же, как и ты, неудачников, стеречь эти никому не нужные стены. Сокращение
гарнизона со всей определенностью показало, что генеральный штаб не
придает больше никакого значения крепости Бастиани. Прежде такие
заманчивые и, казалось, вполне осуществимые мечты сейчас гневно осуждались.
Симеони, опасаясь насмешек, предпочитал помалкивать.
А в последующие ночи загадочных огней вообще не было видно, да и днем
не отмечалось никакого движения на дальнем краю равнины.
Майор Матти, поднявшийся просто из любопытства на стену бастиона,
попросил у Симеони подзорную трубу и внимательно оглядел пустыню. Тщетно.
- Держите свою трубу, лейтенант, - сказал он Симеони безразличным
тоном. - Вместо того чтобы понапрасну портить зрение, вам, пожалуй,
следовало бы больше интересоваться своими людьми. Я видел одного часового
без портупеи. Пойдите взгляните, по-моему, это вон тот, крайний.
Вместе с Матти был лейтенант Мадерна, который потом передал этот
разговор в столовой, вызвав всеобщий хохот. Сейчас все заботились только
об одном: как бы провести время без забот и волнений, а об истории. с
северянами старались не вспоминать.
Симеони продолжал обсуждать непонятное явление с одним только Дрого. На
протяжении четырех дней действительно не было больше видно ни огней, ни
движущихся точек, но на пятый они появились вновь.
Северные туманы - пытался объяснить загадку Симеони - то надвигаются,
то отступают в зависимости от времени года, направления ветра и
температуры; за прошедшие четыре дня они спустились к югу, накрыв участок,
где предположительно была строительная площадка.
Огни не просто появились: примерно через неделю Симеони заявил, что они
сдвинулись с места и приблизились к Крепости. На этот раз Дрого решительно
с ним не согласился: как можно в ночной темноте, не имея никакого
ориентира, определить, сместились они или нет, даже если они действительно
сместились?
- Но если ты допускаешь, - упрямо твердил Симеони, - что доказать этого
в любом случае нельзя, значит, у меня столько же оснований утверждать, что
они сдвинулись, сколько у тебя - что они остались на месте. Ладно, поживем
- увидим. Я буду каждый день наблюдать за теми точками, и скоро - ты
убедишься - они приблизятся.
На следующий день оба стали попеременно смотреть в подзорную трубу. В
сущности, различить можно было три или четыре маленьких пятнышка, которые
передвигались чрезвычайно медленно. Настолько медленно, что продвижение их
было почти незаметным. Приходилось выбирать ориентиры - большой валун,
какой-нибудь холмик - и на глаз прикидывать расстояние между точкой и
ориентиром. Через какоето время можно было убедиться, что оно изменилось.
Значит, точка сдвинулась.
До Симеони столь поразительного явления никто не наблюдал, но ведь не
исключено, что оно было и раньше, на протяжении многих лет или даже веков;
скажем, там могли находиться деревня или колодец, к которому стягивались
караваны, - просто в Крепости до сих пор никто не пользовался такой
сильной подзорной трубой, какая была у Симеони.
Движение пятнышек происходило почти всегда по одной линии: вперед или
назад. Симеони решил, что это телеги, груженные камнями или щебнем; людей,
говорил он, на таком расстоянии не разглядишь.
Как правило, одновременно можно было увидеть лишь три или четыре
движущиеся точечки. Если допустить, что это повозки, рассуждал Симеони, на
каждые три движущиеся должно приходиться по меньшей мере шесть стоящих на
месте - под погрузкой и под разгрузкой, но рассмотреть их невозможно, так
как они сливаются с множеством неподвижных деталей пейзажа. Значит, на
этом отрезке маневрируют с десяток повозок, запряженных четверками
лошадей, - именно так обычно транспортируют тяжелые грузы. Людей же
соответственно должно быть несколько сотен.
Эти наблюдения, бывшие поначалу предметом шутливых споров, стали
единственным развлечением в жизни Дрого. Хотя Симеони - не такой уж
интересный собеседник и большой педант - был ему не очень симпатичен,
Джованни почти все свободное время проводил с ним, и даже вечерами в
офицерской столовой они засиживались вдвоем до поздней ночи, продолжая
строить различные догадки.
Симеони уже все рассчитал. Даже если допустить, что работы ведутся
медленно, и сделать неизбежные поправки на дальность, все равно северянам
понадобится не более полугода, чтобы подойти к Крепости на расстояние
пушечного выстрела. Он полагал, что противник, скорее всего, остановится
под прикрытием каменной гряды, тянувшейся через пустыню в меридиональном
направлении.
Эта гряда обычно сливалась с ландшафтом, но временами вечерние тени или
пласты снега позволяли ее разглядеть. Она тянулась к северу, и невозможно
было определить, насколько высоки и круты ее склоны. А участок пустыни,
которого из-за нее не было видно даже с Нового редута (со стен Крепости
гряда вообще не просматривалась), и подавно оставался неисследованным.
Между верхней частью этой гряды и подножием гор, то есть тем местом,
где возвышался скалистый конус Нового редута, простиралась плоская и
однообразная пустыня, местами покрытая трещинами, усеянная холмиками
щебенки, кое-где поросшая тростником.
Когда дорога будет проложена до самой гряды, предполагал Симеони,
противник, воспользовавшись, например, безлунной ночью, сможет
преспокойно, одним броском одолеть оставшееся расстояние.
Грунт здесь достаточно плотный и ровный, так что подтянуть к этому
месту артиллерию особого труда не составит.
Но вычисленный срок - полгода, - добавлял лейтенант, может в
зависимости от обстоятельств превратиться в семь-восемь месяцев или того
больше. И тут Симеони начинал перечислять возможные причины задержки:
ошибка при определении расстояния, которое предстоит преодолеть
противнику; наличие других промежуточных преград, невидимых с Нового
редута (работы там могут оказаться более трудоемкими и занять больше
времени); постепенное замедление темпов строительства по мере того, как
чужеземцы будут удаляться от своих источников снабжения; осложнения
политического характера, в силу которых строительство может на какое-то
время приостановиться; снег, обычно парализующий работы на два-три месяца;
дожди, превращающие равнину в сплошное болото. Это только основные
препятствия. Симеони перечислял их очень старательно и подробно, чтобы не
выглядеть безумцем, находящимся во власти бредовой идеи.
А что, если у строителей дороги нет никаких агрессивных намерений? Что,
если ее прокладывают, например, в целях освоения новых, необозримых
земель, до сих пор никем не возделывавшихся, бесплодных и необитаемых? А
может, работы вообще прекратятся после того, как северяне пройдут еще пару
километров? Так возражал ему Дрого.
Симеони качал головой. Пустыня слишком камениста, чтобы ее можно было
возделывать, отвечал он. К тому же северное королевство располагает
множеством заброшенных лугов, используемых только под пастбища, - для
земледелия места там гораздо удобнее.
Но где сказано, что чужеземцы строят именно дорогу?.. Симеони уверял,
что в очень ясные дни, на закате, когда тени заметно удлиняются, ему
удается разглядеть прямую черточку насыпи. Дрого, как ни старался, так ее
и не увидел. Кто может поручиться, что эта прямая линия - не просто
особенность рельефа! Загадочные движущиеся черные точки и огни по ночам
еще ничего не значат: возможно, они были там всегда, просто в прежние годы
их нельзя было разглядеть из-за тумана (не говоря уже о несовершенстве
старых подзорных труб, которыми до последнего времени пользовались в
Крепости).
Так они все спорили до первого снега. Не успело кончиться лето, подумал
Джованни, и вот уже наступают холода. Ему и впрямь казалось, будто он
только что возвратился из города и даже толком не устроился на прежнем
месте. А на календаре было 25 ноября, выходит, уже промчалось несколько
месяцев.
