второго инициала."
Но он не успел задуматься над этим, так как в поле зрения, раболепно
согнувшись, что почему-то показалось Мартелсу противным, бочком вошло
нечто, что с натяжкой можно было назвать человеком. Он был гол, и кожа его
имела темно-коричневый цвет, наполовину от природы, решил Мартелс,
наполовину от сильного загара. Нагота позволяла видеть, что он очень чист,
с короткими руками, длинными ногами, узким тазом. Черные волосы вились,
как у негра, но черты лица были европейскими, не считая азиатского разреза
глаз, напомнив Мартелсу скорее африканских бушменов - небольшой рост
усиливал это впечатление. Лицо его, в отличие от позы, хотя и выражало
уважение и даже почтение, отнюдь не было испуганным.
- Ну, что тебе нужно от меня, туземец? - сказал новый голос Мартелса.
- Бессмертный Квант, мне нужен обряд для защиты наших церемоний
посвящения от Птиц. Они постигли прежний, так как в этом году многие из
наших новых юношей лишились из-за них глаз, а некоторые даже жизни. Предки
говорят, что такой обряд был известен в Третьем Возрождении, и он лучше
нашего, но они не знают подробностей.
- Да, он существует, - произнес другой голос Мартелса. - И он
послужит вам, пожалуй, от двух до пяти лет. Но в конце концов, птицы
постигнут и его. Кончится тем, что вам придется отказаться от этих
церемоний.
- Сделать это означало бы отказаться от жизни после смерти!
- Это несомненно, но так ли уж велика будет потеря? Юноши нужны вам
здесь и сейчас, чтобы охотиться, производить потомство и сражаться с
Птицами. Мне не дано знаний о загробной жизни, но откуда в вас
уверенность, что она приятна? Какие радости могут остаться для всех этих
теснящихся душ?
Непонятно почему, Мартелс чувствовал, что Квант произносит слово
"птицы" с большой буквы, но этого совсем не ощущалось в речи просителя, на
лице которого теперь появилось выражение сдерживаемого ужаса. Он также
заметил, что Квант разговаривал с предполагаемым дикарем, как с равным по
уровню знаний, и обнаженный человек отвечал ему так же. Но что толку в
этой информации? Коль на то пошло, что делает Мартелс, человек, видимо,
чудом уцелевший при серьезном несчастном случае, в каком-то
разваливающемся музее, беспомощно подслушивая бессмысленный разговор с
голым "туземцем", задающим вопросы наподобие средневекового студента,
обращающегося к святому Фоме Аквинскому?
- Не знаю, бессмертный Квант, - говорил тем временем проситель. - Но
без этих церемоний у нас не будет новых поколений предков, и память о
загробной жизни быстро затухнет. Кто тогда будет давать нам советы кроме
нас самих?
- В самом деле, кто?
Судя по легкому налету иронии в голосе, Квант хотел, чтобы вопрос
прозвучал риторически, но Мартелсу, наконец, все это надоело. Собрав всю
силу воли, он с трудом произнес:
- Может мне кто-нибудь объяснить, что здесь происходит, черт возьми?
Слова вырвались наружу, на этот раз звучал его собственный голос,
хотя физического ощущения речи не возникло. И он снова говорил на том же
незнакомом языке.
Эхо улеглось, на мгновение наступила полная тишина, и Мартелс ощутил
потрясение, которое совершенно точно не было его собственным. Затем
проситель в изумлении открыл рот и бросился бежать.
На этот раз глаза Мартелса, хоть и не по его воле, следовали за
бегущим человеком, пока тот не скрылся в низком сводчатом залитом солнцем
проеме, за которым виднелось что-то вроде густого зеленого леса или
джунглей. Таким образом, его догадка о размере и форме зала подтвердилась,
и теперь он знал, что зал находится на уровне земли. Затем его взор
вернулся на стену и заброшенные непонятные предметы.
- Кто ты? - спросил голос Кванта. - И как ты проник в мой мозг?
- Т_в_о_й_ мозг?
