прицелился и на расстоянии четырех шагов спустил курок. Но в пылу боя он и
не заметил, что израсходовал все патроны своего ружья, не оставив даже
одного, на крайний случай. Курок щелкнул с сухим треском.
Англичанин тоже выстрелил; это был его последний заряд. Он стрелял почти
в упор и все-таки промахнулся.
Капитан Молокососов схватил свой маузер за ствол и, замахнувшись им, как
дубиной, обрушил бы смертельный удар на голову шотландца, если бы тот не
парировал его саблей. Стальное лезвие разлетелось в куски. Все же шотландцу
удалось смягчить удар. Скользнув по его плечу, приклад маузера ударился о
землю и разбился у самой казенной* части.
Молодые люди, вскрикнув от бешенства, бросили обломки оружия и схватились
врукопашную. Их силы равны, равно и ожесточение. Они падают, вскакивают,
снова падают на землю, катаются по ней, крепко обхватив и стараясь задушить
друг друга.
Вдруг Сорви-голова заметил на земле обломок только что разбитой им сабли.
Рискуя искалечить руку, Жан схватил его и, замахнувшись им, как кинжалом,
крикнул:
- Сдавайтесь!
- Нет! - зарычал офицер, бешено отбиваясь. Жан ударил его острием клинка
и снова крикнул:
- Сдавайтесь!.. Да сдавайтесь же, гром и молния!
- Ни за что!-истекая кровью, отвечал шотландец.
Видя, что сын упал, полковник поспешил к нему на помощь с поднятой
саблей. Казалось, сейчас он рассечет голову капитана Молокососов, который в
исступлении, ни-чего не замечая, все наносил и наносил противнику
ожесточенные удары.
Но юный Поль Поттер спас своего друга.
Этот изумительно хладнокровный подросток в течение всего боя
предусмотрительно и спокойно пополнял патронами магазин своего маузера. Он
узнал полковника и, взревев от радости, прицелился и выстрелил.
Однако в тот самый миг, когда Поль спустил курок, волынщик, не
перестававший наигрывать боевой марш гайлендеров Гордона, бросился вперед,
чтобы заслонить собой своего начальника.
Это был красивый семнадцатилетний малый с румяным лицом, почти мальчик,
как и большинство участников этой страшной драмы. Пуля, пронзив его навылет
немного выше сердца, угодила полковнику прямо в грудь.
Несчастный волынщик уронил свой инструмент и, зажав рукой рану, хрипло
простонал:
- О, мама... бедная моя мама! Я умираю... Я знал, что это случится...
В то же мгновение герцог Ричмондский зашатался и взмахнув руками,
опрокинулся навзничь.
- Прощай, Патрик!.. Прощай, мой любимый!..- с усилием вымолвил он.
Еле дышавший Патрик сквозь красный туман в залитых кровью глазах увидел,
как упал его отец. Отчаянным усилием он вырвался из рук Жана Грандье,
приподнялся на одно колено и тут заметил юного Поля, ружье которого еще
дымилось.
Голосом, прерывающимся от рыданий, он воскликнул:
- Да будь ты проклят, убийца моего отца!
- Он убил моего! - ожесточенно возразил юный бур. Но Патрик уже не
слышал; кровавая пелена все гуще застилала его взор, прерывалось дыхание, и
он упал без чувств к ногам капитана Молокососов.
Ярость Жана Грандье мгновенно угасла. Побежденный противник был для него
всего лишь страждущим человеком, душевные и физические раны которого
священны. Сорви-голова тотчас же кликнул санитаров.
Они прибежали и, оказав первую помощь раненому, уложили его на носилки.
Снова послышались жалобные стоны умирающего волынщика. Слабеющим голосом
он звал свою мать; похолодевшими уже руками он достал из кармана еще не
запечатанное письмо и, протянув его Полю, пробормотал:
- Моей бедной маме... отправьте... умоляю вас...
- Клянусь! - ответил юный бур, в глазах которого блеснули слезы.
- Благодарю ... - прошептал умирающий. Кровь двумя алыми струйками
брызнула из его пронзенной груди, на губах показалась пурпурная пена, глаза
остекленели, и все тело содрогнулось в предсмертной конвульсии.
