виднеется, то пропадает - в зависимости от освещения. Это и есть
знаменитая дорога.
Пятнадцать лет для гор - сущий пустяк, и даже на бастионах Крепости они
не оставили сколько-нибудь заметного следа. Но для людей путь этот был
долог, хотя самим им и кажется, что годы пролетели как-то незаметно. Люди
в Крепости почти все те же; все тот же распорядок, те же смены караула, те
же разговоры ведут по вечерам офицеры.
Но, если хорошенько вглядеться, можно заметить, что время все-таки
наложило свой отпечаток на лица. К тому же гарнизон опять сократили.
Стены на большом протяжении не охраняются, и пройти там можно без
всякого пароля; наряды часовых размещены только в самых главных пунктах;
даже Новый редут решено закрыть и лишь через каждые десять дней посылать
туда наряд для проверки. Так мало значения придает теперь генеральный штаб
крепости Бастиани.
Прокладку дороги по северной равнине он тоже не принял всерьез.
Кто говорил, что это обычная нерасторопность командования, кто - что в
столице им, конечно, видней. Ясно было одно: дорога проложена без каких бы
то ни было агрессивных намерений. Объяснения эти выглядели
малоубедительными, но других ведь не было.
Жизнь в Крепости стала еще более однообразной и уединенной.
Полковник Николози, майор Монти и подполковник Матти вышли на пенсию.
Гарнизоном теперь командует подполковник Ортиц, а всем остальным, за
исключением портного Просдочимо, так и оставшегося сержантом, присвоены
более высокие звания.
В одно прекрасное сентябрьское утро Дрого, теперь уже капитан Джованни
Дрого, вновь поднимается верхом по крутой дороге, ведущей из долины в
крепость Бастиани. У него был месячный отпуск, но прошло только двадцать
дней, а он уже спешит обратно: город стал для него совершенно чужим,
старые друзья преуспели, заняли солидное положение в обществе и
здороваются с ним небрежно, как с простым офицером. Да и родной дом,
по-прежнему любимый, вызывает у Дрого лишь чувство щемящей жалости. Всякий
раз, приезжая, он застает его почти пустым - мамина комната опустела
навсегда, братья вечно в разъездах, один из них женился и перебрался в
другой город, второй продолжает мотаться по свету, комнаты кажутся
нежилыми - голоса в них отдаются гулким эхом, даже открытые окна и солнце
не помогают.
Итак, Дрого вновь поднимается из долины к Крепости, только жизнь его
стала короче на целых пятнадцать лет. Однако он не чувствует в себе особых
перемен: время промчалось до того быстро, что его душа не успела
состариться. И хотя смутная тревога о безвозвратно ушедшем времени с
каждым днем заявляет о себе все сильнее, Дрого упорно не расстается с
иллюзией, что самое главное у него еще впереди. Джованни терпеливо ждет
своего часа, который все не наступает, он не думает о том, что будущее
страшно укоротилось, что оно уже не такое, как прежде, когда казалось чуть
ли не бесконечным - этаким неисчерпаемым богатством, которое можно тратить
без оглядки.
Однажды Дрого вспомнил, что давно уже не занимался верховой ездой на
плацу перед Крепостью. Он даже заметил, что у него пропала к этому всякая
охота, а последние месяцы (бог весть уже сколько) он не взбегал по
лестницам, перепрыгивая через две ступеньки. Глупости, думает Джованни,
физически он здоров, как прежде; несомненно, все можно начать сначала, и
доказывать себе ничего не надо - это было бы даже смешно.
Да, физически нынешний Дрого не уступает прежнему, и, вздумай он сейчас
погарцевать на коне или взбежать по лестнице, у него бы это прекрасно
получилось, но главное в другом, главное, что его уже не тянет к этому,
что после обеда он предпочитает подремать на солнышке, а не гонять
взад-вперед по каменистому плацу. Вот в чем дело, вот что свидетельствует
об уходящих годах.
