на, разодетая, благоухающая изысканными духами
и так искусно законспирированная косметикой, что
при вечернем освещении вполне может сойти за три-
дцатилетнюю.
- Потатанцуем? - говорит она просто и хорошо.
И мне стыдно и противно, что не могу помочь в ее
одиночестве. Хлопотно пытаюсь объяснить ей, что не
умею, что, дескать, не помню, когда танцевал послед-
ний раз, а когда этот последний pаз был, были совсем
другие танцы.
- Да разве нужно уметь делать все это? - говорит
она недоверчиво.
Мы стоим рядом и смотрим. Поколение пятидеся-
тых и шестидесятых, бухгалтеры, начальники отде-
лов, костюмерши, завучи и даже несколько, судя по
осанке, ответственных лиц из ведомств среднего уров-
ня топчутся, машут руками, крутят ногами и изо всех
сил изображают из себя молодых и современных.
а может. не изображают, может, им просто весело
и радостно от того, что они, каждый из них, там, где
их никто не знает и можно слегка распоясаться,
покривляться, пофлиртовать, отдохнуть от сослужив-
цев, начальников, от любящих и нелюбящих. Тща-
тельное подражание молодежным танцам скорее ка-
рикатурно. потому что никогда этим поколениям не
освободиться до конца от скованности и всех прочих
характеристик той эпохи. которой они принадлежат.
Уже вызревает на страницах прессы проклятие
этой эпохе. а как быть с людьми, у них другой эпохи
уже не будет, их приспособление к новому обречено
на пародийность.
Что до меня, в сущности, всю эту эпоху пробунто-
вавшего. то ловлю себя на неприязни к нынешней,
вдруг объявившейся свободе. Есть нечто отчетливо
лакейское в самом характере разрешенного свободо-
мыслия. Всех этих нынешних голосистых я знаю
и помню по прошлым временам, они были камуфля-
жем лжи, именно их выдвигали на рубежи и за рубежи
для оболванивания "всего прогрессивного человече-
ства". И непрогрессивного тоже. Ныне они - проку-
роры пропавших поколений, вот этих, что выплясы-
вают сейчас на курортной танцплощадке, демонстри-
руя полную неспособность, свою вписаться в новое
время .
"И не надо.- говорю.- не вписывайтесь! Доживай-
ее, как можете, не противясь и не выпячиваясь.
Противиться дурно, потому что время, кажется, пра-
во, а выпячиваться постыдно. Уйдите из истории
с достоинством. Вам говорят: "Встаньте дети. встань-
те в круг и приступите к самофинансированию!" Ми-
лые мои, не упрямьтесь! Вам ведь совсем немного
осталось до пенсии. А там садово-огородный участок.
программа "Время", поиски зубной пасты или туалет-
ной бумаги, будут внуки потом, скучать не придется.
И если у вашего дома будет хорошая скамеечка,
я буду часто подсаживаться к вам и терпеливо слу-
шать о былом порядке, о снижениях цен, о старьях
денгах, о нынешней молодежи. В сущности, я ваш...
- А вальс вы танцуете?
Она смотрит на меня так, что повторный отказ
будет npocто хамством.
- Вы не обидитесь, если я буду не слишком пла-
стичен?
Она хорошо смеется, и мы идем в толпу. Вальс
нашей с ней молодости. И сначала не очень уверенно.
подстраиваясь друг к другу, потом очень правильно.
а затем уже легко и вeceлo мы кружимся с ней, моей
возможной одноклассницей. У нас тьма общего, хотя
мы не говорим ни слова или так, чепуху какую-
нибудь, а мне очень славно, и только сейчас я осоз-
наю, как прекрасен этот приморский вечер, ощущаю
особенности запахов, и один из них запах моря... Нет.
о море не нужню. Просто о вечере, о женщине и обо
всем, что достовернао изначально, что имеет только
одно имя и никаких подозрительных синонимов. Хо-
рошо.
Следующим днем я добросовестно хожу на все
и всяческие процедуры и от сознания своей добросо-
вестности во второй половинe дня чувствую себя
значительно лучше и не сомневаюсь, что два десятка
дней с таким режимом сделают меня практически
здоровым. В приподнятом настроении в пятом часу
иду к морю. И море для меня сегодня просто теплая
вода, в которой так славно и легко. В ту сторону
берега, где должен находиться катерок моих знако-
мых.- в ту сторону я не смотрю. Во-первых, все
равно не увижу, это далеко, а потом вчерашний
день- это вчерашний. Он прожит и, как прочитан-
ная книга, сдан в архив прожитого и пережитого.