- Это мой мозг, и я его законный владелец - драгоценная личность
великой мудрости, специально сохраненная и оберегаемая для жизни после
смерти. Я заключен сюда с конца Третьего Возрождения, музей, который ты
видишь, относится именно к этой эпохе. Люди Четвертого Возрождения считают
меня почти богом, и правильно делают. - В последней фразе, без сомнения,
прозвучала угроза. - Повторяю, кто ты, и как сюда попал?
- Меня зовут Джон Мартелс, и я не имею ни малейшего представления,
как я здесь очутился. И ничего из увиденного или услышанного я не понимаю.
Я находился в паре секунд от верной смерти, и вдруг я тут. Вот все, что я
знаю.
- Предупреждаю, говори правду, - мрачно сказал Квант. - Иначе я тебя
вышвырну, и через две-три секунды ты умрешь - или отправишься в загробную
жизнь, что одно и то же.
Нужно быть осторожным, вдруг подумал Мартелс. Несмотря на то, что они
оба находились в одном мозгу, это создание, очевидно, не могло читать
мысли Мартелса, и он, возможно, мог получить некоторое преимущество, скрыв
кое-что из той скудной информации, которой располагал. В конце концов, у
него не было никакой гарантии, что Квант не "вышвырнет" его в любом
случае, после того как любопытство "полубога" будет удовлетворено. И с
отчаянием, почти не наигранным, Мартелс сказал:
- Я не знаю, что тебя интересует.
- Давно ты тут прячешься?
- Не знаю.
- Что ты помнишь самое раннее?
- Эту стену перед собой.
- Как долго? - неумолимо настаивал Квант.
- Не знаю. Мне в голову не пришло считать дни. Ничего не происходило,
пока не заговорил твой проситель.
- И что ты слышал из моих мыслей за это время?
- Ничего, что я мог бы понять, - сказал Мартелс, очень стараясь,
чтобы после "ничего" не возникло паузы. Странно было разговаривать с
собой, будто личность раздвоилась, еще более странным казалось то, что ни
одно сознание не могло читать мысли другого - и почему-то крайне важно,
чтобы обратное предположение Кванта не было поставлено под сомнение.
- Неудивительно. Хотя в твоих я чувствую какую-то аномалию. У тебя
сознание молодого человека, но в нем присутствует некая аура, позволяющая
сделать парадоксальное предположение, что оно даже старше моего. Из какого
ты Возрождения?
- Прошу прощения, но этот вопрос для меня совершенно лишен смысла.
- Тогда, в каком году ты родился? - спросил Квант, явно удивленный.
- В тысяча девятьсот пятьдесят пятом.
- По какому стилю датировки?
- Стилю? Этого я тоже не понимаю. Мы считаем от рождества Христа.
Насколько можно быть уверенным, он родился примерно через семнадцать тысяч
лет после того, как человечество изобрело письменность.
Последовало довольно долгое молчание. Интересно, подумал Мартелс, над
чем задумался Квант? И кстати, о чем думает он сам; во всяком случае ни о
чем полезном. Он оказался чужой личностью в чьем-то мозгу, и этот кто-то
нес всякую чушь - некто, чьим пленником он был, и кто сам был пленником,
хотя одновременно и претендовал на роль бога, и Мартелс был свидетелем,
что с ним советовались, как с богом...
- Понятно, - вдруг сказал Квант. - Без центрального компьютера не
могу сказать точно, но вряд ли здесь нужна точность. По вашей системе
сейчас примерно двадцатипятитысячный год.
Этого последнего удара Мартелс перенести не смог. Его вновь
обретенное сознание, еще болезненно трепещущее от своего неожиданного
избавления от смерти, заваленное непонятными фактами, а теперь ощутившее
новую угрозу смерти, саму природу которой он не мог постичь, закружилось и
вновь провалилось в яму.
И в тот же самый момент на него набросились с холодной безмолвной
свирепостью. Квант _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_ собрался вышвырнуть его.
