ведает техники, у него нет ни опыта, ни даже языка. В нормальных
условиях, например, при освоении Теллуры, группа сеятелей, прежде, чем
покинуть планету, дает своим питомцам хотя бы начальные знания,-- но мы,
увы, не доживем до поры, когда у наших питомцев возникнет потребность в
знаниях. Мы должны создать их максимально защищенными, поместить в
наиболее благоприятное окружение и надеяться, что по крайней мере
некоторые из них выживут, учась на собственных ошибках.
Пилот задумался, но так и не нашел ничего в противовес мысли, что смерть
надвигается все ближе и неотвратимее с каждой пролетевшей секундой.
Джоан Хит придвинулась к нему чуть теснее.
-- Стало быть, одно из созданных нами существ сохранит определенное
сходство со мной, но обо мне помнить не будет, так?
-- Именно так. В данной ситуации мы, вероятно, сделаем колонистов
гаплоидными, так что некоторые из них, а быть может и многие, получат
наследственность, восходящую лично к вам. Может статься, сохранятся даже
остатки индивидуальности -- пантропология дала нам кое-какие доводы в
поддержке взглядов старика Юнга относительно наследственной памяти. Но
как сознающие себя личности мы умрем, Пол. Этого не избежать. После нас
останутся люди, которые будут вести себя, как мы, думать и чувствовать,
как мы, но которые и понятия не будут иметь ни о ла Вентуре, ни о
докторе Шавье, ни о Джоан Хит, ни о Земле...
Больше пилот ничего не сказал. Во рту у него словно бы застыл какой-то
отвратительный привкус.
-- Что вы порекомендуете нам, Мартин, в качестве модели?
Солтонстол в задумчивости потер переносицу.
-- Конечности, я думаю, перепончатые. Большие пальцы на руках и ногах
удлиненные, с когтями, чтобы успешнее обороняться от врагов на первых
порах. Ушные раковины меньше, а барабанные перепонки толще, чем у нас, и
ближе к отверстию наружного слухового прохода. Придется, видимо,
изменить всю систему водно-солевого обмена: клубочковые почки смогут
функционировать в пресной воде, однако жизнь в погруженном состоянии
будет означать, что осмотическое давление внутри окажется выше, чем
снаружи, и почкам придется постоянно выполнять роль насоса. При таких
обстоятельствах антидиуретическую функцию гипофиза надо практически
свести к нулю.
-- А что с дыханием?
-- Предлагаю легкие в виде книжки, как у пауков; можно снабдить их
межреберными дыхальцами. Такие легкие способны перейти к атмосферному
дыханию, если колонисты решат когда-нибудь выйти из воды. На этот
случай, думаю, следует сохранить полость носа, отделив ее от гортани
мембраной из клеток, которые снабжались бы кислородом преимущественно за
счет прямого орошения, а не по сосудам. Достаточно будет нашим потомкам
выйти из воды хотя бы на время -- и мембрана начнет атрофироваться.
Два-три поколения колонисты проживут как земноводные, а потом в один
прекрасный день обнаружат, что могут дышать через гортань, как мы.
-- Остроумно,-- заметил Шавье.
-- Вношу также предложение, доктор Шавье, наделить их способностью к
спорообразованию. Как все водные животные, наши наследники смогут жить
очень долго, а новые поколения должны появляться не реже чем через шесть
недель, чтобы их не успевали истреблять неопытными и неумелыми.
Возникает противоречие, и чтобы преодолеть его, нужны ежегодные и
довольно продолжительные разрывы жизненного цикла. Иначе колонисты
столкнутся с проблемой перенаселения задолго до того, как накопят
знания, достаточные, чтобы с ней справиться.
-- И вообще лучше, чтобы они зимовали внутри добротной крепкой
оболочки,-- поддержала пантрополога Юнис Вагнер.-- Спорообразование --
решение вполне очевидное. Недаром этим свойством наделены многие другие
микроскопические существа.
-- Микроскопические? -- переспросил Штрасфогель, не веря своим ушам.
-- Конечно,-- усмехнувшись ответил Шавье.-- Уж не прикажете ли уместить
человека шести футов pостом в луже двух футов в поперечнике? Но тут встает
вопрос. Наши потомки неизбежно вступят в упорную борьбу с коловратками,
а иные представители этого племени не так уж и микроскопичны. Коль на то
пошло, даже отдельные типы простейших видны невооруженным глазом, пусть
смутно и только на темном фоне, но видны. Думаю, что колонист должен в
среднем иметь рост не менее 250 микрон. Не лишайте их, Маpтин, шансов
выкарабкаться...