О, если бы такие мысли пришли ему в голову в тот вечер, когда он
впервые стал подниматься по лестнице ступенька за ступенькой! Он
чувствовал себя немного усталым, что верно, то верно, голову словно
обручем стянуло, он даже отказался сыграть по привычке в картишки
(впрочем, и раньше бывали случаи, когда он не носился по лестницам изза
какого-нибудь легкого недомогания). Но он и представить себе не мог, что
тот вечер был очень печальной вехой на его пути, что на тех ступеньках, в
ту именно минуту кончилась его молодость, что на следующий день его образ
жизни станет уже другим и былое не вернется ни завтра, ни послезавтра.
Никогда.
И вот сейчас, когда Дрого, задумавшись, поднимается верхом по крутому
солнечному склону ущелья и уже притомившийся конь переходит на шаг, с
противоположной стороны доносится чей-то голос.
"Господин капитан!" - слышит он и, обернувшись, замечает на дороге,
вьющейся по другому склону, молодого верхового офицера.
Лицо вроде незнакомое, но, судя по знакам различия, это лейтенант.
Повидимому, думает Дрого, еще один офицер его гарнизона возвращается из
отпуска в Крепость.
- Что такое? - спрашивает Джованни, остановив коня и ответив на
уставное приветствие лейтенанта.
Какая причина могла побудить молодого офицера окликнуть его, да к тому
же с такой непринужденностью?
Поскольку тот не отвечает, Дрого кричит громче и уже несколько
раздраженно:
- Что такое?
Выпрямившись в седле, незнакомый лейтенант складывает ладони рупором и
кричит:
- Ничего, просто я хотел поздороваться с вами!
Подобное объяснение кажется Джованни глупым, почти даже оскорбительным,
слишком уж оно похоже на насмешку. Еще полчаса езды, и будет мост, где обе
дороги сливаются. Так к чему эти неуместные гражданские церемонии?
- Кто вы? - кричит в ответ Дрого.
- Лейтенант Моро!
Лейтенант Моро? Так по крайней мере капитан расслышал. В Крепости
никого с такой фамилией нет. Может, это новый младший офицер направляется
к месту назначения?
Только тут болью отдается в его душе воспоминание о далеком дне, когда
он впервые поднимался по дороге к Крепости, о встрече с капитаном Ортицом
именно в этом месте ущелья, о своем нетерпеливом желании перекинуться
словом с живым человеком, о неловкой попытке завязать разговор через
пропасть.
Все точно так, как в тот день, думает он, с той лишь разницей, что роли
поменялись и теперь он, Дрого, старый капитан, в сотый раз поднимающийся к
крепости Бастиани, а новенького, незнакомого ему лейтенанта зовут Моро.
Только тут до сознания Дрого доходит, что за это время сменилось целое
поколение, что он уже перевалил через роковую черту, в лагерь стариков, к
которому, как ему показалось в тот далекий день, принадлежал Ортиц. И вот,
разменявший пятый десяток, не совершивший в жизни ничего значительного,
оставшийся без детей, без единого близкого существа на всем белом свете,
Джованни растерянно озирается по сторонам и чувствует, что его жизнь
покатилась под уклон.
Он видит ощетинившиеся кустарником стенки, сырые ущелья, далекие голые,
теснящиеся на фоне неба хребты, бесстрастное лицо гор; а на другой стороне
ущелья - молоденького лейтенанта, оробевшего и растерянного, который,
конечно же, тешит себя надеждой, что служить ему в Крепости всего
несколько месяцев, и мечтает о блестящей карьере, славных ратных подвигах,
романтической любви.
Дрого треплет по шее своего коня, а тот дружелюбно поворачивает к нему
голову, но понять ведь ничего не может. Сердце у Дрого сжимается:
прощайте, давние мечты, прощайте, радости жизни! Ясное солнце ласково
светит людям, живительный воздух струится из долины, благоухают горные
луга, птичье пенье вторит шуму водопада. В такой прекрасный день люди
должны быть счастливы, думает Дрого и с удивлением замечает, что все
вокруг как будто осталось таким, как в то чудесное утро его юности. Он
трогает поводья. Через полчаса Дрого видит мост, где сливаются обе дороги,
думает о том, что скоро ему предстоит вести разговор с лейтенантом, и
сердце его снова тоскливо сжимается.
XXVI
Почему теперь, когда дорога проложена, северные соседи исчезли?