- Письмо... мама... - в последний раз пробормотал он коснеющим языком.
И, сжав кулаки, вытянулся и умер.
На этом участке борьба окончилась поражением шотландцев. Остатки
гордонцев стали поспешно отступать.
Буры, гуманность которых, проявленная во время этой войны, завоевала им
всеобщую симпатию, поспешили оказать помощь раненым. Сорви-голова влил
Патрику в рот несколько капель спирта. Шотландец вздрогнул, открыл глаза,
узнал своего противника и, прочитав у него в глазах бесконечное сострадание,
схватил его за руку и тихим, как дыхание, голосом произнес:
- Что с отцом?
- Пойду узнать... Сейчас вернусь.
Сорви-голова побежал к месту сражения и, найдя полковника среди груды
тел, заметил, что тот еще дышит. Он поручил его санитарам, а сам уже
собирался вернуться к Патрику, чтобы сообщить ему, что отец его жив и
надежда на его выздоровление еще не потеряна, когда раздавшееся поблизости
рыдание заставило его оглянуться. Он увидел Поля, который, стоя на коленях
возле тела волынщика, читал посмертное письмо шотландца к матери.
- На, прочти,- сказал Поль, увидев Жана Грандье.- Как это ужасно!..
И Сорви-голова, взяв из его рук письмо, прерывающимся от волнения голосом
прочитал:
"Под Ледисмитом, 23 ноября 1899 г.
Милая мамочка, сегодня не ваша очередь, сегодня я должен бы писать отцу.
Но я не могу не писать вам, потому что какое-то предчувствие говорит мне,
что это последнее мое письмо. Не понимаю, что со мной происходит; я здоров и
чувствую себя превосходно. Но прошлой ночью я видел страшный сон... Мне
кажется, что завтра буду убит. Так тяжело на душе, и сердце ноет... Только
что я выходил из палатки - стоит чудная ночь. Я глядел на синее ясное небо,
на яркую звезду над моей головой и подумал, милая мама, что она смотрит
сейчас и на вас, и мне захотелось тоже взглянуть на вас...
Если бы вы только знали, что здесь творится!.. На днях возле меня в окопе
упал один солдат моей роты. Он не умер сразу; осколок снаряда попал ему в
живот. О, как страшно было смотреть на него!.. Он рыдал, умоляя врача
прикончить его, чтобы избавить от страданий, и даже сам доктор не мог
удержаться, чтобы не сказать: "Воистину проклятая штука война!"
И знаете, дорогая мама, мне очень не хотелось бы умереть такой смертью. Я
думаю, вам было бы очень больно, если бы вы узнали об этом. Я хотел бы
умереть побыстрее, чтобы не слишком долго страдать.
Но будьте покойны: что бы ни случилось, я честно исполню свой долг до
конца. И хотя мне очень жаль покинуть вас, я все же счастлив, что отдал свою
жизнь за нашу королеву и Великобританию.
Прощайте же, милая мама, крепко вас целую.
Джемми".
- И это я убил его! - дрожащим от слез голосом сказал юный бур. - Как
ужасно! Сердце разрывается... И все-таки где-то в глубине души я чувствую,
что только исполнял свой долг.
- Верно, Поль, и ты выполнил его с честью, - ответил Сорви-голова, указав
рукою на отступавшие по всей линии английские войска.
Королевская армия разбита. Ее потери - две тысячи человек и двенадцать
пушек. Бессовестные политиканы, рыцари разбоя и наживы, развязавшие эту
войну, могут быть довольны!
Грохот сражения сменился мертвой тишиной. Англичане, потерпевшие еще одно
поражение, в беспорядке отступили в Ледисмит. Буры укрылись в своих
неприступных укреплениях, с замечательным искусством возведенных вокруг
Ледисмита. Это был своего рода укрепленный лагерь, охраняемый выдвинутыми
вперед "патрулями".
В лагере закипела мирная жизнь. На скорую руку исправляли всякие
повреждения, чистили орудия, перевязывали раненых коней, чинили разорванную
одежду, подлечивали раны. С невозмутимым спокойствием люди готовились к
новой битве.
Под защитой холма, прикрывающего их от снарядов, вытянулись четыре
большие палатки, над которыми развевался белый флаг с изображением красного
креста.
