стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды кавалеристов.
Красный от гнева и отчеканивая слова, каждое из которых хлестало, как
пощечина, он прокричал:
- Подлецы! Подлые трусы, позорящие английский мундир! Какой офицер
разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант!
- Майор Колвилл, - произнес Максуэл, превозмогая страх.
- Прислать его ко мне! Немедленно! Сорви-голова окровавленной рукой отдал
честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку каски пальцы, затянутые
в перчатку, и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно
смягчившимся голосом:
- Кто вы?
- Француз на службе бурской армии,-ответил пленник, держась почтительно,
но с большим достоин-ством.
- Ваше имя?
- Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков.
- Так, значит, это вы.и есть знаменитый Брейк-нек?.. Поздравляю! Вы
храбрец!
- Такая похвала и к.тому. же из ваших уст, генерал... Я смущен и горжусь
ею!
- Вы так молоды! Право же, любого пленника вашего возраста я тут же
отпустил бы на свободу. Любого, да... Но вы слишком опасный противник и
слишком много причинили нам неприятностей. Я оставляю вас в качестве
военнопленного, но вы будете пользоваться всеми привилегиями, каких
заслуживает столь храбрый враг.
Вконец обессилевший и оглушенный, Сорви-голова с великим трудом
пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко
осев на землю, потерял сознание.
- Отнести этого юношу в госпиталь! - приказал генерал. - Я требую, чтобы
о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот и вы,
майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным-пят надцать суток
строгого ареста. Сержант, командовавший "Pigsticking", лишается своего
звания и переводится в рядовые уланы. Все уланы взвода назначаются на
пятна-дцать внеочередных полевых караулов. Вольно!
ГЛАВА 8
В вагоне-На крейсере.-На рейде Саймонстауна-Бегство. - Преследуемый
акулами. - Лестница подземного хода.- Серое платье, белый передник и судки с
провизией. - Оригинальное бегство - Коттедж и англичанка. - Служанка на все
руки.
Капитану Сорви-голова было нанесено много ран, но ни одна из них не
оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все они
зажили. Приказ спасшего его генерала строго выполнялся, благодаря чему в
течение двух недель Жан был предметом особого внимания врачей, что,
разумеется, немало способствовало его быстрому выздоровлению. В душе
поднявшегося с постели Жана навсегда осталось чувство бесконечной
благодарности к великодушному джентльмену.
Теперь в качестве военнопленного Сорви-голова разделял участь трехсот
буров, плененных в начале осады Ледисмита. Присутствие их в осажденном
городе пред-ставляло немалую обузу для коменданта города, ибо, несмотря на
бдительный надзор, буры то и дело бежали, рискуя жизнью. Для большинства
беглецов дело конча- , лось трагической смертью. Зато те, кому удавалось
ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения.
К тому же питание пленных значительно уменьшало запасы пищи гарнизона. И
если бы осада, как все предве-щало, затянулась, это обстоятельство неизбежно
сократило бы продолжительность сопротивления. Поэтому выс-шее командование
распорядилось эвакуировать всех здо-ровых военнопленных в Наталь*, а затем
на Капскую Землю.
В то время кольцо окружения было еще не столь плот-ным, и поезда могли
время от времени пробиваться в Дурбан.
Хотя Колензо, наиболее важный в военном отношении пункт, и обстреливался
бурской артиллерией, он все же находился пока в руках англичан, и мост через
Тугелу мог еще служить для передвижения легких составов.
От Ледисмита до Дурбана около двухсот километров.
Несчастных пленников разместили в товарных вагонах, приставили к ним
достаточное количество солдат-конвоиров - и в путь! Путешествие было
рассчитано на один день. Однако, ввиду жалкого состояния железных дорог,
переезд длился два дня. Двое суток без хлеба и воды, в вагонах, набитых
людьми, как бочка сельдями. Пленные не имели возможности выйти оттуда ни на
минуту. Подумай, читатель: ни на минуту!
