решли в его палатку. Естественно, это вызвало известное недоумение. Пом-
ню, мама не соглашалась. Но Лакоба, ничего не объясняя, настоял на сво-
ем. Мы перешли. Я опять уснул, а мои родители и жена Лакобы остались си-
деть у костра. Было уже совсем темно, когда палатку, где должна была но-
чевать наша семья, прошили пулеметные очереди.
Я не нахожу других объяснений случившемуся, кроме того, что Нестор
Лакоба знал о готовящемся покушении на отца и предотвратил его. Будь они
врагами, Лакобе надо было просто промолчать...
Никакой вражды между ними никогда не существовало, напротив, отноше-
ния между Лакобой и моим отцом всегда были дружескими и доверительными.
У Лакобы была совершенно определенная политическая доктрина, которую
он не скрывал даже перед Сталиным. Свою сепаратистскую позицию он, ска-
жем, объяснял моему отцу так: даже строительство железной дороги, против
которой Лакоба категорически возражал, это не что иное, как проникнове-
ние России. А этого Лакоба не хотел.
Отстаивал свою позицию в таких откровенных разговорах и отец. Он,
например, считал, что Союз должен быть единым, и в существование автоно-
мий не верил. Другое дело, что республики, входящие в тот же Союз, долж-
ны обладать неизмеримо большими правами, нежели это тогда было.
- Так или иначе, республики должны примкнуть к какому-то лагерю, -
говорил отец. - С точки зрения исторических корней, для Грузии - это со-
юз с Россией, потому что вся тысячелетняя история Грузии - это борьба
нашего народа за выживание. Георгиевский трактат был принят задолго,
мягко говоря, до советизации Грузии, и эту политику надо продолжать. Нас
ведь связывает и единая вера, и единая культура. Надо лишь решительно
отказаться от методов, присущих царскому режиму, и не подавлять язык, не
заменять национальные кадры чиновниками российского происхождения.
И вообще, был убежден отец, надо учитывать местные условия. Он, нап-
ример, считал, что Грузия, Украина, другие республики могут иметь нацио-
нальную гвардию, что отнюдь не подрывает единство Союза. Но экономика и
армия должны, безусловно, быть едиными.
По каким-то позициям взгляды отца и Лакобы совпадали, по другим они
спорили, но на их дружбе, отношениях между ними это не сказывалось. От-
цу, знаю, импонировало, что Лакоба искренне хотел процветания Абхазии.
Это был человек дела, пусть и увлекающийся, но последовательный и дея-
тельный. После соответствующих "проработок" на партийных пленумах, уже в
конце жизни, а Лакоба, к слову, был очень больным человеком и даже ле-
чился в Германии, он изменил свои взгляды и все больше склонялся к тому,
что Союз все-таки должен быть единым и другого пути у республик быть не
может.
Можно с позиций сегодняшнего дня принимать или не принимать эти
взгляды, но речь в данном случае не об этом. Когда я читаю, что Берия
погубил Лакобу, ничего, кроме вполне понятного возмущения, эта ложь у
меня не вызывает.
То покушение на отца, которое предотвратил Лакоба, кстати, отнюдь не
единственное. То, что НКВД не считался в тридцатые годы с партийными ор-
ганизациями республик, известно. Центральный аппарат Наркомата внутрен-
них дел опирался на указания ЦК ВКП(б). И это факт давно доказанный,
здесь я ничего нового не открываю. Люди из Орготдела ЦК выезжали в рес-
публики для координации и руководства массовыми репрессиями. В Белорус-
сию, например, выезжал с такой целью Маленков, на Украину - Каганович.
Разумеется, аресты, расстрелы ни в чем не повинных людей совершались чу-
жими руками, но организаторами этих злодеяний были они, представители ЦК
ВКП(б).
Грузия не стала исключением. Каток репрессий прошел и по этой респуб-
лике. Еще при жизни Серго Орджоникидзе отец направил через него ряд пи-
сем Сталину, в которых не скрывал своей позиции: НКВД ведет планомерное
уничтожение грузинской интеллигенции, грузинского народа. Орджоникидзе
полностью поддерживал отца, так как всегда был противником репрессий.