Почему люди, повозки, лошади ушли вверх по равнине и скрылись в
северном тумане? Ради чего проделана вся эта работа?
Было хорошо видно, как группы землекопов отбывали одна за другой и
постепенно превращались в крошечные точки, различимые только в подзорную
трубу, - совсем как пятнадцать лет назад. Они открыли путь солдатам:
теперь войско северян могло двинуться по нему на приступ крепости Бастиани.
Но никакого войска что-то не было. В Татарской пустыне осталась лишь
линия дороги, след разумной человеческой деятельности на фоне вечного
запустения. Вражеское войско не спешило нападать, все, казалось, было
отложено, кто знает, на сколько еще лет.
И равнина вновь замерла в оцепенении. По-прежнему неподвижны были
северные туманы, неизменной осталась подчиненная уставу жизнь Крепости,
часовые, как всегда, мерили шагами крепостную стену из конца в конец,
прежним оставался солдатский быт; дни шли, похожие один на другой,
повторяясь до бесконечности, как солдаты, печатающие шаг. И все-таки время
не стояло на месте, не заботясь о людях, оно проносилось над миром,
умерщвляя все, что некогда было прекрасным; и никто не мог укрыться от
него, даже еще безымянные младенцы.
На лице Джованни появились морщины, его волосы поседели, походка стала
не такой легкой, как раньше; поток жизни уже отбросил его в сторону, туда,
где у закраин бурлили воронки, - а ведь ему еще не было и пятидесяти.
Конечно, Дрого не выходил больше в караулы, у него теперь был свой кабинет
в комендатуре - рядом с кабинетом подполковника Ортица.
Когда наступал вечер, поредевший гарнизон уже не мог помешать темноте
завладевать Крепостью. Значительные участки стены оставались без охраны, и
казалось, именно оттуда просачиваются в Крепость мысли о мраке и горестном
одиночестве. Да, старый форт стал похож на островок, затерявшийся среди
мертвых земель: справа и слева высились горы, к югу тянулась безжизненная
долина, а к северу - Татарская пустыня. Какие-то странные непривычные
звуки гулко разносились глубокой ночью по лабиринтам фортификаций,
заставляя сердца часовых учащенно биться. Из конца в конец над стеной все
еще проносилось:
"Слушай! Слушай!", но перекликаться солдатам стало трудно - слишком
большое расстояние отделяло их друг от друга.
В этот период Дрого оказался свидетелем первых разочарований лейтенанта
Моро - таких же, как у него самого в молодости. Вначале Моро тоже
испугался, поспешил к майору Симеони, выполнявшему теперь обязанности
Матти; но его уговорили остаться хотя бы на четыре месяца, а кончилось
тем, что он увяз и тоже стал чересчур пристально вглядываться в северную
пустыню с этой новой и никому вроде бы не нужной дорогой, будившей в нем
надежды на воинскую славу. Дрого хотелось поговорить с Моро, предостеречь,
посоветовать ему уехать из Крепости, пока не поздно; тем более что Моро
был парень симпатичный и старательный. Но какая-нибудь глупая мелочь
неизменно мешала их разговору, да и вряд ли из этого что-нибудь бы вышло.
По мере того как отрывались и падали один за другим серые листки дней и
черные - ночей, у Дрого, Ортица (а возможно, и у некоторых других старых
офицеров) возрастали опасения, что им теперь уже ничего не успеть.
Нечувствительные к необратимому ходу времени, чужеземцы не трогались с
места, словно считали себя бессмертными и им было не жаль проматывать зимы
и весны. В Крепости же обретались бедняги, беззащитные перед натиском
времени и сознающие, что их жизненный предел уже близок. Вехи, которые
когда-то казались почти фантастическими, настолько они были далеки, вдруг
замаячили довольно близко, напоминая о быстротечности жизни. Всякий раз,
чтобы найти в себе силы тянуть лямку и дальше, нужно было придумывать
какую-то новую систему, новые точки отсчета и утешаться тем, что другим
еще хуже.
Но вот и Ортицу пришла пора удалиться на покой (а на северной равнине
не было заметно ни малейшего признака жизни, даже крошечного огонька).
Подполковник Ортиц сдал дела новому коменданту Крепости - Симеони, собрал
