щимся хавлом ожидающим невыразимого совокупления с пипеткой, уже засу-
нутой ею прочь с глаз в зияющую рану. Но ее отвратительная гальванизи-
рованная нужда (голод насекомых в пересохших местах) обломила пипетку
во глубине плоти ее изуродованного бедра (похожего скорее на плакат об
опасности эрозии почв). Но какая ей разница? Она даже не побеспокои-
лась вынуть осколки, глядя глядя на свою окровавленную ляжку холодными
пустыми глазами торговки мясом. Какое ей дело до атомной бомбы, до
вольтанутых клопов, до злокачественной квартплаты, Дружелюбная Касса
уже готова изъять ее просроченную плоть.... Сладких снов тебе, Панто-
понная Роза."
В реальной же сцене вы щипком захватываете немного мякоти ноги и
быстро пронзаете ее булавкой. Затем прилаживаете пипетку над отверсти-
ем, а не в нем, и медленно и осторожно подаете раствор, чтобы не брыз-
нуло за края.... Когда я схватил Бажбана за бедро плоть подалась под
пальцами как воск да так и осталась, и медленная капелька гноя просо-
чилась из дырочки. А я никогда не дотрагивался до живого тела, такого
холодного, как у Бажбана тогда в Фильке...
Я решил обломить его если даже это значило спертую пьянку. (Это та-
кой английский деревенский обычай, когда нужно устранить престарелых и
прикованных к постели иждивенцев. Семья, подверженная такого рода нес-
частью, устраивает "спертую пьянку", когда гости заваливают матрасами
старую обузу, сами забираются сверху и надираются вусмерть.) Бажбан -
мертвый груз нашего дела и должен быть выведен в трущобы мира. (Это
африканский ритуал. В обязанности того, кого официально называют "Про-
водником", входит выводить всяких старперов в джунгли и там бросать.)
Приступы Бажбана становятся привычным состоянием. Фараоны, швейца-
ры, собаки и секретарши рычат при его приближении. Светлокудрый Бог
пал до неприкасаемой мерзопакостности. Жохи не меняются, они ломаются,
раскалываются вдребезги - взрывы материи в холодном межзвездном прост-
ранстве, дрейфуют в разные стороны в космической пыли, оставляют за
собою пустое тело. Фармазоны всего мира, одного Лоха вам никогда не
выставить: Лоха Внутри....
Я оставил Бажбана на углу, краснокирпичные развалюхи до небес, под
нескончаемым дождем копоти. "Схожу наеду на одного знакомого лепилу.
Сразу вернусь с хорошей чистой аптечной Мурой.... Нет, ты здесь постой
- не хочу, чтоб он еще и на тебя кулак подносил." Сколь долго бы это
ни было, Бажбан, дожидайся меня вот на этом самом углу. Прощай, Баж-
бан, прощай, парниша.... Куда они деваются, когда выходят из себя и
оставляют тело позади?
Чикаго: невидимая иерархия выпотрошенных итальяшек, вонь атрофиро-
вавшихся гангстеров, привидение, по которому земелька плачет, сбивает
вас на углу Северной и Хэлстеда, Цицерон, Линкольн-Парк, попрошайка
снов, прошлое вторгается в настоящее, прогорклое очарование одноруких
бандитов и придорожных буфетов.
Во Внутрь: обширнейший подотдел внутренних дел, антенны телевидения
уперты в бессмысленное небо. В жизнеупорных домах цацкаются с молодня-
ком, впитывают в себя немного того, что он отвергает. Только молодняк
приносит что-то, а молодым он остается недолго. (Сквозь решетки Вос-
точного Сент-Луиса пролегает мертвая граница, дни речных лодок.) Илли-
нойс и Миссури, миазм кучеройных народов, низкопоклонствующих в обо-
жествлении Источника Пищи, жестокие и уродливые празднества, тупиковый
ужас Многоногого Бога простирается от Кучевилля до лунных пустынь пе-
руанского побережья.
Америка - не юная страна: она была стара, грязна и зла еще до пер-
вопоселенцев, до индейцев. Зло затаилось там в ожидании.
И вечно легавые: уравновешенные и ловкие наймиты полиции штата с
высшим образованием, отрепетированная примирительная скороговорка,
электронные глаза просвечивают насквозь вашу машину и вещи, одежду и
лицо; оскаленные крючки больших городов, вкрадчивые деревенские шерифы
с чем-то черным и угрожающим в старых глазах цвета поношенной серой
байковой рубахи....
