Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Roman legionnaire vs Knight Artorias
Ghost-Skeleton in DSR
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Религия - Анатолий Блум Весь текст 97.23 Kb

Без записок

Предыдущая страница Следующая страница
1 2 3 4  5 6 7 8 9
мной, если он разделяет эти мысли, нравится он мне или не  нравится  --  мне
было совершенно все равно, лишь бы он был готов головой стоять за эти веши.
     Я  уже не был живущим в школе, у меня было немножко больше времени, и я
попал в первую свою русскую организацию, скаутскую, вроде пионеров,  которая
отличалась от других тем, что, кроме обычных летних лагерных занятий, таких,
как  палатки,  костры,  готовка  на  улице,  лесные  походы и так далее, нам
прививалась русская культура и русское сознание;  лет  с  десяти-одиннадцати
нас  учили  воинскому строю, и все это с тем, чтобы когда-нибудь вернуться в
Россию и отдать России обратно все, что мы могли собрать на Западе, чтобы мы
могли быть действительно и физически и умственно готовы к этому...  Так  нас
учили  в  течение  целого  ряда  лет;  летние  лагеря длились месяц-полтора,
строгие, суровые лагеря;  обыкновенно  часа  три  в  день  воинского  строя,
гимнастика,  спорт, были занятия по русским предметам; спали на голой земле,
ели очень мало, потому что тогда очень трудно было вообще найти каких-нибудь
денег, но жили очень счастливо. Возвращались домой худущие;  сколько  бы  ни
купались  --  в  речке,  в  море,  -- возвращались грязные до неописуемости,
потому что, конечно, больше плавали, чем отмывались. И вот так из года в год
строилась большая община  молодежи.  Последний  раз,  когда  я  уже  был  не
мальчиком,  а взрослым и заведовал таким летним лагерем, то в разных лагерях
на юге Франции нас было более тысячи молодых  людей  и  девушек,  девочек  и
мальчиков.
     В  1927  году  просто  потому,  что  та группа, в которой я участвовал,
разошлась, распалась, я  попал  в  другую  организацию,  которая  называлась
"Витязи"  и  которая  была  организована  Русским  Студенческим Христианским
Движением, где я пустил корни и где остался; я, в общем, никогда  не  уходил
оттуда  --  до  сих  пор.  Там все было так же, но были две вещи: культурный
уровень был гораздо выше, от нас ожидали гораздо большего в области чтения и
в  области  знания  России;  а  другая  черта  была  --  религиозность,  при
организации  был  священник и в лагерях была церковь. И в этой организации я
сделал ряд открытий. Во-первых, из области культуры;  похоже,  что  все  мои
рассказы  о  культуре мне в стыд и осуждение, но ничего не поделаешь. Помню,
однажды у нас в кружке мне дали  первое  задание  --  думаю,  мне  было  лет
четырнадцать  --  прочесть  реферат  на тему "отцы и дети". Моя культурность
тогда не доходила до того, чтобы знать, что Тургенев написал книгу под  этим
названием.  И  поэтому  я  сидел  и корпел и думал, что можно сказать на эту
тему. Неделю я просидел, продумал и,  конечно,  ничего  не  надумал.  Помню,
пришел  на  собрание  кружка,  забрался в угол в надежде, что забудут, может
быть, пронесет. Меня, конечно, вызвали, посадили на табуретку и сказали: ну?
Я посидел, помялся и сказал: я всю неделю думал над заданной мне темой...  И
замолчал.  Потом,  в последующем глубоком молчании, прибавил: но я ничего не
придумал. И вот этим кончилась первая лекция, которую я в жизни читал.
     А затем, что касается Церкви, то  я  был  очень  антицерковно  настроен
из-за  того,  что я видел в жизни моих товарищей католиков или протестантов,
так что Бога для меня не существовало, а Церковь  была  чисто  отрицательным
явлением.  Основной,  может быть, опыт мой был такой в этом отношении. Когда
мы оказались в  эмиграции  в  1923  году.  Католическая  Церковь  предложила
стипендии  для  русских мальчиков и девочек в школы. Помню, мама меня повела
на "смотрины", со мной поговорил кто-то и с мамой тоже, и все было устроено,
и мы думали, что дело уже в шляпе. И мы уже собрались  уходить,  когда  тот,
кто  вел  с  нами  разговор,  нас на минутку задержал и сказал: конечно, это
предполагает, что мальчик станет католиком. И я помню, как я встал и  сказал
маме:  уйдем,  я  не хочу, чтобы ты меня продавала. И после этого я кончил с
Церковью, потому что у меня родилось чувство, что если это  Церковь,  тогда,
право,  совершенно  нечего  туда ходить и вообще этим интересоваться; просто
ничего для меня в этом не было... Должен сказать, что я был не единственным;
летом, скажем, когда бывали лагеря, в субботу  была  всенощная,  литургия  в
воскресенье,  и  мы  систематически  не вставали к литургии, но отворачивали
борты палатки, чтобы начальство видело, что мы лежим в постели и  никуда  не
идем.  Так что, видите, фон для религиозности у меня был очень сомнительный.
