историческую пластину или нет?
-- Нет, Лавон. Мы никогда ни в чем тебе не отказывали. Но сейчас
вынуждены.
-- Ведь ты идешь с нами, Пара. Если ты не вернешь нам знания и мы
погибнем, то погибнешь и ты...
-- Много ли значит один Пара? Мы все одинаковы. Данная клетка
погибнет -- зато всем ее собратьям будет известно, преуспели ли
вы в своем предприятии. Мы верим, что вы преуспеете и без
пластины, у нас нет иного способа установить ее истинную
ценность...
-- Следовательно, ты признаешь, что она у вас. А что, если твоя связь с
сородичами прекратится, едва мы выйдем в пространство? Что, если эта
связь невозможна вне воды?
Пара промолчал. Лавон секунду-другую ел его глазами, потом подчеркнуто
отвернулся к переговорным трубкам.
-- Все по местам! -- скомандовал он и ощутил озноб.-- Мы отправляемся.
Стравол, герметизирован ли корабль?
-- Насколько могу судить, да, Лавон.
Лавон нагнулся к другому мегафону. Сделал глубокий вдох. Ему почудилось,
что вода уже утратила свежесть,-- а ведь корабль еще не трогался с
места.
-- Движение в четверть мощности. Раз, два, три, старт!..
Корабль качнулся вперед, затем назад. Диатомеи опустились в
заготовленные для них под корпусом ниши и коснулись своими студенистыми
телами широкой бесконечной ленты из грубой личиночьей кожи. Скрипнули
деревянные шестерни, умножая крохотные силенки диатомей и передавая их
на шестнадцать колесных осей.
Корабль дрогнул и медленно покатился по песку. Лавон напряженно
всматривался в слюдяной иллюминатор. Мир проплывал мимо с мучительной
неторопливостью. Корабль накренился и стал карабкаться вверх. Лавон
спиной ощущал напряженное молчание Шара и двух сменных водителей, Фана и
Стравола,-- их взгляды жгли ему спину. Сейчас, когда они покидали
привычный мир, все вокруг выглядело по-иному. Как же они раньше не
замечали такой красоты?
Похлопыванье бесконечных лент, скрип и стон шестеренок и осей стали
громче -- крутизна склона нарастала. Корабль продолжал подниматься,
слегка рыская по курсу. А кругом ныряли и кружились отряды людей и их
союзников, провожая экспедицию навстречу небу.
Небо постепенно снижалось и наваливалось на корабль.
-- А ну, Танол,-- распорядился Лавон,-- пусть-ка твои диатомеи немного
поднажмут. Впереди камень...-- Корабль неуклюже качнуло вверх.-- Так,
теперь тише ход. Чуть порезвее с твоей стороны, Тиол. Да нет, это уже
слишком. Вот так. Тише, говорю тебе, нос разворачивает... Танол,
подтолкни чуть-чуть, чтобы выровнять. Хорошо. Средний ход на всех
постах. Осталось уже недолго...
-- Как ты ухитряешься думать такими обрывками? -- удивился Пара позади
Лавона.
-- Думаю, как умею. Все люди думают так же. Наблюдатели, прибавьте тягу
-- подъем становится круче...
Шестерни взвыли. Корабль задрал нос. Небо заискрилось Лавону прямо в
лицо. Вопреки собственной воле он ощутил испуг. Легкие будто вновь
обожгло, и в глубине души он опять пережил долгий полет сквозь пустоту
навстречу холодному прикосновению воды, пережил остро, словно впервые.
Кожа зудела, пылала огнем. Сможет ли он опять подняться туда? В
опаляющий вакуум, в царство великой боли, где нет места жизни?
Отмель начала выравниваться, двигаться стало легче. Небо приблизилось
настолько, что тяжеловесная громада корабля поневоле всколыхнула его. По
песку побежали тени от мелких волн. Под длинной слюдяной панелью,
протянувшейся по верху судна, в безмолвном танце извивались толстые
жгуты сине-зеленых водорослей, поглощая свет и превращая его в кислород.
А в каютах и коридорах, отделенные от людей вделанными в пол решетками,
жужжали Ворта, пропуская через себя и перемешивая корабельную воду.
И вот фигуры, которые вились вокруг корабля одна за другой, отстали,
помахав на прощанье руками или ресничками, соскользнули с отмели,
уменьшились и исчезли. От неба осталась тоненькая, но поразительно
прочная пленка воды, еле-еле покрывающая верхнюю палубу. Судно замедлило
ход, когда Лавон приказал увеличить мощность, начало зарываться в песок
и гальку.
-- Так ничего не выйдет,-- проговорил Шар.-- Думаю, лучше снизить
передаточное число, Лавон, чтобы усилие поступало к осям замедленным.
-- Попробуем,-- согласился Лавон.-- Все посты, стоп. Шар, прошу тебя
лично проследить за заменой шестерен...
Безумный блеск пустоты пылал -- рукой подать -- прямо за большим
командирским иллюминатором. Сводила с ума необходимость мешкать здесь,
на самом пороге бесконечности; мешкать было просто опасно. Лавон
физически ощущал, как в душе воскресают прежние страхи перед внешним
миром. Сердце сжало тисками, и он понимал: еще две-три минуты
бездействия -- и он окажется неспособным справиться с собой.
Должен же, наверное, существовать какой-то иной способ смены шестерен,
не требующий почти полной разборки коробки передач! Разве нельзя
расположить несколько шестерен на одной оси, вводя их в действие не
одновременно, а поочередно -- путем продольного перемещения самой оси?
Допустим, такое решение -- тоже не верх изящества, зато операцией можно
будет управлять из рубки, не останавливая намертво всю машину и не
подвергая пилотов длительному тяжкому испугу.
Из люка вынырнул Шар и подплыл к командиру.
-- Все в порядке,-- доложил он.-- Хотя большие понижающие шестерни
переносят нагрузку не лучшим образом.
-- Расщепляются?
-- Увы, да. Попробуй их сначала на малом ходу...
Лавон молча кивнул. И, не дав себе опомниться и взвесить последствия
своих слов, скомандовал:
-- Вперед! Половина мощности...
Корабль опять клюнул носом и начал двигаться, действительно очень
медленно, но гораздо ровнее, чем раньше. Небо над головой истончилось до
полной прозрачности. В рубку ворвался резкий свет.
За спиной у Лавона беспокойно зашевелились помощники. Носовые
иллюминаторы залила ослепительная белизна.
Корабль еще замедлил ход, будто уперся в этот слепящий барьер. Лавон
распорядился прибавить мощности. Корабль застонал, как в предсмертной
агонии. Он теперь почти не шевелился.
-- Полный вперед! -- прохрипел Лавон.
И опять, с бесконечной медлительностью, судно пришло в движение. Нос
приподнялся. Потом оно вдруг рванулось вперед, взвизгнув каждой своей
балкой, каждой планкой.
-- Лавон! Лавон!..
Лавон резко повернулся на крик. Голос шел из мегафона, связывающего
трубку с наблюдателем у кормового иллюминатора.
-- Лавон!
-- В чем дело? Да прекрати орать, черт возьми!
-- Я вижу небо! С другой стороны, с верхней! Оно похоже на огромный
плоский металлический лист. Мы отдаляемся от него. Мы прорвали небо,
Лавон, мы прорвали небо!..
Но тут новое потрясение заставило Лавона самого броситься к
иллюминатору. С внешней поверхности слюды испарялась вода, испарялась с
чудовищной быстротой, унося с собой странные в радужных оболочках
размывы.
Лавон увидел пространство.
Сперва оно показалось ему пустынной и безжалостно сухой копией дна. Тут
были огромные валуны, исполинские утесы, упавшие, растрескавшиеся,
расколотые, иззубренные скалы,-- и они уходили ввысь и вдаль во всех
направлениях, словно некий великан расшвырял их здесь как попало.
А над ними высилось еще одно небо -- темно-голубой купол, такой далекий,
что расстояние до него представлялось невообразимым и тем более
неизмеримым. И на этом куполе висел шар красновато-белого огня,
испепеляющего зрение.
Скальная пустыня, впрочем, лежала тоже неблизко -- между нею и кораблем
простиралась гладкая, поблескивающая равнина. Под поверхностным глянцем
равнина, казалось, была сложена из песка, самого обычного песка, такого
же, как на отмели, по которой корабль взобрался сюда из знакомой
вселенной. Но стеклянистая, многоцветная пленка поверх песка...
Закончить мысль ему помешали новые крики, грянувшие из мегафонов. Он
сердито потряс головой и спросил:
-- Ну, что еще?
-- Говорит Тиол. Куда ты завел нас, Лавон? Ленты заклинило. Диатомеи не
в силах стронуть нас с места. И они не притворяются -- мы так стучали,
будто решили прикончить их, но они все равно не могут тянуть сильнее...
