словно он с ними в дружеских отношениях и хочет им что-то сказать.)
- Без взяток, без взяток! - попытался крикнуть Ангустина так, чтобы его
услышали чужеземцы, но голос у него был хриплый и слабый.
- Черт побери, это уже второй раз, господин капитан!
Закутавшись в свою накидку и медленно что-то жуя, Монти внимательно
приглядывался к Ангустине и чувствовал, что злость его прошла.
-Ладно, хватит, идите в укрытие, лейтенант, северяне уже ушли!
- Вы играете куда лучше меня, господин капитан, - упорно продолжал
изображать игру Ангустина, хотя голоса его уже почти не было слышно. - Но
сегодня вы что-то не в форме. Почему вы все смотрите туда, на вершину?
Откуда такая нервозность?..
В снежной круговерти пальцы лейтенанта Ангустины разжались, и в
трепещущем свете фонаря было видно, как державшая их рука безжизненно
повисла вдоль шинели и из нее выпали последние раскисшие карты.
Прислонившись спиной к камню, лейтенант медленно запрокинул голову;
странная сонливость овладела им. (А к особняку в лунной ночи приближался
по воздуху маленький кортеж новых призраков, которые несли паланкин.)
- Лейтенант, идите сюда, перекусите немного, на таком холоде надо есть,
ну, скорее, пересильте себя! - кричал капитан; в голосе его зазвучали
тревожные нотки. - Идите сюда, в укрытие, снегопад уже прекращается.
И верно: почти внезапно завеса снежных хлопьев сделалась менее густой и
тяжелой, воздух стал прозрачнее, в свете фонарей уже можно было разглядеть
скалы на расстоянии нескольких десятков метров.
И вдруг сквозь вьюгу в невообразимой дали сверкнули огни Крепости.
Казалось, их бесконечно много - как в зачарованном замке, охваченном
неистовством языческого карнавала. Ангустина увидел их, и слабая улыбка
тронула одеревеневшие от холода губы.
- Лейтенант! - снова позвал капитан, начиная понимать, что происходит.
- Лейтенант, да бросьте вы эти карты, идите сюда, здесь можно укрыться от
ветра.
Но Ангустина все смотрел на огни и, говоря по правде, уже не знал
точно, что это такое: Крепость, или далекий город, или родной дом,
особняк, где его уже и ждать перестали.
Возможно, какой-нибудь часовой на эскарпе форта, бросив случайный
взгляд на горы, различил высоко-высоко на хребте горящие фонари. С такого
расстояния проклятая стенка казалась настолько ничтожной, что и
разглядеть-то ее было нельзя. Возможно также, что командовал караулом
Дрого, а ведь Дрого мог бы отправиться вместе с капитаном Монти и
Ангустиной, если б захотел. Но всю эту операцию он считал донельзя глупой:
теперь, когда угроза нападения рассеялась, приказ коменданта показался ему
бессмысленной затеей, от которой не больно много чести. Но, увидев
мерцающие огоньки в горах, Дрого пожалел, что не пошел с Монти. Выходит,
славу можно обрести не только на войне. И ему так захотелось быть сейчас
тоже там, наверху, в ночной темноте и в буйстве снежной метели. Но уже
поздно: такой случай упущен.
Отдохнувший, в сухой одежде, закутанный в теплую шинель, Джованни
Дрого, глядя на далекие огоньки, испытывал даже что-то вроде зависти, а в
это время Ангустина, весь покрытый смерзшейся снежной коркой, собрав
последние силы, разгладил свои мокрые усы и старательно расправил складки
шинели - но не для того, чтобы поплотнее закутаться в нее и согреться,
нет, у него было иное тайное намерение. Капитан Монти удивленно смотрел на
него из своего укрытия и никак не мог взять в толк, что делает Ангустина.
Где-то он как будто уже видел очень похожую сцену, но где именно -
вспомнить не удавалось.
В одном из залов Крепости висела старинная гравюра, на которой была
изображена смерть князя Себастьяно. Смертельно раненный князь лежал в
лесной чаще, опираясь спиной о ствол дерева и склонив голову чуть набок, а
его плащ ниспадал с плеч эффектными складками; во всем этом не было ничего
от жестокой, физически отталкивающей картины смерти, и никого не удивляло,
как это художник сумел передать благородство и изящество своего героя даже
в такой ситуации.