После смерти Орджоникидзе избиение кадров приняло еще более массовый
характер. Несмотря на протесты моего отца, как руководителя республики,
органы внутренних дел продолжали аресты людей. Не по собственной инициа-
тиве, конечно, а выполняя прямые указания Центра. Так ведь было и в дру-
гих республиках...
Среди людей, арестованных по настоянию центральных органов, оказалось
немало выдающихся ученых, писателей. Мой отец дважды обращался к Стали-
ну, спасая, например, среди других, светоча мировой науки Джавахишвили.
Дважды спасал Гамсахурдиа. К сожалению, ответом было лишь усиление мас-
совых репрессий. Погиб Михаил Джавахишвили, погибли многие другие деяте-
ли грузинской культуры, науки.
Видимо, поведение отца стало раздражать партийную верхушку, и Ежов,
руководивший в то время органами госбезопасности, через своих ставленни-
ков в Грузии решил организовать на него покушение. Об этом случае я знаю
не с чьих-то слов, потому что волей обстоятельств оказался в тот злопо-
лучный день в машине отца.
...Из Москвы возвращались по Военно-грузинской дороге. Вместе с от-
цом, мамой в этой машине находились жена одного партийного работника и
второй секретарь ЦК, белорус по национальности, Хацкевич. Уже стало тем-
неть, когда нашу машину попытались остановить, а затем обстреляли спере-
ди и сзади. Огонь явно велся на поражение.
Хацкевич сидел рядом со мной, и я своими глазами видел, как его рани-
ли.
Умирал он на руках у моей матери. Все мы слышали его последние слова:
"Ты, Нина, не забудь о моем ребенке..."
Уже через год из Белоруссии поступили какие-то материалы, в которых
Хацкевич, уже мертвый, был объявлен врагом народа. В таких случаях реп-
рессировали и семьи, но маме удалось каким-то образом спасти ребенка
Хацкевича и устроить его в семью близких нам людей.
Одна существенная деталь: Хацкевич носил пенсне, как и мой отец. Ве-
роятно, это и сбило с толку тех, кто стрелял в отца.
Так что я знаю лишь о двух покушениях на моего отца, сколько же их
было всего, сказать не могу. Этих неприятных воспоминаний в семье стара-
лись не касаться...
Для партийного аппарата - имею в виду аппарат ЦК ВКП(б) - отец, хотя
и был секретарем ЦК республики, оставался периферийным работником, но с
собственной позицией. Отношение к таким людям было всегда настороженным.
Попытки привлечь отца на свою сторону предпринимали и Ягода, Ежов. Неп-
равда, что это были дегенераты, начисто лишенные мозгов, как это подчас
преподносят. Весь ужас и состоит в том, что люди, повинные в злодеяниях
против собственного народа, были изворотливыми, а нередко и умными людь-
ми, что отнюдь не мешало им идти на преступления.
Скажем, сделавший карьеру в Орготделе ЦК Николай Ежов, впрочем, как и
Ягода и другие, отлично понимал, какую опасность даже в личном плане
представляет для них Берия. Первое: колоссальный опыт работы в разведке.
Умен, на хорошем счету. Его знает Сталин. Грузин. Прогнозировать его пе-
ревод в Москву вполне можно было без труда.
Ни одного секретаря ЦК республики не обхаживали они так, как отца и
нашу семью. Встречали в Москве, везли к себе на дачу... А отец к этому
внешнему проявлению дружелюбия всегда относился - я это видел - насторо-
женно. Меня это удивляло немного, так как я хорошо знал своего отца. Че-
ловеком он был открытым и подобные встречи с друзьями очень любил.
Помню, зимой это было, Ежов пригласил нас к себе на дачу. Внешне это
выглядело, как приглашение друга. Они ведь с моим отцом на "ты" были...
Но отец сказал, что нам эта поездка ни к чему.
Повторяю, и Ежов и другие были неглупыми людьми. Они видели и понима-
ли, что отец - один из тех, кто может оказаться в центральном аппарате,
а конкурентов всегда стремились убирать заблаговременно. Это тоже, если
хотите, железный закон Системы.