Это бурский походный госпиталь.
В каждой палатке до сотни раненых - буров и англичан, причем последних
вдвое больше. Все они лежат кто на маленьких походных койках, кто на
носилках, а кто и прямо на земле. Примиренные одинаковыми страданиями, буры
и англичане относятся теперь друг к другу без всякой вражды.
Все раненые перемешаны здесь по-братски: рядом с бородатыми, заросшими до
самых глаз бурами королевские стрелки атлетического сложения, краснощекие
юноши и рослые шотландские горцы, отказавшиеся сменить свой национальный
костюм* на форму хаки. Бледные, исхудавшие, потеряв много крови, они
мужественно подавляют стоны, боясь, очевидно, уронить жалобами свое
национальное достоинство.
ГЛАВА 6
Бурский походный госпиталь - "Современные ранения". - Доктор Тромп. -
"Гуманная пуля". - Об одном оригинале. --На войне идут умирать всегда одни и
те же. - Чудесные исцеления. - Последствия ранений осколками - Душа
англичанина - Непризнанные герои - Ночной выстрел.
И среди всех этих страдальцев бесшумно сновали скромные ловкие женщины,
исполненные сочувствия к несчастным и желания помочь им. Они разносили чашки
с укрепляющим бульоном, сосуды с разведенной карболовой кислотой, компрессы.
Это жены, матери и сестры бойцов, покинувшие фермы, чтобы идти вместе с
близкими им людьми на войну. С одинаковым самоотвержением ухаживали они не
только за своими, но и за теми, кто угрожал их жизни и свободе.
Ждали доктора. В одну из палаток вихрем влетел Жан Грандье в
сопровождении своего неразлучного друга Фанфана. Хотя юный парижанин еще
прихрамывал и волочил ногу, он был счастлив, что не числился уже больным. А
в ожидании того дня, когда, оправившись оконча-тельно, он смог бы вернуться
к своей суровой службе разведчика, Фанфан взялся за работу санитара полевого
госпиталя.
Взгляд капитана Молокососов тотчас же устремился к двум койкам, стоявшим
рядом в центре палатки. На одной из них лежал герцог Ричмондский, на другой
- его сын.
Герцог, казалось, умирал. Из его груди вырывалось тяжелое дыхание;
бледный, как полотно, он сжимал руку с отчаянием глядевшего на него сына.
Сорви-голова, быстро подойдя к ним, снял шапку и сказал молодому
человеку:
- Простите, я запоздал. Я прямо с дежурства. Как себя чувствуете?
- Неплохо... Вернее, лучше... Благодарю. Но мой бедный отец... Взгляните!
- Доктор сейчас придет. Он обещал мне заняться вашим отцом в первую
очередь. Я уверен, он извлечет пулю.
- Благодарю вас за участие! Вы благородный и честный противник. От всего
сердца благодарю вас! - сказал молодой шотландец.
- Ба! Есть о чем говорить! На моем месте вы, наверное, поступили бы так
же.
- Судя по вашему произношению, вы - француз?
- Угадали.
- В таком случае, мне особенно дорого ваше дружеское расположение. Вы
даже не представляете себе, как мы с отцом любим французов! Однажды вся наша
семья: отец, сестра и я, очутились в страшном, прямо-таки отчаянном
положении. И французы вырвали нас буквально из объятий смерти. - А вот и
доктор! - воскликнул Сорви-голова, тронутый доверием, оказанным ему его
вчерашним противником.
Они оглянулись на вошедшего. Это был человек лет сорока, высокий,
сильный, ловкий в движениях, с чуть обозначившейся лысиной, со спокойным и
решительным взглядом; плотно сжатые губы его оттенялись белокурыми усами. За
спиной у него висел карабин, а на поясном ремне - туго набитый патронташ.
Всем своим видом он походил скорее на партизанского главаря, чем на врача.
Ни галунов, ни нашивок, ни каких бы то ни было других знаков отличия.
Голландец из Дортрехта*, ученый-энциклопедист и замечательный хирург,
доктор Тромп после первых же выстрелов в Южной Африке прибыл в Оранжевую
республику и вступил добровольцем в армию буров. Он мужественно сражался в