Да, Ангустина - бессознательно, конечно, - добивался сходства с князем
Себастьяно, получившим смертельную рану в глухом лесу.
Правда, у Ангустины не было таких сверкающих доспехов, как у князя, у
ног его не лежали окровавленный шлем и сломанная шпага. Опирался он не о
ствол дерева, а о твердый валун; не последний луч солнца падал ему на
лицо, а всего лишь слабый свет фонаря; но положение рук и ног, складки
шинели, выражение смертельной усталости на лице были точно такими.
По сравнению с Ангустиной и капитан, и сержант, и все остальные
солдаты, куда более крепкие и бравые, казались друг другу грубыми,
неотесанными мужланами. А в душе Монти, как ни странно, шевельнулось даже
чувство глухой зависти.
Снегопад прекратился, ветер жалобно завывал среди скалистых утесов,
кружил ледяную пыль, колебал язычки пламени за стеклами фонарей.
Ангустина, казалось, ничего этого уже не сознавал и лежал неподвижно,
откинувшись на камень и не сводя глаз с далеких огней Крепости.
- Лейтенант! - снова попытался взбодрить его Монти. - Лейтенант! Ну же,
идите сюда, под выступ, там вам не выдержать, вы замерзнете. Идите, тут
Тони соорудил что-то вроде навеса.
- Спасибо, капитан, - едва слышно прошептал Ангустина и, поскольку
говорить ему было очень трудно, слегка приподнял руку, давая понять, что
для него теперь это не имеет значения, что все это совершенные пустяки.
(Наконец предводитель призраков сделал повелительный жест, и Ангустина
с обычным своим скучающим видом перешагнул через подоконник и грациозно
опустился в паланкин. Заколдованный экипаж мягко тронулся с места.)
Несколько минут слышалось лишь хриплое завывание ветра. У солдат,
сгрудившихся под скалами, где было потеплее, отпала всякая охота шутить, и
они молча боролись с холодом.
Когда ветер на минутку стих, Ангустина слегка приподнял голову,
медленно разжал губы, чтобы сказать что-то, но успел только вымолвить:
"Надо бы завтра..." Всего три слова, и произнесены они были до того
тихо, что капитан Монти их едва расслышал.
Три слова, и голова Ангустины безвольно упала на грудь. Белая застывшая
рука его лежала неподвижно в складке шинели, рот был закрыт, а губы снова
сложились в слабую улыбку. (Уплывая в паланкине, он оторвал взгляд от
друга и с веселым и недоверчивым любопытством стал смотреть вперед, в ту
сторону, куда двигался кортеж. Вот так, с каким-то почти сверхчеловеческим
благородством, он удалился в ночь.
Волшебный кортеж, змеясь, медленно уходил в небо все выше и превратился
сначала в растянутый шлейф, потом в крошечный сгусток тумана, потом - в
ничто.)
- Что ты хотел сказать, Ангустина? Что - завтра? - Капитан потряс
лейтенанта за плечи, пытаясь привести его в чувство; но лишь смял
благородные складки военной плащаницы. Какая жалость! Никто из солдат пока
еще не понял, что произошло.
Упреком Монти звучал лишь голос ветра из черного провала пропасти.
Что ты хотел сказать, Ангустина? Ты ушел, не окончив фразу. Может, это
была глупая, банальная мысль, может, выражение несбыточной надежды. А
может, и этого не было.
XVI
Лейтенанта Ангустину похоронили, и время в Крепости потекло, как прежде.
Майор Ортиц спрашивал Дрого:
- Ты сколько уже здесь?
- Четыре года.
Неожиданно пришла зима, самое томительное время в году. Теперь надо
было ждать снега: сначала он ложился слоем в четыре-пять сантиметров,
потом, после перерыва, слоем потолще, а потом уже сыпал и сыпал без конца.
Казалось, весна никогда не наступит. (И все-таки в один прекрасный день,
гораздо раньше, чем все предполагали, становилось слышно, как со смотровых
площадок текут весенние ручейки, и зиме нежданно приходил конец.)
Гроб с телом лейтенанта Ангустины, обернутый в полотнище знамени,
покоился в земле, за невысокой оградкой, рядом с Крепостью.
Над могилой возвышался белый каменный крест с выбитым на нем именем.
Солдату Лаццари чуть в сторонке поставили крест поменьше, деревянный.