Мартелс раньше и представить себе не мог, что кто-то может вышвырнуть
человека из его собственного сознания - а ведь это даже не было его
собственное сознание, он был здесь непрошенным гостем. Казалось, не было
никакой возможности сопротивляться, не за что даже уцепиться - даже если
бы он находился в своем мозгу, он не лучше любого другого человека своего
времени знал бы в какой части этого мозга обитает душа. Квант же,
несомненно, знал и вытеснял Мартелса оттуда с безжалостностью
самонаводящейся ракеты; и это ужасное вытесняющее давление было чисто
эмоциональным, без малейшего словесного намека, который мог бы помочь
Мартелсу сопротивляться.
Тронутый тлением зал заколыхался и исчез. И вновь Мартелс лишился
зрения и слуха. Чисто инстинктивно он зарылся... во что-то... и держался
изо всех сил, как вошь, которую шакал пытается стряхнуть со своей шкуры.
Ужасная тряска все продолжалась и продолжалась. И наконец осталась
лишь мысль, одна спасительная мысль:
"Я это я. Я это я. Я это я."
А затем, постепенно, каким-то чудом, натиск стал ослабевать. Как и
раньше, первым вернулся слух, слабые неясные отголоски музея, а затем
зрение, та же часть стены и пола и те же неровные памятники чему-то давно
прошедшему в еще более далеком будущем Мартелса.
- Похоже, я пока не могу от тебя отделаться, - сказал Квант. В его
усиленном голосе, казалось, звучало нечто среднее между ледяной яростью и
столь же ледяным изумлением. - Ну что ж, придется нам с тобой продолжить
общение. Все какое-то разнообразие, не только же быть оракулом для
туземцев. Но когда-нибудь, Мартелс-из-прошлого, когда-нибудь я застигну
тебя врасплох - и ты узнаешь величайшую вещь, которой не знаю я: как
выглядит загробная жизнь. Придет время, Мартелс... придет время...
Как раз вовремя Мартелс сообразил, что эти повторяющиеся слова были
гипнотической прелюдией к новому нападению. Зарывшись в то неведомое, что
спасло ему жизнь перед этим, ту неизвестную часть этого объединенного
сознания, которая принадлежала ему одному, он сказал с такой же
холодностью:
- Возможно. Ты можешь многому меня научить, если захочешь, а я
послушаю. А может и я смогу научить тебя чему-то. Но мне кажется, что я
также могу доставить тебе крайние неудобства, Квант; ты только что
продемонстрировал мне два возможных подхода к этому. Так что, пожалуй,
тебе лучше вести себя прилично и помнить, что кем бы ты ни был в глазах
туземцев, для меня ты далеко не бог.
Вместо ответа Квант просто не дал Мартелсу сказать ничего больше.
Понемногу солнце село и очертания предметов в зале слились с темнотой, но
Мартелсу даже не было позволено закрыть не принадлежащие ему глаза.
3
Мартелс все еще был жив, чему следовало радоваться, но победа
оказалась не столь уж славной. Квант не мог выкинуть его - пока - но
Мартелс по-прежнему не управлял своими глазами, вернее их глазами, не
считая той малости, что мог менять глубину зрения; похоже, что Квант сам
не мог закрыть глаза, либо не удосуживался сделать это. Они всегда, не
считая случаев, когда в музей приходил редкий проситель, пялились все на
ту же проклятую стену и на те же корявые штуковины перед ней.
Более того, Квант никогда не спал, и поэтому не спал и Мартелс. Какой
бы механизм ни поддерживал работу мозга в его недоступной взгляду
оболочке, он делал сон ненужным, и это, наверное, было к счастью,
поскольку Мартелс не чувствовал уверенности, что сможет устоять против
нападения Кванта, будучи в это время без сознания.
Этот аспект их совместного существования был лишь одним из многих, не
понятных Мартелсу. Видимо, какой-то питающий насос - то постоянное гудение
позади головы - непрерывно подавал кислород и сахар и уносил молочную
кислоту, предотвращая утомление. Но Мартелс смутно помнил, что сон нужен
не только для этого: сны, например, необходимы для очистки мозга,