Через какое-то время я еще вспомню о нем, просмо-
трю весь по часам от утра до вечера и, может быть,
обогащу себя ценными соображениями, из коих сла-
гается житейская мудрость, столь необходимая чело-
веку на последних порогах жизни, когда только и оста-
ется, что перебирать накопленную мудрость по едини-
цам накопления, как четки, и созерцать ее обществен-
ную бесполезность да горестно сокрушаться по пово-
ду нелепой и печальной разобщенности поколений.
А что до моря, то все дело в том, видимо, что
я приехал сюда с некоторой заданностью суждении,
а чужие было всего лишь довериться первому впечат-
лению и чувствами, а не рассудком общаться с фено-
меном природы, ранее мне незнакомым.
Правда, сегодня появились медузы. Экая гадость!
И народу! Народу! Все побережье, как одна огромная
баня на пересылке. Я не кокетничаю подобным срав-
нением, ими полно мое сознание и моя память. Года-
ми жил я в мире, для меня столь же реальном, как
для прочих всякие прочие реальности. Возможно.
рассудочность без меры есть результат долгого отсут-
ствия, и тогда это уже определенно дурно, ибо навер-
няка свидетельствует об атрофии непосредственного
восприятия жизни.
И разве не так? Я хожу по прекраснейшему уголку
государства и не испытываю никаких таких чувств,
какие просто обязаны быть, ведь уголок действитель-
но прекрасный, это засвидетельствовано миллионами,
а если учесть, откуда я сюда прибыл, то должен
я слепнуть от красок, блаженно задыхаться запаха-
ми, радостно глохнуть от звуков и голосов. Но я, как
во сне, когда собственный сон просматриваешь как бы
со стороны той частью сознания, которая только
слегка дремлет, когда остальная часть спит и бредит
видениями.
Однако, несмотря на некоторую, скажем, приши-
бленность моего состояния, я не могу не заметить
конкретного влияния на меня всей этой праздничной
пестроты побережья, ведь вокруг меня в основном
люди отдыхающие, таковыми они бывают лишь ме-
сяц в году, для них этот месяц - праздник, а празд-
ничное настроение не менее заразительно, чем прочие
массовые настроения, тем более что им вовсе не
хочется противостоять.
Потому на третий день после моих морских приклю-
чений я уже реже и реже ловлю себя на желании
пофилософствовать или даже просто мысленно потре-
паться, скажем, на тему о море, хотя, если быть до
конца честным, темы моря я избегаю сознательно,
будто бы оставляю на потом, но именно в этот третий
день мое "потом" неожиданно оборачивается в "сей-
час".
В тот момент, когда я после обеда выхожу из
столовой, ко мне притирается лет двенадцати девчуш-
ка с косичками и протягивает бумажку.
- Вам просили передать.
И убегает так мгновенно, что я не успеваю ни
рассмотреть ее толком, ни ответить.
"Срочно жду вас на том же месте. Л."
- На каком "том же"? - восклицаю вслух. Но до
меня никому нет дела, и я несколько раз перечиты-
ваю записку, успеваю отметить, что почерк у Людми-
лы безобразный, и это о чем-то должно говорить
графологам, мне же это не говорит ни о чем, и гораз-
до важнее сообразить сейчас, какое место она имеет
в виду: коттедж, где я встретил ее с Валерой, или
пристань, где паркуется катерок. Решаюсь на второе,
иду немедленно и даже не стараюсь ответить на во-
прос: а чего это я так спешу, и отчего уже несколько
раз смазываю с лица идиотскую улыбку, и почему,
наконец, ни капли досады не испытываю оттого, что
едва наступившая размеренность моего санаторного
бытия вновь под реальной угрозой срыва.
На месте катера обнаруживаю "казанку" с подвес-
ным мотором. За управлением Людмила, Валера же
стоит по колено в воде и держит лодку поперек
волны.
Он нетерпеливо машет мне рукой, и я послушно
снимаю сандалии, закатываю гачи брюк и залажу
в лодку, все же вымокнув почти по колено.
