Луи Буссенар.
Капитан Сорви-голова.
Часть первая
Молокососы
ГЛАВА 1
Смертный приговор - Бур и его друг, молодой француз. - Отказ
приостановить исполнение приговора под миллионный залог - Осужденный сам
роет себе могилу. - Казнь. - Трагическая сцена. - Месть. - Капитан
Сорви-голова и погоня за ним.
Старший сержант, исполняющий обязанности секретаря военного полевого
суда, поднялся. В руке у него клочок бумаги с приговором, который он только
что нацарапал. Резким и сухим голосом, отчеканивая каждый слог, он прочитал
его осужденному:
- "Совет полка, заседая в качестве военного суда, единогласно приговорил
к смертной казни Давида Поттера, виновного в отравлении двадцати пяти
лошадей четвертой артиллерийской батареи. Приговор окончательный,
обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно".
Пять членов суда в белых касках, с кобурами на пояс-ных ремнях сидят па
складных стульях, небрежно придер-живая коленями сабли; у них надменный и
презрительный вид джентльменов, вынужденных исполнять неприятную и скучную
обязанность
Один из них, молодой капитан, даже пробурчал сквозь зубы:
- Бог мой!.. Столько церемоний, чтобы отправить на тот свет какого-то
мужика-мошенника, белого дикаря, мя-тежника, грабителя и убийцу!
Но председатель суда, красивый мужчина в форме полковника гайлендеров
Гордона* , остановив его легким движением руки, обратился к осужденному: -
Что можете вы сказать в свое оправдание, Давид Поттер?
Бур, который был на целую голову выше своих конвой-ных артиллеристов,
стоявших по обе его стороны с шашками наголо, лишь презрительно пожал
плечами. Потом отвернулся от членов суда и через тройную цепь солдат,
выстроившихся с примкнутыми штыками вокруг, судилища, устремил свой ясный
взгляд туда, где стояли его неутешные родные.
Там, возле фермы, рыдала, ломая в отчаянии руки, молодая женщина,
душераздирающе кричали дети, несчаст-ные родители осужденного грозили
завоевателям своими немощными кулаками.
А яркие лучи солнца, словно желая подчеркнуть эту скорбную картину,
пробиваясь сквозь причудливую листву акаций и гигантских мимоз, светлыми
зайчиками играли на лугу, травяные волны которого уходили в недоступ-ную для
глаза даль.
Здесь он жил, любил, страдал и боролся до последнего дня.
На какой-то миг его взор затуманился слезой умиления, но ее тотчас же
осушил гнев.
Он выпрямился и, сжав кулаки, хриплым голосом ответил полковнику:
- Вы осудили меня за то, что я защищал свободу и независимость своей
родины... Что же! Вы сильнее - убейте меня!
- Мы судьи, а не убийцы! - с негодованием прервал его председатель. - Вы,
буры, ведете бесчестную, недостойную цивилизованных людей войну... Война
тоже имеет свои законы, и мы судим вас по этим законам.
- А, по-вашему, это честная война, когда десять, пят-надцать, двадцать
человек нападают на одного? - вскри-чал бюргер*.
- Мы сражаемся с открытым забралом при помощи нашего оружия. И мы не
судим тех, кто воюет с нами таким же оружием. А прибегать к яду подло, -
продолжая полковник. - Сегодня вы травите лошадей, завтра возьметесь за
людей... Это заслуживает сурового наказания.
Бур, не разбиравшийся в таких тонкостях, гневно возразил:
- Я действовал как патриот, который уничтожает все, что служит войне:
людей, скот, военные материалы. И вам не удастся втолковать мне; почему
убивать людей из ружья почетно, а травить ядом лошадей подло - От этого
животного толку не добьешься, - снова процедил капитан, в глубине души
смущенный наивной логикой крестьянина.
- Слушание дела закончено! - властно вмешался председатель. - Давид
Поттер, приготовьтесь к смерти
- А я и не прошу пощады. Если бы вы оставили меня в живых, я снова
принялся бы за прежнее. Но я буду отомщен!.. Да, жестоко отомщен! Пролейте
мою кровь Пусть она льется рекою!.. Кровь мучеников за независимость - это
роса, питающая свободу!