Кроме того, были сделаны некоторые попытки моего  развития  в  этом  смысле:
меня  раз  в  год, в Великую Пятницу, водили в церковь, и я сделал с первого
раза замечательное открытие, которое мне пригодилось навсегда  (то  есть  на
тот  период):  я  обнаружил,  что  если войду в церковь шага на три, глубоко
потяну носом и вдохну ладана, я мгновенно падаю в обморок. И поэтому  дальше
третьего  шага  я  никогда  в  церковь не заходил. Падал в обморок -- и меня
уводили домой, и этим кончалась моя ежегодная религиозная пытка.
     И  вот  в  этой  организации  я  обнаружил  одну  сначала  очень   меня
озадачившую  вещь.  В  1927 году в детском лагере был священник, который нам
казался древностью -- ему было, наверное,  лет  тридцать,  но  у  него  была
большая  борода,  длинные волосы, резкие черты лица и одно свойство, которое
никто из нас себе не мог объяснить: это то, что  у  него  хватало  любви  на
всех. Он не любил нас в ответ на предложенную ему любовь, ласку, он не любил
нас  в  награду  за  то,  что  мы  были  "хорошие",  или  послушные, или там
что-нибудь в этом роде. У него просто была через  край  сердца  изливающаяся
любовь.  Каждый мог получить ее всю, не то чтобы какую-то долю или капельку,
и  никогда  она  не  отнималась.  Единственно  бывало,  это  что  любовь   к
какому-нибудь мальчику или девочке была для него радостью или большим горем.
Но  это  были  две  как  бы  стороны  той  же  самой  любви;  никогда она не
уменьшалась,  никогда  не  колебалась.  И  действительно,  если  прочесть  у
апостола  Павла  о  любви,  о  том, что любовь всему верит, на все надеется,
никогда не перестает и т. д., это все можно было в нем обнаружить, и этого я
не мог тогда понять. Я знал, что моя мать меня любит, что  отец  любит,  что
бабушка  любит,  это был весь круг моей жизни из области ласковых отношений.
Но почему человек, который для меня чужой, может меня любить  и  мог  любить
других,  которые  ему тоже были чужими, было мне совершенно невдомек. Только
потом, уже много лет спустя, я понял, откуда  это  шло.  Но  тогда  это  был
вопросительный  знак,  который встал в моем сознании; неразрешимый вопрос --
но вопрос.
     Я тогда остался в этой организации, жизнь шла нормально, я развивался в
русском порядке очень сознательно и очень  пламенно  и  убежденно;  дома  мы
говорили,  всегда по-русски, стихия наша была русская, все свободное время я
проводил в нашей организации. Французов мы не специально  любили  (моя  мать
говорила:  как  хороша была бы Франция, если бы не было французов), называли
мы их туземцами -- без злобы, а просто так, просто мы  шли  мимо;  они  были
обстановкой  жизни,  так  же  как  деревья,  или  кошки,  или  что другое. С
французами или с французскими семьями мы сталкивались на работе или в  школе
и не иначе, и это не заходило никуда дальше. Какая-то доля западной культуры
прививалась, но чувством мы не примыкали.
     Еще  из  воспоминаний об отношениях с французами, это когда мы уже жили
на Сен-Луи-ан-л'Иль; мама получила  там  работу  литературного  секретаря  у
издателя,  и  ее  хозяин  сказал  ей  однажды, когда она не смогла прийти на
работу: знайте, мадам, что одна  только  смерть,  ваша  смерть,  может  быть
оправданием, что вы не пришли на работу...