Никаких "здравствуйте". Едва Валера усаживается
рядом со мной, лодка срывается с места и с ревом
отшвыривает от нас берег с людьми, домами и субтро-
пической зеленью. Совсем немного минут нужно этой
бешеной лодчонке, чтобы оказаться в море, когда
берег, скорее, иллюзия берега, а подлинная реаль-
ность вокруг - сине-зеленые волны и крохотная ло-
дочка из плохонького металла - лодка наша с завы-
вающим задом.
Я смеюсь над собой. Я, как ребенок, рад видеть
Людмилу и Валеру, я озабочен только тем, чтобы
скрыть эту радость, чтобы иметь физиономию, подо-
бающую моему возрасту, жизненному опыту и всему
пережитому, ведь неуместно мне радоваться стреми-
тельному полету лодки над волнами и тому, как легко
и вдохновенно ведет ее моя красавица, небрежно
обхватив рукой рулевую рукоять, устремив взгляд
вперед, в море, и волосы ее на ветру...- ах, ты
ведьма! Нет, что ни говори, а присутствие в мире
красивых женщин, даже если они орудие сатаны,
присутствие их незаменимо, а, может быть, и нужно,
чтобы они напоминали о совершенстве форм соблазна
в мире?.. Чушь, впрочем. Чушь и пошлость. Я почти
уверен, что Людмила по самым серьезным критериям
человек хороший, что дурное в ней наносно, что
нужно только соответствующее стечение обстоя-
тельств, чтобы выявилось доброе ее природы, и ко-
гда-нибудь это произойдет непременно, ведь не зря
же ей дано от природы столь много, хотя бы вот это
удивительное сочетание античности профиля и про-
стоты улыбки.
В данный момент, правда, улыбка не намечается.
Живописные брови ее напряженно нацелены на пере-
носицу, подбородок вздернут, и я не могу оторвать
взгляда от линий ее шеи, нежной и стремительной,
в последнем термине я не уверен, зато уверен, что
впервые испытываю подлинно эстетическое восхище-
ние от присутствия красивой женщины. Сейчас мне
кажется, я мог бы самыми рациональными приемами
доказать, что физическая красота человека - это
всегда благо для всех, и не только никому не в укор,
но, напротив, в оправдание случайных ошибок приро-
ды, сбоя гармонии, потому что источником радости
и счастья может быть гораздо в большей степени
общение с красотой как с феноменом, чем принад-
лежность к нему или обладание им... Впрочем, тема
может оказаться скользкой, а мне хочется остаться
на уровне трезвого созерцателя и спокойного цените-
ля, в такой позиции масса достоинств, и главное из
них- сохранение своего достоинства...
Вру, наверное. А как будь я помоложе, не ринулся
бы я в бой за эту красоту с кем угодно, хоть с этим
красавцем, что справа от меня? Не исполняю ли
я роль известной лисицы перед неким виноградом?
Грустно.
Кстати, взглянув на Валеру, замечаю и на его лице
ту же напряженность, что у Людмилы, и тут только
догадываюсь, что приглашен не на прогулку, а на
разговор, и предположение оправдывается немедлен-
но. Глохнет мотор, и вся синь Людмилиных глаз
обращена на меня, а Валера прикашливает сбоку не
то деловито, не то смущенно.
- Что-нибудь случилось? - спрашиваю Людмилу,
помогая ей. И тут же благодарный взмах ресниц.
- Знаете, я рассказала Валере о вас, ну, что вы
прошлый раз... какая у вас жизнь была и вообще...
Я принужденно хмурюсь и озабочен единственно
тем, чтобы не покраснеть. Стыд за дурацкую исповедь
просто душит меня, я даже будто глохну от стыда
и оттого плохо слышу Людмилу.
- Мы с Валерой решили, что, кроме вас, нам
никто помочь не может. И полно вроде друзей, а дове-
риться сейчас никому не можем.
- В чем дело-то? - спрашиваю с нарочитым спо-
койствием и даже небрежностью.
- У мамы плохо... Ну, в общем, и у нас тоже...
Дом опечатали, машину забрали, катер только успели
сплавить... Но не в этом дело... Есть шанс ей помочь.
ну, маме, то есть... Валерка, может, ты?..
Конечно, Валера наверняка более толково может
объяснить суть, но мне все же хочется, чтобы гово-
рила Людмила, и я торопливо пресекаю Балерину
готовность вступить в разговор.
- Если я могу быть полезен... если вы так считае-