-- Оставьте их в покое,-- разозлился Лавон.-- Они не умеют притворяться
-- у них на это не хватит соображения. Раз они не могут тянуть сильнее,
значит, не могут...
-- Тогда выводи нас отсюда сам.
Подошел Шар и встал рядом с Лавоном.
-- Мы сейчас на стыке пространства с водой, в области, где силы
поверхностного натяжения очень велики,-- тихо произнес он.-- Если ты
прикажешь поднять колеса, то, думаю, нам будет легче двигаться прямо на
лентах-гусеницах...
-- Попробуем,-- у Лавона отлегло от сердца.-- Эй, внизу, приподнять
колеса!
-- Признаться, я долго не мог понять,-- сказал Шар,-- одной фразы на
пластине, где упоминается о "выдвижном посадочном шасси", но в конечном
счете догадался, что натяжение на границе пространства способно удержать
почти любой крупный предмет. Вот почему я настаивал, чтобы колеса нашего
корабля были подъемными.
-- Что ни говори, а древние, видимо, свое дело знали.
Через несколько минут -- поскольку для движения на гусеницах
потребовалась новая смена шестерен -- судно уже карабкалось от береговой
черты к нагромождению скал. Лавон тревожно всматривался в нависшую
впереди зубчатую стену: есть ли там какой-нибудь проход? Слева, немного
в стороне, виднелось что-то вроде ручейка,-- возможно, там и лежит путь
в иную вселенную. Не без колебаний Лавон отдал приказ повернуть налево.
-- Может статься, эта штука на небе -- "звезда"? -- осведомился он у
Шара.-- Но предполагалось вроде бы, что "звезд" много. А тут только
одна, хотя, на мой вкус, одной за глаза довольно...
-- Чего не знаю, того не знаю,-- отозвался мыслитель.-- Однако, кажется,
я начинаю постигать общую картину устройства вселенной. Совершенно ясно,
что наш мир врезан наподобие чаши в дно этого, многократно большего. Над
этим миром свое небо, и я не исключаю, что оно в свою очередь лишь чаша
на дне следующего, еще большего мира, и так далее без конца. Не спорю,
такую концепцию нелегко принять. Целесообразнее, видимо, предположить
что все миры -- чаши в единой плоскости и что этот великий светильник --
один для всех.
-- Тогда какой же смысл ему гаснуть каждую ночь и тускнеть зимой? --
спросил Лавон.
-- А может, он ходит кругами, сперва над одним миром, потом над другими?
Откуда мне сейчас знать?
-- Если ты прав, нам только и надо, что ползти до тех пор, пока не
наткнемся на небесный купол другого мира, и поднырнуть под него. Не
слишком ли просто, после стольких-то приготовлений?..
Шар хмыкнул; впрочем, это отнюдь не означало, что он веселится.
-- Просто? А ты не обратил внимания на температуру?
Подсознательно Лавон давно уже замечал что-то неладное, а с подсказки
Шара понял, что задыхается. Содержание кислорода в воде, к счастью, не
снизилось, но вокруг стало тепло, словно на отмелях поздней осенью: с
равным успехом можно бы попробовать дышать супом.
-- Фан, пусть Ворта пошевеливаются живее,-- распорядился Лавон.-- Или
циркуляция воды улучшится, или положение станет невыносимым...
Фан что-то ответил, но до Лавона ответ дошел лишь невнятным бормотаньем.
Командир вновь сосредоточился на управлении кораблем.
Проход сквозь лабиринт скал, зачастую острых, как бритва, немного
приблизился, и все равно казалось, что до него еще мили и мили. Двигался
корабль теперь равномерно, но медленно до боли; он не зарывался и не
дергался, но и не спешил. А из-под днища доносился оглушительный
наждачный скрежет, словно жернова перемалывали глыбы размером с голову.
В конце концов Шар объявил:
-- Придется останавливаться опять. На той высоте, куда мы поднялись,
песок совершенно сухой, и гусеницы только переводят энергию.
-- А ты уверен, что мы выдержим? -- проговорил Лавон, ловя воду ртом.--
Так мы по крайней мере движемся. А остановимся опускать колеса и менять
шестерни, того и гляди, сваримся заживо.
-- Вот если не остановимся, то сваримся наверняка,-- хладнокровно
ответил Шар.-- Часть водорослей на судне уже погибла, да и остальные
