поспешно отвечал: "я к вашим услугам". Но зато и страдал же
иван савельевич от своей вежливости!
Степе лиходееву больше не приходится разговаривать по теле-
фону в варьете. Немедленно после выхода из клиники, в которой
степа провел восемь дней, его перебросили в ростов, где он по-
лучил назначение на должность заведующего большим гастрономиче-
ским магазином. Ходят слухи, что он совершенно перестал пить
портвейн и пьет только водку, настоянную на смородиновых по-
чках, отчего очень поздоровел. Говорят, что стал молчалив и
сторонится женщин.
Удаление степана богдановича из варьете не доставило рим-
скому той радости, о которой он так жадно мечтал в продолжение
нескольких лет. После клиники и кисловодска старенький-
престаренький, с трясущейся головой, финдиректор подал за-
явление об уходе из варьете. Интересно, что это заявление при-
везла в варьете супруга римского. Сам григорий данилович не
нашел в себе силы даже днем побывать в том здании, где видел он
залитое луной треснувшее стекло в окне и длинную руку, пробира-
ющуюся к нижней задвижке.
Уволившись из варьете, финдиректор поступил в театр детских
кукол в замоскворечье. В этом театре ему уже не пришлось стал-
киваться по делам акустики с почтеннейшим аркадием апол-
лоновичем семилеяровым. Того в два счета перебросили в брянск и
назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом. Едят теперь
москвичи соленые рыжики и маринованные белые и не нахвалятся
ими и до чрезвычайности радуются этой переброске. Дело прошлое,
и можно сказать, что не клеились у аркадия аполлоновича дела с
акустикой, и сколько ни старался он улучшить ее, она какая бы-
ла, такая и осталась.
К числу лиц, порвавших с театром, помимо аркадия апол-
лоновича, надлежит отнести и никанора ивановича босого, хоть
тот и не был ничем связан с театрами, кроме любви к даровым
билетам. Никанор иванович не только не ходит ни в какой театр
ни за деньги, ни даром, но даже меняется в лице при всяком те-
атральном разговоре. В не меньшей, а большей степени возненави-
дел он, помимо театра, поэта пушкина и талантливого артиста
савву потаповича куролесова. Того до такой степени, что в про-
шлом году, увидев в газете окаймленное черным об"явление, что
савву потаповича в самый расцвет его карьеры хватил удар, ни-
канор иванович побагровел до того, что сам чуть не отправился
вслед за саввой потаповичем, и взревел: "Так ему и надо!" Более
того, в тот же вечер никанор иванович, на которого смерть по-
пулярного артиста навеяла массу тягостных воспоминаний, один, в
компании только с полной луной, освещающей садовую, напился до
ужаса. И с каждой рюмкой удлинялась перед ним проклятая цепь
ненавистных фигур, и были в этой цепи и дунчиль сергей герар-
дович, и красотка ида геркулановна, и тот рыжий владелец бой-
цовых гусей, и откровенный канавкин николай.
Ну, а с теми-то что же случилось? Помилуйте! Ровно ничего с
ними не случилось, да и случиться не может, ибо никогда в дей-
ствительности не было их, как не было и симпатичного артиста-
конферансье, и самого театра, и старой сквалыги пороховниковой
тетки, гноящей валюту в погребе, и уж, конечно, золотых труб не
было и наглых поваров. Все это только снилось никанору иванови-
чу под влиянием поганца коровьева. Единственный живой, влетев-
ший в этот сон, именно и был савва потапович- артист, и ввязал-
ся он в это только потому, что врезался в память никанору ива-
231
новичу благодаря своим частым выступлениям по радио. Он был, а
остальных не было.
Так, может не было и алоизия могарыча? О, нет! Этот не
только был, но и сейчас существует, и именно в той должности,
от которой отказался римский, то есть в должности финдиректора
варьете.
Опомнившись примерно через сутки после визита к воланду, в
поезде, где-то под вяткой, алоизий убедился в том, что, уехав в
помрачении ума зачем-то из москвы, он забыл надеть брюки, но
зато непонятно для чего украл совсем ненужную ему домовую книгу
застройщика. Уплатив колоссальные деньги проводнику, алоизий
приобрел у него старую и засаленную пару штанов и из вятки по-
вернул обратно. Но домика застройщика он, увы, уже не нашел.
Ветхое барахло начисто слизнуло огнем. Но алоизий был человеком
чрезвычайно предприимчивым, через две недели он уже жил в пре-
красной комнате в брюсовском переулке, а через несколько меся-
цев уже сидел в кабинете римского. И как раньше римский страдал
из-за степы, так теперь варенуха мучился из-за алоизия. Мечтает
теперь иван савельевич только об одном, чтобы этого алоизия
убрали из варьете куда-нибудь с глаз долой, потому что, как
шепчет иногда варенуха в интимной компании, "Такой сволочи, как
этот алоизий, он будто бы никогда не встречал в жизни и что
будто бы от этого алоизия он ждет всего, чего угодно".
Впрочем, может быть, администратор и пристрастен. Никаких
темных дел за алоизием не замечено, как и вообще никаких дел,
если не считать, конечно, назначения на место буфетчика сокова
какого-то другого. Андрей же фокич умер от рака печени в клини-
ке первого мгу месяцев через девять после появления воланда в
москве...
Да, прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в
этой книге происшествия и угасли в памяти. Но не у всех, но не
у всех.
Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное по-
лнолуние, под вечер появляется под липами на патриарших прудах
человек лет тридцати или тридцати с лишним. Рыжеватый, зелено-
глазый, скромно одетый человек. Это- сотрудник института ис-
тории и философии, профессор иван николаевич понырев.
Придя под липы, он всегда садится на ту самую скамейку, на
которой сидел в тот вечер, когда давно позабытый всеми берлиоз
в последний раз в своей жизни видел разваливающуюся на куски
луну.
Теперь она, цельная, в начале вечера белая, а затем золо-
тая, с темным коньком-драконом, плывет над бывшим поэтом, ива-
ном николаевичем, и в то же время стоит на одном месте в своей
высоте.
Ивану николаевичу все известно, он все знает и понимает. Он
знает, что в молодости он стал жертвой преступных гипнотизеров,
лечился после этого и вылечился. Но знает он также, что кое с
чем он совладать не может. Не может он совладать с этим весен-
ним полнолунием. Лишь оно начнет приближаться, лишь только на-
чинает разрастаться и наливаться золотом светило, которое ког-
да-то висело выше двух пятисвечий, становится иван николаевич
беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока
созреет луна. И когда наступает полнолуние, ничто не удержит
ивана николаевича дома. Под вечер он выходит и идет на патриар-
шие пруды.
Сидя на скамейке, иван иванович уже откровенно разговарива-
ет сам с собой, курит, щурится то на луну, то на хорошо памят-
ный ему турникет.
Час или два проводит так иван николаевич. Затем снимается с
места и всегда по одному и тому же маршруту, через спиридонов-
ку, с пустыми и незрячими глазами идет в арбатские переулки.
232
Он проходит мимо нефтелавки, поворачивает там, где висит
покосившийся старый газовый фонарь, и подкрадывается к решетке,
за которой он видит пышный, но еще не одетый сад, а в нем-
окрашенный луною с того боку, где выступает фонарь с трехствор-
чатым окном, и темный с другого- готический особняк.
Профессор не знает, что влечет его к решетке и кто живет в
этом особняке, но знает, что бороться ему с собою в полнолуние
не приходится. Кроме того, он знает, что в саду за решеткой он
неизбежно увидит одно и то же.
Он увидит сидящего на скамеечке пожилого и солидного чело-
века с бородкой, в пенсне и с чуть-чуть поросячьими чертами
лица. Иван николаевич всегда застает этого обитателя особняка в
одной и той же мечтательной позе, со взором, обращенным к луне.
Ивану николаевичу известно, что, полюбовавшись луной, сидящий
непременно переведет глаза на окна фонаря и упрется в них, как
бы ожидая, что сейчас они распахнутся и появится на подоконнике
что-то необыкновенное.
Все дальнейшее иван николаевич знает наизусть. Тут надо
непременно поглубже схорониться за решеткой, ибо вот сейчас
сидящий начнет беспокойно вертеть головой, блуждающими глазами
ловить что-то в воздухе, непременно восторженно улыбаться, а
затем он вдруг всплеснет руками в какой-то сладостной тоске, а
затем уж и просто и довольно громко будет бормотать:
- венера! Венера!.. Эх я, дурак!..
- Боги, боги!- Начнет шептать иван николаевич, прячась за
решеткой и не сводя разгорающихся глаз с таинственного не-
известного, - вот еще одна жертва луны... Да, это еще одна
жертва, вроде меня.
А сидевший будет продолжать свои речи:
- эх я, дурак! Зачем, зачем я не улетел с нею? Чего я ис-
пугался, старый осел! Бумажку выправил! Эх, терпи теперь, ста-
рый кретин!
Так будет продолжаться до тех пор, пока не стукнет в темной
части особняка окно, не появится в нем что-то беловатое и не
раздастся неприятный женский голос:
- николай иванович, где вы? Что это за фантазии? Малярию
хотите подцепить? Идите чай пить!
Тут, конечно, сидящий очнется и ответит голосом лживым:
- воздухом, воздухом хотел подышать, душенька моя! Воздух
уж очень хорош!
И тут он поднимется со скамейки, украдкой погрозит кулаком
закрывающемуся внизу окну и поплетется в дом.
- Лжет он, лжет! О, боги, как он лжет!- Бормочет, уходя от
решетки, иван николаевич, - вовсе не воздух влечет его в сад,
он что-то видит в это весеннее полнолуние на луне и в саду, в
высоте. Ах, дорого бы я дал, чтобы проникнуть в его тайну, что-
бы знать, какую такую венеру он утратил и теперь бесплодно ша-
рит руками в воздухе, ловит ее?
И возвращается домой профессор уже совсем больной. Его жена
притворяется, что не замечает его состояния, и торопит его ло-
житься спать. Но сама она не ложится и сидит у лампы с книгой,
смотрит горькими глазами на спящего. Она знает, что на рассвете
иван николаевич проснется с мучительным криком, начнет плакать
и метаться. Поэтому и лежит перед нею на скатерти под лампой
заранее приготовленный шприц в спирту и ампула с темной жид-
костью густого чайного цвета.
Бедная женщина, связанная с тяжко больным, теперь свободна
и без опасений может заснуть. Иван николаевич теперь будет
спать до утра со счастливым лицом и видеть неизвестные ей, но
какие-то возвышенные и счастливые сны.
Будит ученого и доводит его до жалкого крика в ночь пол-
нолуния одно и то же. Он видит неестественного безносого пала-
233
ча, который, подпрыгнув и как-то ухнув голосом, колет копьем в
сердце привязанного к столбу и потерявшего разум гестаса. Но не
столько страшен палач, сколько неестественное освещение во сне,
происходящее от какой-то тучи, которая кипит и накатывается на
землю, как это бывает только во время мировых катастроф.
После укола все меняется перед спящим. От постели к окну
протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимает-
ся человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к
луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном
хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают
с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.
- Боги, боги, - говорит, обращая надменное лицо к своему
спутнику, тот человек в плаще, - какая пошлая казнь! Но ты мне,