И вечно засады с машиной: в Сент-Луисе махнули студебеккер 42 года
(в нем был встроенный дефект конструкции как и в Бажбане) на старый
перегретый лимузин паккард и еле доехали до Канзас-Сити, а там купили
форд, который жрал топливо, как выяснилось, отказались от него ради
джипа, который слишком гнали (ни к черту они не годятся на шоссе) - и
спалили у него что-то внутри, начало греметь и перекатываться, вновь
пересели на старенький восьмицилиндровый фордик. Если надо доехать до
конца, с этим движком ничего не сравнится, жрет он там горючку или
нет.
А тощища США смыкается над нами как никакая другая тоска в мире,
хуже, чем в Андах, высокогорные городки, холодный ветер с открыточных
пиков, разреженный воздух как смерть в горле, речные города Эквадора,
малярия, серая как мусор под черным стетсоном, дробовики, заряжаемые с
дула, стервятники роются в грязи посреди улиц - и что вас поражает,
стоит сойти с парома в Мальмч (на пароме налога на газ не берут) Шве-
ция вышибает из вас всю эту дешевую, беспошлинную горючку и прямо вы-
тирает об вас ноги: в глаза никто не смотрит и кладбище в самом центре
города (каждый город в Швеции, кажется, выстроен вокруг кладбища), и
днем совершенно нечего делать, ни бара, ни киношки, и я взорвал свой
последний кропаль танжерского чая и сказал: "Килограша, а не пойти ли
нам обратно на паром."
Ничто не сравнится с американской тоской. Ее не видно, никогда не
знаете, откуда она подползет. Возьмите, к примеру, какой-нибудь кок-
тейль-бар в конце боковой улицы подотдела - в каждом квартале свой
бар, и своя аптека, и рынок, и винная лавка. Заходите, и тут вас шара-
хает. Но откуда она берется?
Не от бармена, не от посетителей, не из кремовой пластиковой отдел-
ки табуретов у стойки, не из тусклой неоновой вывески. Даже не из те-
левизора.
А наши привычки лепятся этой тоской, как будет лепить вас кокаин,
опережая антрацитовый соскок. А мусор уже на исходе. И вот мы здесь в
этом безлошадном мухосранске строго на сиропе от кашля. И сблевали мы
весь сироп, и поехали дальше и дальше, холодный весенний ветер свистал
сквозь эту кучу металлолома вобравшую в себя наши дрожащие и потные
кумарные тела ведь вас всегда сваливает простуда когда из тела вытека-
ет мусор.... Дальше сквозь шелушащийся пейзаж, дохлые броненосцы на
дороге и стервятники над топью и пнями кипарисов. Мотели с фанерными
касторовыми стенками, газовой горелкой, тощими розовыми одеялами.
Залетная мазь, гастролеры и шаровики, уже замочили лепил из Теха-
са....
А на луизианского лепилу никто в здравом уме никогда не наедет. Та-
кой в штате Антимусорный Закон.
Наконец, приехали в Хьюстон, где я знаю одного аптекаря. Я там пять
лет не был, а он поднимает взгляд и моментально меня срисовывает,
просто кивает и говорит: "Подождите у стойки...."
И вот я сажусь и выпиваю чашечку кофе, и через некоторое время он
подходит, садится рядом и спрашивает: "Так что вы хотите?"
"Кварту гатогустрицы и сотню нембиков."
Тот кивает: "Заходите через полчаса."
И вот когда я возвращаюсь, он протягивает мне пакет и говорит:
"Пятнадцать долларов.... Будь осторожнее."
Двигаться настойкой дурцы - жуткая заруба, сначала надо выжечь ал-
коголь, затем выморозить камфару и отсосать эту бурую жидкость пипет-
кой; вмазываться нужно в венярку, иначе схватите абсцесс, куда бы не
вмазывали. Самый ништяк - хапнуть ее с дуровыми сериками.... Поэтому
мы выливаем ее в бутылку из-под Перно и стартуем в Новый Орлеан мимо
радужно переливающихся озер и оранжевых всполохов газа, мимо болот и
мусорных куч, крокодилов, ползающих по битым бутылкам и консервным
банкам, мимо неоновых арабесок мотелей, севшие на мель шмаровозы орут
непристойности проезжающим машинам со своих необитаемых островков по-
моек....