Отец никогда на эти темы не говорил, но, думаю, "просчитал" он и Яго-
ду и Ежова гораздо раньше. Хотя о самих организаторах покушений очень
долго ничего не было известно, но то, что нити вели к НКВД, было ясно.
Непосредственным руководителем покушения на Военно-грузинской дороге
был, безусловно, нарком внутренних дел Грузии. Вполне понятно, кто пору-
чил ему эту акцию.
К слову, после покушений на отца Сталин прислал в Тбилиси бронирован-
ный американский автомобиль. Тогда же такие машины получили и другие
первые секретари ЦК союзных республик.
Думая обо всем этом, я все больше склоняюсь к мысли, что нити первых
заговоров против отца - еще тех, довоенных - вели однозначно в НКВД
СССР. Там словно чувствовали, какими кардинальными переменами обернется
для всесильного карательного ведомства его перевод в Москву...
Почему партия, вернее ее высшее руководство, расправилось с моим от-
цом? Потому, что он затронул святая святых советской номенклатуры - ос-
нову Системы. Говорю так не для того, чтобы перед кем-то оправдать свое-
го отца. Свои ошибки он знал и вину свою знал - она тоже была, - потому
что нет особой разницы, разделяешь ты взгляды тех, с кем находишься в
руководстве страной, или нет, голосуешь за что-то из личных убеждений
или в силу каких-то обстоятельств. Да, мой отец не подписывал расстрель-
ные списки, как это делал Ворошилов, не проводил массовые репрессии, как
Каганович или Маленков, Хрущев или Жданов, но коль он был одним из чле-
нов политического руководства, ответственность, безусловно, лежит и на
нем, на каждом из них. Он ведь и хотел, настаивая на созыве внеочередно-
го съезда, справедливой оценки деятельности и своей, и своих коллег
То, что мы имели и до войны и позднее, не было режимом личной дикта-
туры Сталина. Очень удобно сегодняшним защитникам "большевизма" предс-
тавлять Сталина полусумасшедшим диктатором, а его окружение, членов По-
литбюро, бессловесными жертвами обстоятельств. Да и сама большевистская
партия подается как такая же жертва террора всесильного НКВД и деспотиз-
ма ее Генерального секретаря. Неправда. Вина - на каждом, и на самом
Сталине, и на остальных. Это они ответственны за все просчеты, за все
ошибки, искривления, допущенные Системой. И за преступления, совершенные
с октября 1917 года, - тоже. А уж чья вина больше или меньше, чьи заслу-
ги весомей - судить Истории.
В советском руководстве всегда были люди, в той или иной степени бо-
ровшиеся за очищение большевистской партии, коммунистической Системы. Я
глубоко убежден, что это был сизифов труд - очищать было нечего. Система
была такой изначально. Каменев, Зиновьев, в какой-то период Бухарин...
Уходили одни, приходили другие, но основа большевизма, его стержень -
диктатура пролетариата не менялась. Со временем она, правда, выродилась
в диктатуру партийного аппарата, но принципиальных изменений не последо-
вало. Диктатура всегда остается диктатурой.
После смерти Сталина отец все еще надеялся, что даже в условиях су-
ществующей Системы что-то можно изменить. Понимали, что необходима смена
курса, и те, кто работал вместе с ним - Хрущев, Маленков и остальные. Но
пойти на кардинальные перемены они не могли, потому что, убрав партийное
начало в руководстве страной, как того требовал отец, они сами бы оказа-
лись в оппозиции к всесильному во все времена партийному аппарату. А это
был бы конец партийной верхушки. Достаточно вспомнить, как зашаталось
кресло под последним Генеральным секретарем, когда он начал метаться
между старыми и новыми друзьями... А как "уходили" Хрущева? Всесилен не
Генсек - всесилен аппарат, чьим ставленником Генсек являлся.
Отец не исключал, что на смену тому, еще сталинскому, руководству мо-
жет прийти новое. По его мнению, в республиках было немало толковых ру-
ководителей, способных взять и, что не менее важно, выдержать новый
курс. Помню, зашел у него разговор на эту тему с Маленковым и Хрущевым:
