играло роль в этой эпохе. Тем не менее, он должен попытаться.
У него не было оружия и инструментов, но постепенно он осознал, что
невежество в хороших руках само может служить оружием и инструментом - и
все четыре участника этой сложной игры, Тлам, Квант, Мартелс и Король
Птиц, сейчас имели крайне мало представления друг о друге. Тлам считал
невозможными вещи, вполне возможные для Мартелса; Квант, какими бы
мотивами он не руководствовался, только-только начал освобождаться от
своего высокомерного презрения к Мартелсу и туземцу; а Король, несмотря на
свои сомнения, вряд ли мог поверить в большее, чем видели его глаза, а
видели они голого и бессильного человека в удручающем состоянии
физического и умственного упадка. Весьма вероятно также, что страж обо
всем этом имел весьма смутное представление; с этой точки зрения иерархия
в находящемся внизу черном цилиндре представляла собой всего-навсего
возвеличенный порядок, в котором птицам разрешалось клевать добычу, при
этом с одного уровня на следующий, более высокий, передавалась лишь
чрезмерная гордость своим положением.
Кое-что в прошлом Мартелса также существенно шло ему на пользу. Его
иррациональное отвращение ко всему летающему царству, возникшее еще в
детстве, теперь пробудилось, и ему действительно было трудно не потерять
контроль над собой во время проводимого Королем допроса. Оно не имело
конкретного адреса; Мартелс испытывал к стражу не большую неприязнь, чем
ко всем остальным Птицам, но и не меньшую. Мысль об убийстве стража вряд
ли вызвала бы большее эмоциональное излучение, чем то что исходило от
Мартелса сейчас; в конце концов, Птицу можно застать врасплох. В этом
случае сама природа телепатии впервые работала на Мартелса.
Но это нужно проделать быстро. Волна шока от неожиданной смерти могла
быть скрыта другими в окружающих джунглях или, по крайней мере, могла
показаться столь обычной, что на нее не обратят внимания, но нельзя дать
этому существу даже мгновения на передачу сигнала тревоги. Рубящий удар
карате по шее наверняка сделал бы свое дело. Мартелс в жизни не пробовал
это - только видел бесконечные повторения подобного в идиотских
телесериалах - но проверка, которую он проделал на своем левом предплечье,
повернувшись спиной к дремлющему стражу, быстро убедила его, что ребро
ладони действительно представляет собой гораздо более опасное оружие, чем
кулак. А у птиц, независимо от размера, полые кости.
От этой проверки Квант безмолвно взвизгнул, вызвав у Мартелса улыбку.
Все лучше и лучше. А теперь, глубже погрузиться в невежество. Самое
главное, что Птицы знали о людях и в чем ошибались, было следующее: "Люди
не могут летать". Сами обстоятельства его нынешнего пленения
свидетельствовали об этом глубоко укоренившемся заблуждении,
укоренившемся, почти наверняка, с конца эпохи Кванта.
По-прежнему находясь спиной к стражу, Мартелс заставил ловкие пальцы
Тлама двигаться в тени, образованной лунным светом, развязывая и вытягивая
ремни из ближайших шкур.
Оказалось, что отсутствие у Мартелса знания карате, не говоря уже о
его реальном применении в какой-либо схватке, не имело ни малейшего
значения. Тлам знал, что это такое, хотя наверняка называл иначе, и
убийство стража прошло легко и профессионально быстро. Оказалось, Тлам
также знал, что ребром ладони ломать бамбук даже проще, чем кости. Через
пять минут после гибели стража у него в руках оказались пять бамбуковых
ножей, острых, как бритва.
Он быстро вырезал основную часть туши под позвоночником и отделил
голову. Остальное он привязал, расправив крылья, к бамбуковой Т-образной
раме, пользуясь при этом ремнями, которые Мартелс по бессловесному
настоянию Тлама жевал большую часть ночи. К этому времени он настолько
проголодался, что почти наслаждался этой частью процесса.
После того, как ремни были затянуты - тут опять же пригодились навыки
Тлама - Мартелс велел обильно их полить кровью Птицы. Свернувшись, она
превратится в своего рода клей, хотя, наверняка, и не самый лучший. Ничего
другого для этой цели под рукой, естественно, не оказалось.
Все это предприятие Мартелс начал перед самым рассветом, когда, по
его мнению, ночной страж был наименее насторожен и хуже всего видел.
Отвратительный аппарат был закончен, благодаря ловкости Тлама, меньше чем
за час, включая петли для ног, бедер и рук Мартелса. Пока он сох,
потрескивая, словно от боли, от возникающих напряжений в конструкции,
Мартелс постарался определить, с какой стороны башни восходящие потоки
сильнее; оказалось, с северо-восточной, что его не очень удивило.
Квант поневоле наблюдал за всем этим, озадаченно, но с интересом.
Очевидно, убийство стража оказалось для него неожиданностью, а теперь его
смущала безумная таксидермия Мартелса. Он с тревогой попытался вмешаться,
только когда Мартелс начал пристраиваться в петлях, но тут опять помог
Тлам, хотя и не без колебаний. Похожий на вымазанного кровью Икара,
Мартелс широкими прыжками разбежался по поверхности барабана, и прежде чем
Квант сообразил, что происходит, аппарат с человеком вылетел из северного
проема. Человек-птица падал камнем. Все силы Тлама уходили на то, чтобы
удержать руки прямо. Мартелс слегка согнул колени, затем вновь выпрямил
ноги. Ничего не произошло, он еще не набрал поступательной скорости. Луг,
по-прежнему покрытый тьмой, стремительно надвигался на него.
Затем возникло слабое, но несомненное ощущение подъема, известное
лишь пилотам очень маленьких самолетов. Теперь на Мартелса надвигался не
луг, а опушка джунглей; падение шло по наклонной. Он снова подогнул
колени. Роняя перья, как неопрятная комета, он скользил над самой
поверхностью темно-зеленого моря. Застоявшийся в джунглях влажный теплый
воздух, поднимавшийся навстречу солнцу, ударил Мартелсу в грудь; и - о,
чудо! - он действительно парил.
Совершенно не представляя, сколько еще выдержит его хрупкий планер,
надолго ли у него самого хватит сил, даже если конструкция не развалится,
чувствуя, как его решимость тает под воздействием исходящего от Кванта
ощущения ужаса, неумолимо менявшего гормональный баланс их общего тела, он
накренил крылья и повернул к югу, ища другой восходящий поток, который
позволил бы ему подняться выше. Перед ним в утреннем сумраке стояла стена
тумана, далекая, высокая и равнодушная, обозначавшая границы Антарктики,
за которой мог, только мог, находиться кто-то, кто помог бы ему выбраться
из этого нелепого кошмара.
Днем впереди и справа начали появляться горы, и вскоре он поднимался
и с риском падал, пролетая над предгорьями. Здесь ему удалось набрать
намного большую высоту, чем требовалось; вскоре после тусклого полудня он
достиг, насколько мог судить, почти семи тысяч футов, но тут наверху стоял
такой леденящий холод, что ему пришлось опуститься примерно на две тысячи,
стараясь двигаться как можно более полого.
Он использовал эту часть полета в никуда, чтобы сделать полный
разворот, ну и конечно же, его преследовали. К северу виднелась стая
огромных, похожих на журавлей Птиц, летевших с одной с ним скоростью.
Видимо на большее они не были способны, поскольку летели, как и он,
наподобие альбатросов - планируя. Несомненно, они могли держаться в
воздухе дольше, чем он, как бы долго ни продержалась его хлипкая
конструкция. Аппарат уже еле держался, и Мартелс не рискнул отрываться от
преследователей, набирая скорость в длинном пике, от чего планер
разлетелся бы на куски. Невероятной удачей было бы продержаться в воздухе
до темноты.