Валил густой снег, и засыпанные им террасы стали белыми. Глядя на
снежное покрывало, Дрого чувствовал, как усиливается уже ставшая привычной
тревога; тщетно пытался он отогнать ее мыслями о своей молодости, о том,
как много лет у него впереди. Время непонятным образом все ускоряло свой
бег, проглатывая день за днем. Не успеешь оглянуться - наступает ночь,
солнце огибает землю с другой стороны и поднимается снова, чтобы осветить
засыпанный снегом мир.
Все остальные его товарищи, казалось, не замечали этого. Несли, как
обычно, свою службу без всякого рвения и даже радовались, когда на доске
приказов появлялось название следующего месяца, словно это им что-то
сулило. Вот и еще на месяц меньше осталось торчать в крепости Бастиани,
считали они. У каждого был свой предел - у кого скромный, у кого славный,
- и в общем он их вполне устраивал.
Даже майор Ортиц, которому было под пятьдесят, равнодушно отсчитывал
проносившиеся недели и месяцы. Он давно отказался от своей великой мечты и
теперь говорил: "Еще лет десять - и можно на пенсию". Майор намеревался
вернуться к себе домой, в старинный тихий город, где, по его словам, у
него были какие-то родственники. Дрого смотрел на Ортица сочувственно, но
понять его не мог. Что будет делать Ортиц там, внизу, среди обывателей,
один, без всякой цели в жизни?
- Я научился довольствоваться малым, - говорил майор, как будто читая
мысли Джованни. - С каждым годом мне нужно от жизни все меньше и меньше.
Если ничего не изменится, домой вернусь в чине полковника.
- А потом? - спрашивал Дрого.
- А потом - все, - отвечал Ортиц, спокойно улыбаясь. - Потом снова буду
ждать... С сознанием выполненного долга, - заключал он шутливо.
- Но за эти десять лет здесь, в Крепости... Может быть...
- Война? Вы все еще помышляете о войне? Мало вам того, что уже было?
На северной равнине, на границе вечных туманов, больше не появлялось
ничего подозрительного; даже ночные огни погасли. И Симеони был этому
чрезвычайно рад. Все говорило о том, что он прав:
никакая там не деревня и не цыганский табор, а строительство, которое
пришлось прервать из-за снега.
XXIII
Зима уже не один день хозяйничала в Крепости, когда на доске приказов,
висевшей на одной из стен во дворе, появилось странное распоряжение.
Озаглавлено оно было так: "Пресечь паникерские и ложные слухи". "В
соответствии с четким указанием верховного командования предлагаю младшему
офицерскому составу и солдатам не принимать на веру, не повторять и не
распространять лишенные какого бы то ни было основания тревожные слухи о
мнимой опасности нападения на наши границы. Подобные слухи не только
нежелательны по вполне очевидным причинам дисциплинарного порядка, но
могут подорвать нормальные добрососедские отношения с пограничным
государством и вызвать в войсках излишнюю нервозность, мешающую
нормальному несению службы. Я требую, чтобы дежурство часовых
осуществлялось традиционными методами, исключающими прежде всего
применение оптических приборов, не предусмотренных уставом.
Нередко используемые без всякой надобности, они могут стать причиной
ошибок и неверного истолкования фактов. Каждому владеющему таким прибором
предлагаю доложить о нем командиру своего подразделения, на которого
возлагается обязанность изъять оный и держать у себя на хранении".
Далее следовали обычные распоряжения относительно караульной службы и
подпись коменданта Крепости подполковника Николози.
Было ясно, что приказание, формально обращенное к солдатам, в
действительности адресовалось офицерам. Таким образом Николози достигал
двойной цели: никого не порицая в отдельности, он предупреждал об имеющем
место нарушении сразу всю Крепость.
Естественно, никто из офицеров уже не осмеливался в присутствии часовых
разглядывать пустыню в подзорную трубу с более сильной оптикой, чем у
казенных. А казенные приборы, приданные редутам, устарели и стали
практически непригодными, к тому же многие из них были давно утеряны.
Кто же донес на офицеров? Кто сообщил об этом в генеральный штаб? Все