Новый Орлеан - мертвый музей. Мы гуляем по Толкучке, нюхтаря дурцу
и сразу же находим Чувака. Мир здесь тесен, и душманы всегда знают,
кто банкует, поэтому он прикидывает, какая, к чертям, разница, и тол-
кает кому попало. Мы затариваемся гарриком и отваливаем в Мексику.
Обратно через озеро Чарльз и страну дохлых автоматов, южный конец
Техаса, шерифы, чпокающие черномазых, оглядывают нас и проверяют бума-
ги на машину. Что-то спадает с плеч, стоит пересечь границу в Мексику,
и неожиданно пейзаж лупит вас в лицо, и между вами с ним нет ничего,
пустыня, горы и стервятники; крохотные пылинки, описывающие круги, а
иные - так близко, что слышно, как крылья рассекают воздух (сухой сип-
лый звук), и когда они что-то замечают, то изливаются стремительно из
голубого неба, из этого сокрушительного проклятого голубого неба Мек-
сики, черной воронкой вниз.... Ехали всю ночь, на заре очутились в
теплом туманном местечке, собаки гавкают и слышно, как льется вода.
"Пиздопропащенск," сказал я.
"Что?"
"Городок так называется. Уровень моря. Отсюда прямо вверх нам полз-
ти еще десять тысяч футов." Я лизнул и улегся спать на заднее сиденье.
Хорошо она машину водит. Это видно сразу, как только человек садится
за руль.
Мехико где Лупита сидит как ацтекская Богиня Земли, скупо выделяя
маленькие чеки с паршивым говном.
"Продавать - больше входит в привычку, чем употреблять," говорит
Лупита. У непользующихся кровососов развивается контактная привычка и
вот с нее-то уже соскочить нельзя. У агентов она тоже есть. Возьмите
Брэдли-Покупателя. Лучший агент по борьбе с наркотиками в своей отрас-
ли. Любой на мусоре его сделает. (Примечание: Сделает в смысле врубит-
ся или оценит.) То есть он может подрулись к такому пирату и огрести
все скопом. Он так анонимен, сер и призрачен, что пират его потом и не
вспомнит. Вот он и винтит одного за другим...
Так вот, Покупатель все больше и больше становится похожим на дра-
парника. Пить он не может. Стоять у него не стоит. Зубы выпадают. (Как
беременные женщины теряют зубы, выкармливая постороннего человека, так
и торчки теряют свои желтые клыки, выкармливая мартышку.) Он все время
посасывает леденец. Особенно врубается в Бэби Рутс. "В натуре омерзи-
тельно видеть, как Покупатель сосет эти свои леденцы," свидетельствует
один мент.
Покупатель принимает зловещий серо-зеленый оттенок. Факт в том, что
его тело само начинает вырабатывать свой собственный мусор или его эк-
вивалент. У Покупателя - постоянный подхват. Чувак Внутри можно ска-
зать. Или он так сам считает. "Вот просто засяду в комнате и все," го-
ворит он. "Ебать их всех. Со всех сторон квадраты. Я - единственный
полноценный в нашей отрасли."
Но приход нисходит на него великим черным ветром сквозь кости. Поэ-
тому Покупатель выслеживает какого-нибудь молодняка и дает ему чек,
чтоб закорешиться.
"О, ладно," говорит мальчуган. "Так что вы хотите сделать?"
"Я просто хочу потереться об тебя и поймать кайф."
"Ну... Ну, хорошо... А вы что, физически не можете, как все люди?"
Позже мальчишка сидит в Уолдорфе с двумя коллегами, ломая пальцами
фунтовый кекс. "Самое отвратительно в жизни, ради чего я стоял спокой-
но," рассказывает он. "Он каким-то образом весь размягчается, как ме-
дуза из студня, и так мерзко меня окутывает. Потом весь увлажняется,
как будто зеленая слизь выступает. Поэтому я догадываюсь, что у него
что-то вроде какого-то жуткого оргазма.... У меня чуть крыша не едет
от этой зеленой дряни, которой он меня облепил, а воняет он как старая
гнилая канталупа."
"Да все равно на шару и уксус сладок."
Мальчишка обреченно вздыхает: "Да, наверно ко всему привыкаешь. У
меня с ним завтра опять стрелка."
Покупатель подсаживается так все туже. Подзарядка ему нужна уже
каждые полчаса. Иногда он крейсирует по участкам, подмазывая попкарей,
чтоб впустили его в стойло к пыжикам. Постепенно он доходит до того,