-- Я полагал сделать их вдвое большими.
-- Тогда они будут самыми крупными в окружающем животном мире,-- указала
Юнис Вагнер,-- и никогда ничему не научатся. Кроме того, если они по
росту окажутся близкими к коловраткам, у них появится стимул сразиться с
панцирными видами за домики-панцири и приспособить эти домики под жилье.
-- Ну что ж, приступим,-- кивнул Шавье.-- Пока мы колдуем над генами,
остальные могут коллективно поразмыслить над посланием, которое мы
оставим будущим людям. Можно прибегнуть к микрозаписи на нержавеющих
металлических листочках такого размера, чтобы колонисты поднимали их без
труда. Мы расскажем им в самых простых выражениях, что случилось, и
намекнем, что вселенная отнюдь не исчерпывается одной-двумя лужами.
Придет день, и они разгадают наш намек.
-- Еще вопрос,-- вмешалась Юнис.-- Надо ли сообщить им, что они по
сравнению с нами микроскопичны? Я бы этого делать не стала. Это навяжет
им, по крайней мере в ранней их истории, легенды о богах и демонах,
легенды, без которых можно и обойтись...
-- Нет, Юнис, мы ничего не скроем,-- сказал Шавье, и по тону его голоса
ла Вентура понял, что доктор взял на себя обязанности начальника
экспедиции.-- Созданные нами существа по крови останутся людьми и рано
или поздно завоюют право вернуться в общество человеческих цивилизаций.
Они не игрушечные созданьица, которых надо навеки оградить от правды в
пресноводной колыбельке.
-- К тому же,-- заметил Солтонстол,-- они просто не сумеют расшифровать
наши записи на заре своей истории. Сначала они должны будут разработать
собственную письменность, и мы при всем желании не в силах оставить им
никакого розеттского камня, никакого ключа к расшифровке. К тому
времени, когда они прочитают правду, они окажутся подготовлены к ней.
-- Одобряю ваше решение официально,-- неожиданно вставил Венесуэлос. И
дискуссия окончилась.
Да, по существу, и говорить было больше не о чем. Все они с готовностью
отдали клетки, нужные пантропологам. Конфиденциально ла Вентура и Джоан
Хит просили Шавье разрешить им внести свой вклад сообща; но ученый
ответил, что микроскопические люди непременно должны быть гаплоидными,
иначе нельзя построить миниатюрную клеточную структуру с ядрами столь
же мелкими, как у земных риккетсий, и потому каждый донор должен отдать
свои клетки индивидуально -- зиготам на планете Гидрот места нет. Так
что судьба лишила их даже последнего зыбкого утешения: детей у них не
будет и после смерти.
Они помогли, как сумели, составить текст послания, которое предстояло
перенести на металлические листки. Мало-помалу они начали ощущать голод
-- морские ракообразные, единственные на планете существа, достаточно
крупные для того, чтобы служить людям пищей, водились в слишком глубоких
и холодных водах и у берега попадались редко.
Ла Вентура навел порядок в рубке -- занятие совершенно бессмысленное,
однако многолетняя привычка требовала к себе уважения. В то же время
уборка, неясно почему, слегка смягчала остроту раздумий о неизбежном. Но
когда с уборкой было покончено, ему осталось лишь сидеть на краю
скального выступа, наблюдая за красноватым диском Тау Кита, спускающимся
к горизонту, и швыряя камушки в ближайшее озерцо.
Подошла Джоан Хит, молча села рядом. Он взял ее за руку. Блеск красного
солнца уже почти угас и они вместе следили за тем, как оно исчезает из
виду. И ла Вентура все-таки задал себе скорбный вопрос: какая же из
безымянных луж станет его Летой?
Он, конечно, так и не узнал ответа на свой вопрос. Никто из них не
узнал.