Эти слова, произнесенные громовым голосом, бросили в дрожь людей,
собравшихся перед фермой. А поражен-ный ими старший сержант, крякнув,
возобновил чтение приговора:
- "Осужденный сам выроет для себя могилу. Приго-вор будет приведен в
исполнение взводом из двенадцати человек. Ружья зарядит сержант. Причем
только шесть из них должны быть заряжены боевыми патронами, остальные же -
холостыми".
Услыхав этот странный параграф приговора, осужденный разразился смехом,
жутко прозвучавшим в такую минуту.
- Ха! Ха! Ха!.. Понимаю... Мне как-то говорили об этом, да я, признаться,
не верил! - воскликнул бюргер. - Вы боитесь, как бы солдаты не стали
жертвами мести за расстрелянных? И надеетесь такой уловкой отвести от них
эту месть? Вы думаете, что если солдат, убивающий патриота, сам не знает,
заряжено боевым патроном его ружье или нет, то другие и подавно не узнают?..
Глупцы! Солдатам нечего бояться: моя месть не падет на головы этих невольных
соучастников вашего преступления. Она настигнет вас... да, только вас, так
называемых судей, истинных и единственных виновников. Вас пятеро, вы сильны
и здоровы, за вами английская армия численностью в двести тысяч человек- и
все равно месть поразит вас всех пятерых, и вы погибнете злою смертью,
потому что я присуждаю вас к ней - я, обреченный на смерть,
Председатель встал и бесстрастно произнес:
- Мы судим по праву и совести, и ваши угрозы не трогают нас. По закону
вам не дозволяется общение с людьми, но из человеколюбия я разрешаю вам
проститься со своим семейством.
По его знаку тройная цепь солдат разомкнулась. Через образовавшийся
проход ворвались убитые горем родные осужденного.
Их человек тридцать; впереди жена Давида. Вне себя от горя, она бросается
на грудь любимого и верного спутника своей жизни и исступленно сжимает его в
объятиях. Она не в силах вымолвить ни слова, убитая неотвратимостью страшной
беды.
Возле нее красивый юноша. На нем охотничий костюм отменного покроя,
изящество которого, так резко отличавшееся от скромной одежды буров,
возбудило любопытство англичан.
Грустная улыбка озарила лицо осужденного при виде юноши.
- Давид!.. Мой хороший, добрый Давид!.. Вот как нам довелось свидеться! -
воскликнул молодой человек.
- Вы.? Неужели это вы, мой дорогой мальчик?.. Как я счастлив!.. Видите,
они схватили меня - это конец... Не видать мне торжества нашей свободы и
независимости.
- Погодите отчаиваться!.. Я попробую поговорить с ними, - произнес юноша.
Он подошел к собиравшимся уже уйти членам военного суда. Сняв шляпу, но
не теряя чувства собственного достоинства, он обратился к председателю:
- Умоляю вас, милорд, прикажите отсрочить казнь... Сжальтесь над этой
несчастной женщиной, над детьми, над этим человеком, действиями которого
руководило лишь благородное чувство патриотизма. Вы сыны великой, сильной
нации, будьте же великодушны!
- Мне очень жаль, - ответил полковник, отдавая честь затянутой в перчатку
рукой, - но я бессилен помочь.
- Несколько дней жизни!.. Всего лишь несколько дней! Одну только неделю -
и я берусь выхлопотать для него помилование.
- Не могу, молодой человек. Приговор произнесен именем закона, а все мы
рабы закона, начиная от ее величества королевы и кончая последним из наших
парней.
- Я внесу залог.
- Нет.
- Десять тысяч франков за каждый день...
- Нет.
- Сто тысяч франков за день... Это составит миллион за десять дней!
- Миллион? Но кто же вы такой?
- Человек, умеющий отвечать за свою подпись, - ответил юноша с
характерной для него вызывающей, но исполненной достоинства дерзостью. -
Давид Поттер спас мне жизнь, и, если понадобится, я отдам за него все до
последней копейки, до последней капли своей крови!..