Легко представить себе, в каком состоянии находились все эти несчастные,
разбитые усталостью, стонавшие от голода и жажды и задыхавшиеся в насыщенных
зловонием вагонах, тогда как англичане, удобно разместившись в
блиндированных вагонах, ели, пили и шумно веселились.
Так различно складываются судьбы народов, разъединенных чудовищем, имя
которому война!
В Дурбане английские власти приступили к мытью пленников и очистке
вагонов. Делалось это очень просто: в вагоны направили рукава мощных
насосов, служивших для мойки кораблей в доках, и стали обильно поливать
водой все и всех. Насквозь промокшие, ослепленные сильнейшими струями
хлеставшей по ним воды, буры отбивались, падали, фыркали, как жалкие тонущие
собаки.
Но гигиена - прежде всего!
А теперь обсушивайтесь, как хотите.
А вот и еда. Огромные котлы, наполненные густой массой протухшего и
полусырого риса. Ложек не полагалось. И хотя пленные вынуждены были черпать
это отвратительное месиво прямо руками, они глотали его с такой жадностью,
которая лучше всяких слов говорила о перенесенной голодовке
- Плохое начало, - ворчал Сорви-голова. - Профессия пленника меня мало
устраивает, и, разумеется, я тут не заживусь.
Пленных связали попарно и теми же веревками прикрепили последовательно
одну пару к другой, так что весь конвоируемый отряд имел вид индейской
цепочки*.
Практичные люди - эти англичане!
Наконец несчастным объявили, что их посадят на военный корабль, стоявший
на рейде, и повели.
Все население города сбежалось посмотреть на пленных. Люди тесными рядами
стояли по обеим сторонам дороги.
Как страшен был путь побежденных среди враждебной и насмешливой толпы! Ее
жестокость не знала пощады. оскорбления так и сыпались на бедняг, горькая
участь которых должна бы, казалось, вызывать в людях святое чувство
сострадания.
Потом под палящими лучами жаркого солнца, от которого трескались губы и,
словно кипящий котел, дымилось мокрое платье, пленников стали размещать по
шаландам. Когда последние были битком набиты, мрачный караван тронулся в
путь и скоро подплыл к крейсеру "Каледония", стоявшему под парами на рейде.
Наконец-то можно будет хоть немного отдохнуть, растянуться где-нибудь,
поспать, избавиться от голода и от оскорблений конвоиров.
Не тут-то было! Опять нумерование, опять перекличка, опять "куча мала" в
бронированной башне, без воздуха, без света, где виднеются лишь смутно
вырисовывающиеся жерла пушек, нацеленных на живую массу людей.
Протяжно завыла сирена, заскрипела якорная цепь, раздалось монотонное
сопенье винта. Началась килевая и боковая качка, эти неизбежные
предшественники морской болезни.
"Каледония" со скоростью акулы неслась по волнам бурного Индийского
океана; буры, заключенные в башне, рыдали, как дети. Этим простым людям,
никогда не видавшим моря, казалось, что их навсегда отрывают от род-ной
земли и осуждают на вечное изгнание. А "Каледония", немилосердно дымя, все
плыла и плыла, разрезая волны и пожирая милю за милей. Она держала курс на
Саймонстаун - морской форт в восьми лье к югу от Кейптауна.
От Дурбана до Саймонстауна тысяча четыреста километров. Сорок восемь
часов пути, быть может, еще более тяжкого, чем переезд по железной дороге.
По прибытии крейсера на рейд пленных разместили на четырех понтонах* ,
стоявших на якоре в трех милях от берега А разгруженная "Каледония" снова
взяла курс на Дурбан.
Сорви-голова и шестьдесят других пленных буров были интернированы на
понтоне "Террор"*.
Настоящий ад было это судно, необыкновенно метко названное. Войдите -- и
вам покажется, что вы в больнице, но в больнице, где нет ни сиделок, ни
докторов, ни лекарств.