     Когда  мне  было лет четырнадцать, у нас впервые оказалось помещение (в
Буа-Коломб), где мы могли жить все втроем: бабушка, мама и я;  отец  жил  на
отлете  --  я  вам  скажу  об этом через минуту, -- а до того мы жили, как я
рассказывал, кто где и кто как. И в первый  раз  в  жизни  с  тех  пор,  как
кончилось раннее детство, когда мы ехали из Персии, я вдруг пережил какую-то
возможность  счастья;  до  сих пор, когда я вижу сны блаженного счастья, они
происходят в этой квартире. В течение  двух-трех  месяцев  это  было  просто
безоблачное  блаженство.  И  вдруг случилась совершенно для меня неожиданная
вещь: я испугался счастья. Вдруг мне  представилось,  что  счастье  страшнее
того  очень  тяжелого, что было раньше, потому что когда жизнь была сплошной
борьбой, самозащитой или попыткой уцелеть, в  жизни  была  цель:  надо  было
уцелеть вот сейчас, надо было обеспечить возможность уцелеть немножко позже,
надо  было  знать, где переночуешь, надо было знать, как достать что-нибудь,
что можно съесть, -- вот в таком порядке. А когда вдруг оказалось, что  всей
этой  ежеминутной  борьбы  нет,  получилось,  что жизнь совершенно опустела,
потому что можно ли строить всю жизнь на том, что бабушка,  мама  и  я  друг
друга  любим  - но бесцельно? Что нет никакой глубины в этом, что нет
никакой вечности, никакого будущего, что вся жизнь в плену  двух  измерений:
времени и пространства, -- а глубины в ней нет; может быть, какая-то толщина
есть,  она  может  какие-нибудь  сантиметры  собой  представлять,  но ничего
другого, дно сразу. И представилось, что если жизнь  так  бессмысленна,  как
мне  вдруг показалось, -- бессмысленное счастье, -- то я не согласен жить. И
я себе дал зарок, что, если в течение года не найду смысла жизни, я  покончу
жизнь  самоубийством,  потому  что  я  не  согласен жить для бессмысленного,
бесцельного счастья.
     Мой отец жил в стороне от нас; он занял своеобразную позицию: когда  мы
оказались  в  эмиграции,  он  решил, что его сословие, его социальная группа
несет тяжелую ответственность за все, что случилось в России, и  что  он  не
имеет  права  пользоваться  преимуществами, которые дало ему его воспитание,
образование, его сословие. И поэтому он не стал искать никакой  работы,  где
бы   мог   использовать   знание   восточных  языков,  свое  университетское
образование, западные языки, и  стал  чернорабочим.  И  в  течение  довольно
короткого  времени  он  подорвал  свои  силы, затем работал в конторе и умер
пятидесяти трех лет (2 мая 1937 года). Но он мне несколько вещей привил.  Он
человек  был  очень  мужественный,  твердый,  бесстрашный  перед жизнью, и я
помню, как-то я вернулся с летнего отдыха, и он меня встретил и сказал: "Я о
тебе беспокоился этим летом".  Я  так  полушутливо  ему  ответил:  "Ты  что,
боялся, как бы я не сломал ногу или не разбился?" Он ответил: "Нет. Это было
бы  все равно. Я боялся, как бы ты не потерял честь. -- И потом прибавил: --
Ты запомни: жив ты или мертв -- это совершенно должно быть безразлично тебе,
как это должно быть безразлично и другим; единственное, что имеет  значение,
это  ради  чего  ты  живешь  и для чего ты готов умереть". И о смерти он мне
сказал раз вещь, которая мне осталась и потом отразилась очень сильно, когда
он сам умер; он как-то сказал:  "Смерть  надо  ждать  так,  как  юноша  ждет
прихода своей невесты". И он жил один, в крайнем убожестве; молился, молчал,
читал   аскетическую   литературу   и  жил  действительно  совершенно  один,
беспощадно один, я  должен  сказать.  У  него  была  малюсенькая  комнатушка
наверху  высокого  дома,  и  на  двери  у  него  была записка: "Не трудитесь
стучать: я дома, но не открою". Помню, как-то я к нему пришел, стучал: папа!
это я! Нет, не открыл. Потому что он встречался с людьми только в воскресные
дни, а всю неделю шел с работы домой, запирался, постился, молился, читал.
     И  вот  когда  я  решил  кончать  самоубийством,  за  мной  было:   эти
какие-нибудь  две  фразы моего отца, что-то, что я улавливал в нем, странное
переживание этого священника (непонятная по своему качеству и  типу  любовь)
-- и  все,  и  ничего другого. И случилось так, что Великим постом какого-то
Предыдущая страница Следующая страница
1 2 3 4  5 6 7 8 9
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 
Комментарии (1)

Реклама