- Такое чувство делает вам честь, - прервал его полковник, - но на войне
трудно руководствоваться чувствами. А теперь выслушайте меня внимательно, -
продолжал он. - У меня есть сын, примерно вашего возраста, он служит
офицером в моем полку. На нем сосредоточил я всю свою отцовскую нежность,
все честолюбие солдата... Так вот, предположим, что он находится в плену у
буров и должен быть расстрелян, как будет сейчас расстрелян этот человек.
Предположим также, что мне, его отцу, предлага ют его жизнь в обмен на жизнь
Давида Поттера...
- И вы?.. - задыхаясь от волнения, спросил юноша.
- Не принял бы предложения, и мой единственный сын погиб бы!
Словно оглушенный этими словами, юноша опустил голову. Он понял: ничто
уже не может спасти осужденного, и настаивать бесполезно. Впервые постиг он
весь ужас этого страшного бича, этого бедствия, которое превращает убийство
в закон и нагромождает горы трупов, этого позорящего человечество чудовища,
имя которому война
Вернувшись к буру, окруженному рыдающими родными, он взял его руку в свои
и с неизъяснимым выражени-ем нежности и сожаления воскликнул:
- Мой добрый Давид!.. Я думал смягчить их - ничего не вышло... Надеяться
больше не на что.
- И все же я так благодарен вам, мой маленький храбрый француз, за ваше
участие, - ответил бюргер. - Бог свидетель, на сердце становится теплей,
когда видишь, что за наше дело борются такие люди, как вы!
- Неужели я ничего не могу сделать для вас?- прошептал юноша.
- Можете! Пробыть возле меня вместе с моей женой и детьми до последнего
моего вздоха... Отомстить за меня! Всегда сражаться так же, как... поняли? И
ни слова больше... Здесь слишком много ушей...
- Обещаю, Давид!
Офицеры между тем расходились по своим палаткам, с любопытством
поглядывая на этого мальчика, который жонглировал миллионами и говорил, как
мужчина.
Остались только старший сержант, два артиллериста и пехотинцы, окружавшие
место, где стояли осужденный и его близкие. Сержант резким голосом приказал
одному из солдат одолжить осужденному свою лопатку.
Солдат отстегнул подвешенную на поясе, пониже рюкзака, валлийскую
лопатку, которыми снабжена вся английская пехота, и подал ее буру, а старший
сержант, указав пальцем на землю, пояснил:
- Dig!.. Копай!..
Пожав плечами, бур спокойно ответил:
- Я не прикоснусь к этому английскому изделию, не стану марать своих рук,
да и родную землю, в которой мне суждено покоиться вечно. Принесите-ка мне
кирку да лопату, славные мои орудия С их помощью я вспахал эту девственную
землю, опустошаемую теперь завоевателями.
Ему принесли. Он схватил рукоятки, отполированные долгим трением о его
огрубевшие от труда руки, и блестящее железо зазвенело. Потом двумя длинными
шагами он отмерил на красноватой земле свой гигантский рост и засек две
глубокие зарубки. Английские солдаты, умеющие ценить мужество, не могли
скрыть восхищения.
Бур поплевал на ладони, сжал рукоятку кирки и цели-ком ушел в свою
зловещую работу.
- Ну-ка, Давид, - бормотал он, - пошевели-ка в по-следний разок
вскормившую тебя землю.
Согнув спину, напрягая руки и шею, на которых, слов-но веревочные узлы,
выступили мускулы, он мощными ударами стал вгрызаться в землю вельдта* , и
она, проносясь между его ног, послушно ложилась позади него. За тем он
старательно выровнял лопатой яму, придав ей форму могилы.
Жена и дети, стоя на коленях под знойными лучами солнца, которое было уже
в зените, тихо плакали.
Солдатам разрешили присесть Они стали закусывать, вполголоса
переговариваясь. Время между тем шло, и могила углублялась. Великан-бур все
глубже и глубже уходил в землю, лишь изредка прерывая свою ужасную работу,
чтобы тыльной стороной руки отереть струившийся по лицу пот. Время от
времени он взглядывал украдкой на жену и детей И тогда, невзирая на