<Курсив>В дальнем углу Галактики горит пурпурная звездочка Тау Кита, и вокруг
нее бесконечно вращается сырой мирок по имени Гидрот. Многие месяцы его
единственный крошечный материк был укутан снегом, а усеявшие скудную
сушу пруды и озера скованы ледовой броней. Но постепенно багровое солнце
поднималось в небе планеты все выше и выше; снега сбежали потоками в
океан, а лед на прудах и озерах отступил к берегам...<>
Этап первый
1
Первое, что проникло в сознание спящего Лавона, был тихий прерывистый
скребущий звук. Затем по телу начало расползаться беспокойное ощущение,
словно мир -- и Лавон вместе с ним -- закачался на качелях. Он
пошевелился, не раскрывая глаз. За время сна обмен веществ замедлился
настолько, что качели не могли победить апатию и оцепенение. Но стоило
ему шевельнуться, как звук и покачивание стали еще настойчивее.
Прошли, казалось, многие дни, прежде чем туман, застилавший его мозг,
рассеялся, но какая бы причина ни вызвала волнение, оно не прекращалось.
Лавон со стоном приоткрыл веки и взмахнул перепончатой рукой. По
фосфоресцирующему следу, который оставили пальцы при движении, он мог
судить, что гладкая янтарного цвета сферическая оболочка его каморки
пока не повреждена. Он попытался разглядеть хоть что-нибудь сквозь
оболочку, но снаружи лежала тьма и только тьма. Так и следовало ожидать:
обыкновенная вода -- не то что жидкость внутри споры, в воде не
вызовешь свечения, как упорно ее ни тряси.
Что-то извне покачнуло спору опять с тем же, что и прежде, шелестящим
скрежетом. "Наверное, какая-нибудь упрямая диатомея,-- лениво подумал
Лавон,-- старается, глупая, пролезть сквозь препятствие вместо того,
чтобы обойти его". Или ранний хищник, который жаждет отведать плоти,
прячущейся внутри споры. Ну и пусть,-- Лавон не испытывал никакого
желания расставаться с укрытием в такую пору. Жидкость, в которой он
спал долгие месяцы, поддерживала физические потребности тела, замедляя
умственные процессы. Вскроешь спору -- и придется сразу же возобновить
дыхание и поиски пищи, а судя по непроглядной тьме снаружи, там еще
такая ранняя весна, что об этом страшно и подумать.
Он рефлекторно сжал и разжал пальцы и залюбовался зеленоватыми
полукольцами, побежавшими к изогнутым стенкам споры и обратно. До чего
же уютно здесь, в янтарном шарике, где можно выждать, пока глубины не
озарятся теплом и светом! Сейчас на небе еще, наверное, держится лед, и
нигде не найдешь еды. Не то чтобы ее когда-нибудь бывало вдоволь -- с
первыми же струйками теплой воды прожорливые коловратки проснутся
тоже...
Коловратки! Вот оно что! Был разработан план, как выселить их из жилищ.
Память вернулась вдруг в полном объеме. Словно пытаясь помочь ей, спора
качнулась снова. Вероятно, кто-то из союзников старается до него
добудиться; хищники никогда не спускаются на дно в такую рань. Он сам
поручил побудку семейству Пара,-- и вот, видно, время пришло: вокруг
именно так темно и так холодно, как и намечалось по плану...
Поборов себя, Лавон распрямился и изо всех сил уперся ногами и спиной в
стенки своей янтарной тюрьмы. С негромким, но отчетливым треском по
прозрачной оболочке побежала сетка узких трещин.
Затем спора распалась на множество хрупких осколков, и он содрогнулся,
окунувшись в ледяную воду. Более теплая жидкость, наполнявшая его зимнюю
келью, растворилась в этой воде легким переливчатым облачком. Облачко
успело высветить мглу недолгим блеском, и он заметил невдалеке знакомый
контур -- прозрачный бесцветный цилиндр, напоминающий туфельку, с
множеством пузырьков и спиральных канавок внутри, а в длину почти равный
росту самого Лавона. Поверхность цилиндра была опушена изящными, мягко
вибрирующими волосками, утолщенными у основания.
Свет померк. Цилиндр оставался безмолвным: он выжидал, чтобы Лавон
прокашлялся, очистил легкие от остатков споровой жидкости и заполнил их
игристой студеной водой.
-- Пара? -- спросил Лавон наконец.-- Что, уже время?
-- Уже,-- задрожали в ответ невидимые реснички ровным, лишенным
выражения тоном. Каждый отдельно взятый волосок вибрировал независимо, с