В его голове стояла подозрительная тишина. Казалось, там не было
никого, кроме него. Первоначальный страх Кванта стих и исчез; Мартелс мог
бы подумать, что он уснул, если бы в свете прошлого опыта подобное
предположение не казалось нелепым. Тлам также затих, он даже не помогал
Мартелсу в полете, что явно указывало на отсутствие подобного опыта в его
мозгу. Возможно, он просто был потрясен происшедшим, хотя и не напуган,
как сначала Квант... или может быть они с Квантом заняты тем, что
планируют какой-то заговор где-то в глубине, недоступной неопытному
вниманию Мартелса. У них было мало общего между собой, но гораздо больше,
чем у каждого из них с Мартелсом - а это их мир, в который Мартелс вторгся
незванным к неудовольствию всех.
Он повернул к юго-западу, где предгорья постепенно становились выше.
Далекая стая журавлей тоже повернула вслед за ним.
К концу дня он снизился примерно до полутора тысяч футов, и рельеф
местности больше не помогал ему. Слева появились участки, покрытые
джунглями, постепенно сменившиеся растительностью умеренного пояса,
которая, в свою очередь, уступила место ряду неприглядных вулканических
низменностей, похожих на черно-красный вариант лунного пейзажа... или на
местность, описанную Эдгаром По в незаконченном "Пиме". Справа лежали
собственно горы. Между ними и равниной восходящие потоки были столь
порывистыми и сильными, что Мартелс не рискнул в них войти - его
осыпающийся летательный аппарат развалился бы на части в первые же
несколько минут.
Он покорно он скользил вниз, направляясь к просвету в последней
низкорослой рощице, наплывавшей на него из-за южного горизонта. Журавли
следовали за ним.
Сначала ему казалось, что он не долетит - а затем, вдруг, что
перелетит. Он отчаянно затормозил и рухнул с двадцати последних футов в
беспорядочном треске веток и костей. Остов импровизированного летательного
аппарата обломками разлетался вокруг него.
Перед самым концом падения его развернуло лицом вверх, и он увидел
безмолвно летящий над головой, очень высоко, клин преследователей, похожий
на стаю нарисованных пером птичек. Затем он ударился о землю.
Именно это мгновение Тлам и Квант избрали для совместных действий.
Жестокая боль от удара исчезла, как будто ее выключили, а с ней пропали и
усталость, и страх, и все остальное.
И вновь он упал на дно телескопа времени и был вышвырнут один в
темноту.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЯТОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ
10
Прошло бесконечно много времени, и Мартелс решил, что недостатки
смерти чрезмерно преувеличивались. У нее были и некоторые преимущества.
Во-первых, он просто дрейфовал в тумане, потеряв ориентацию, не чувствуя
боли; в этой стране отсутствовали ориентиры и какие-либо чувственные
ощущения, за исключением редких приливов, сочетающих в себе смутное
приглушенное сожаление и отчаяние, но Мартелс считал их такими же
призраками, как и он сам. Но он не чувствовал себя подавленным; он уже
слишком много раз менял место пребывания, чтобы испытывать нечто большее,
чем интерес - или во всяком случае, он мог бы его испытать, если бы ему
удалось определиться в ситуации.
Затем возникло чувство необычайного просветления, хотя и без света,
как будто он впервые начал понимать все тайники и загадки своей души.
Интересно, подумал он, не это ли мистики называют "очисткой дверей
восприятия". Однако восприятие здесь было ни при чем, он по-прежнему
ничего не чувствовал; но сама ясность мысли доставляла ему радость, в
которой он купался, как скользящий по поверхности дельфин.
Он, опять же, не имел понятия, как долго продолжалось это
дзен-буддистское состояние. Однако, постепенно он начал осознавать, что
какая-то личность извне задает ему вопросы - очень глубокие, но
беспристрастные, хотя ни эти вопросы, ни его ответы не имели
