так я боролся то против воли Божией, то против своей злой воли, пока не
понял очень ясно, что пора сделать выбор: или я должен сказать "да", или
перестать считать себя членом Церкви, перестать ходить в церковь, перестать
причащаться, потому что никакого смысла нет причаститься, а потом сказать
Богу -- нет; и никакого смысла нет, быть членом Тела Христова--и таким
членом, который отказывается выполнить Его волю. И -- это, должно быть,
покажется вам ужасным -- бился я так около полугода и в один прекрасный день
дошел до того, что биться уже больше не мог. Помню, я вышел утром из дому,
не зная, что это будет за день; я тогда преподавал в гимназии и во время
какого-то урока вдруг понял, что выбор надо сделать сегодня, сейчас. И после
последнего урока я пришел к отцу Афанасию и сказал: "Вот я пришел". --
"Монахом становиться?" -- "Да". И тут он стал задавать мне самые
невозвышенные вопросы: "Ну хорошо, садись. Сандальи у тебя есть?" -- "Нет".
-- "Пояс есть?" -- "Нет". -- "Это есть?" -- "Нет". -- "Ну хорошо, это мы
добудем, я тебя постригу через неделю". Потом помолчали, я говорю: "А теперь
мне что делать?" Я ждал, что он мне скажет: вот будешь спать здесь на полу,
а остальное тебя не касается. "Ну а теперь иди домой". Я говорю: "В каком
смысле, как так?" -- "Да, ты отказался от дома, от родных, а теперь
возвращайся туда по послушанию". Это был очень трудный момент, я должен
сказать, но он ни на какой компромисс бы не пошел...
Умер отец Афанасий через три месяца после моего пострига; я долго
недоумевал, что мне делать, потому что после такого опыта нахождения
духовника просто обойти всех возможных священников или представить себе
духовником Стефана, Ивана, Михаила или Петра было слишком нелепо. Помню, как
я сидел у себя, мне было двадцать семь -- двадцать восемь лет, и я поставил
себе вопрос: что делать?--и вдруг с совершенной ясностью у меня в душе
прозвучало: "Зачем ты ищешь духовника? Я жив..." И на этом я кончил свои
поиски.
И когда он уже умер, я стал священником, в 1948 году, по слову
человека, которому я очень верил. Он был французом, православным
священником, до этого я видел его один раз, когда мне было лет семнадцать, в
день, когда я окончил среднюю школу и сдал экзамен на аттестат зрелости. А
тут я его встретил в Англии на православно-англиканском съезде, и он прямо
ко мне пришел и сказал: "Вы нам здесь нужны, бросайте медицину, делайтесь
священником и переходите в Англию". Я ему тогда сказал: "Вы подумайте и
скажите, это всерьез или нет. Потому что если всерьез -- я по вашему слову
поступлю". И он мне сказал, что это всерьез, и я так и поступил и теперь ему
всегда напоминаю, что он ответствен за все то недоброе, что я делаю, и
поэтому его дело -- молиться. И он еще усугубил это дело тем, что после
первой моей лекции на английском языке он ко мне подошел и сказал: "Отец
Антоний, я за всю жизнь ничего такого скучного не слыхал". Я ему говорю:
"Что же делать, я английского не знаю, мне пришлось лекцию написать и читать
как мог..." "Так вот я вам запрещаю отныне писать или по запискам говорить".
Я говорю: "Это же будет ужасно, это будет комично!" Он говорит: "Именно. Во
всяком случае, это не будет скучно, мы сможем смеяться на ваш счет". И вот с
тех пор я произношу лекции, говорю и проповедую без записок -- опять-таки на
его душу.