Грязная клетка, до отказа набитая людьми. Их тела покрыты ранами, по
которым ползают насекомые. Прибавьте к этому невыносимую жару, от которой
можно сойти с ума, и питание, отпускаемое лишь в количестве, необходимом для
"поддержания жизни". Прелестная формула, изобретенная англичанами. Под ней
подразумевается паек, достаточный только для того, чтобы не дать пленнику
умереть с голоду.
Как это экономно! И другое преимущество: ослабевшие от голода люди не
могли бежать. Они мерли, как му-хи. "Тем хуже для них!" Похороны были
недолгими. От-крывали орудийный люк и, недолго думая, бросали тело в залив,
воды которого кишели акулами.
"Тем лучше для акул", - смеялись англичане,
Уже через сутки Сорви-голова почувствовал, что не в силах больше терпеть
грубого обращения, голода, вшей, жалкого вида товарищей по заключению,
ослабевших, безжизненных, похожих скорее на призраков, чем на людей. Он
твердо решил покончить со всем этим. Утонуть, быть расстрелянным, съеденным
акулами - и то лучше, чем это медленное и мучительное умирание.
Он поделился своим планом с некоторыми больными товарищами. Однако те не
решились одобрить его. План Жана показался им слишком рискованным. "Террор"
стоял на якоре посередине залива в шесть миль шириной. Значит, до берега
было по крайней мере три мили.
Хороший пловец и мог бы, пожалуй, доплыть, несмотря на акул, на часовых и
на сторожевые суда, всегда готовые погнаться за ним. Но как проникнуть в
Саймонстаун? В этом городе, представляющем собою одновременно военный порт,
арсенал и судостроительную верфь, кажется, нет такого уголка, который не
охранялся бы со стороны моря.
Но Сорви-голова не колебался. Будь что будет! В ближайшую же ночь он
бежит.
Товарищи отдали ему веревку, похищенную где-то одним из пленных, у
которого в первые дни заключения не хватило решимости бежать, а теперь не
было на это сил.
Наступила ночь. В башне, едва освещенной двумя походными фонарями, было
темно.
Сорви-голова разделся донага и ремнем привязал за спину свою одежду:
штаны, куртку, шляпу, шерстяную фу-файку. Башмаки он не взял.
Кабельтов, привязанный к одному из передних пушечных люков, свешивался до
самой поверхности моря. Стояла непроглядная тьма. Часовые, полагавшиеся на
слабость узников, а еще того больше на акул, заснули.
Сорви-голова простился с товарищами, которые окружили его и не
переставали восхищаться его силой и отва-, гой. Он смело подошел к люку и
взялся за кабельтов, чтобы соскользнуть вниз.
- Who goes there*? - раздался над самой его головой окрик часового,
стоявшего на баке.
Казалось бы, элементарное благоразумие должно было заставить Жана Грандье
вернуться в башню и переждать несколько минут.
Куда там! Он с такой быстротой скользнул по стально-му тросу, что содрал
кожу с ладоней, и при этом у него не вырвалось ни одного крика, стона или
даже вздоха.
Часовой услышал всплеск воды, но, подумав, что это резвятся акулы, снова
задремал.
Теплая, насыщенная солью вода, будто серная кислота. обожгла ободранные
руки беглеца.
"Ничего, соль обеззараживает раны", - подумал, ныряя, Жан с тем
изумительным присутствием духа, которое никогда не покидало его.
Он проплыл под водой около двадцати саженей, потом вынырнул, набрал
воздуха и снова ушел под воду.
Бр-р!.. Под ним, над ним, во всех направлениях тянулись и пересекались
длинные фосфорические полосы. Акулы! Не очень, правда, крупные и не очень
проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий!
Беглецу вспомнился совет побольше барахтаться, вертеться, дрыгать ногами
и, наконец, в тот момент, когда акула повернется брюхом вверх, чтобы