- Я иногда думаю... - сказал как-то Ортиц, - вот мы все жаждем войны,
надеемся на случай, обижаемся на судьбу за то, что у нас никогда ничего не
происходит. А взять хоть Ангустину...
- Выходит, - откликнулся Джованни Дрого, - выходит, Ангустина ко
нуждался в благосклонности судьбы и все равно сумел отличиться?
- Он был слаб и, наверно, нездоров, - сказал майор Ортиц. - Ему было
хуже, чем всем нам. Он, как и мы, не схватился с врагом и войны, как и мы,
не узнал. А погиб все-таки как воин. Так-то! Вам ведь известны, лейтенант,
обстоятельства его смерти?
- Да, - ответил Дрого, - капитан Монти при мне рассказывал. С
наступлением зимы чужеземцы убрались восвояси. Прекрасные, развевающиеся и
как бы обагренные кровью штандарты надежды постепенно поникли, и в душах
вновь воцарился покой. Все вокруг опустело, и глаза тщетно искали хоть
что-то в дальней дали, у самого горизонта.
- Да уж, он знал, когда умереть, - сказал майор Ортиц. - Словно пулю в
сердце получил. Герой, ничего не скажешь. Однако ж никто не стрелял. Для
всех, кто шел в тот день с ним, шансы были равны, никаких преимуществ он
не имел, разве что умереть ему было легче, чем другим.
А другие... что они, в сущности, сделали? Для других этот день был
почти таким же, как и все остальные.
- Только немного похолоднее, чем обычно, - сказал Дрого.
- Да, немного похолоднее, - повторил за ним Ортиц. - Впрочем, и вы,
лейтенант, могли пойти тогда с ними. Стоило только захотеть.
Они сидели на деревянной скамье на самой верхней площадке четвертого
редута. Ортиц пришел навестить дежурившего там лейтенанта Дрого. С каждым
днем их все больше связывали узы настоящей дружбы.
Они сидели на скамье, завернувшись в шинели, невольно поглядывая вдаль,
на север, туда, где скапливались огромные, бесформенные снежные облака.
Налетавший порывами северный ветер забирался под одежду. Высокие скалистые
вершины справа и слева от перевала почернели.
Дрого сказал:
- Я думаю, завтра снег пойдет и у нас.
- Вполне возможно, - безучастно отозвался майор.
- Да, быть снегу, - снова сказал Дрого. - Вороны все летят и летят.
- Мы тоже виноваты, - сказал Ортиц, весь во власти одной неотступной
мысли. - В конце концов каждый получает то, чего заслуживает. Ангустина, к
примеру, был готов платить по самому высокому счету, а мы - нет. Наверное,
в этом все дело. Может, у нас запросы слишком велики? А в общем, каждый
получает то, чего заслуживает. Да уж....
- Ну и что? - спросил Дрого. - Что мы-то могли сделать?
- Лично я - ничего, - ответил Ортиц с улыбкой. - Я слишком долго ждал,
а вот вы...
- Что - я?
- Уезжайте отсюда, пока не поздно, возвращайтесь в город.
Привыкнете к жизни тамошнего гарнизона. Насколько я могу судить, вы не
из тех, кто пренебрегает радостями жизни. Там вас наверняка ждет блестящая
карьера, это уж точно. Не всем же на роду написано быть героями.
Дрого не отвечал.
- Вы упустили целых четыре года, - продолжал Ортиц. - Они, правда,
зачтутся в выслугу за восемь, но подумайте, насколько лучше вам было бы в
городе. Здесь вы отрезаны от мира, о вас все забыли...
возвращайтесь, пока не поздно.
Джованни слушал, уставившись в землю, и молчал.
- Я видел, как было с другими, - говорил майор. - Постепенно они так
привыкали к Крепости, что становились ее пленниками и теряли способность
сдвинуться с места. Старики в тридцать лет! Да уж...
- Может, вы и правы, господин майор, - ответил Дрого, - но в моем
возрасте...
- Вы молоды, - не отступал Ортиц, - у вас еще многое впереди, это
правда. Но на вашем месте я не стал бы тянуть. Упустите еще какихнибудь
два года - двух лет вполне достаточно, - и повернуть назад будет уже
слишком трудно.
- Благодарю за совет, - сказал Дрого, на которого слова майора не
произвели никакого впечатления, - но ведь здесь, в Крепости, тоже можно
надеяться на что-то лучшее. Пусть это звучит нелепо, но если начистоту, то
