именно так решается для Решилова проблема смысла его жизни.
В финале повести Решилов все-таки находит пресловутую Тетрадь.
Ее возвращение в данном случае символизирует обретение им
утраченной части самого себя ("Мальчика в душе") - своих
творческих способностей. Решилов снова начинает писать, творить,
конструировать очередной участок мироздания. И не случайно это
повесть о мальчике из Назарета, как мы помним, является для
Решилова воплощением его собственным творческих сил,
символическим образованием, опосредствующим его "общение" с
собственным бессознательным. Таким образом, когда Решилов пишет
повесть о Мальчике, он как бы вновь обретает эти силы; уже не
Мальчик является движущей силой, фактором развития событий, а
сам Решилов. В некотором смысле он становится выше Мальчика,
обретает над ним власть. Он вновь становится подлинным Творцом.
Однако следует заметить, что Решилов все-таки не вырывается из
"ловушки" полностью. Хотя творческие способности, дар писателя к
нему и вернулись, его творчество все равно отныне не спонтанно и
свободно, а, до известной степени, управляется некоторой схемой,
моделью. Он, таким образом, обречен хотя бы и обладая творческим
даром, находиться внутри Великого Кристалла и целенаправленно
заполнять его грани. "Лоцман" имеет странноватый подзаголовок:
"Хроника неоконченного путешествия". И это не случайно. Это
путешествие и не может быть закончено, так как бесконечно число
граней Кристалла. Так что писатель Решилов, хочет он того или
нет, будет вечным пленником собственного творения, поскольку
главное его достоинство - глобальность и всеохватность модели -
есть одновременно и главный недостаток - ограничение свободы
творчества некоторыми рамками.
Однако все это относится к Решилову. А что же В.Крапивин? Создав
космогоническую модель (Великий Кристалл), он оказался в
ловушке. И чтобы выбраться из нее (полностью, а не частично) он
придумал и осуществил дьявольски хитроумный план. Собственно,
повесть "Лоцман" и есть блестящее исполнение его плана. Она
играет в цикле особую, важнейшую роль - это и есть завершение.
Парадокс! Цикл, как я показал, не мог был быть завершен, но
все-таки он завершен. Решение проблемы просто и изящно. Крапивин
в "Лоцмане" не просто описывает кризисную ситуацию, в которую он
сам попал; в том-то все и дело, что он описывает не *свой*
кризис, но кризис писателя *Решилова*. Это не Крапивин
попал в ловушку, а Решилов. Парадоксальным образом писатель
резко меняет точку зрения. И вместе с ним ее должен изменить и
читатель: все предыдущие повести цикла оказываются как бы
"вложенными" в "Лоцман", это "творения" Решилова, а не
В.Крапивина. Это он, Решилов, построив модель Вселенной,
парадоксальным образом оказался в нее втянут. Крапивин все это
только описал, оставаясь опять-таки *вне* любых схем и
построений и сохраняя бесконечные возможности для творчества.
Несколько упрощая можно сказать, что Крапивин подставил в
ловушку вместо себя Решилова. Последний, таким образом, такая же
"жертва", как и Гелька Травушкин. Пожертвовать жизнью последнего
потребовалось, как мы помним, чтобы закончить роман, а
"пожертвовать" Решиловым - чтобы закончить принципиально
нескончаемый цикл [Любопытное сопоставление: Решилов является
автором некоего романа "Станция "Желтый гном", в котором в
финале мальчик Валерка двусмысленно погибает, бросившись
навстречу поезду. После этого станция открылась и был общий
праздник. Эта сцена однозначно проецируется на финал "Голубятни"
(с "примесью" "Заставы на Якорном поле"). Объяснение, которое
Решилов дает Сашке по этому поводу весьма схоже в аргументации
самого Крапивина в отношении финала "Голубятни". Таким образом,
"подставляя" Решилова, принося его "в жертву" В.Крапивин
"искупляет" и свою вину в отношении Гельки (конечно,
символически), поскольку Решилов в данном случае выступает как
"заместитель" автора и "причина" гибели Валерки-Гельки.].
Впрочем, для Решилова все кончилось достаточно благополучно и
неприятные стороны его положения заметны только со стороны, да и
то при очень пристальном рассмотрении.
Что же дальше? Не потерял ли В.Крапивин, отказавшись, в
известном смысле, от своего Кристалла, твердую почву под ногами,
некоторую определенность? Думаю, что нет. С окончанием цикла о
Кристалле бал завершен лишь этап, один из витков спирали
творчества писателя. Начало всякого нового этапа несет в себе
как опасности, связанные с известной многовариантностью,
неопределенностью развития, так и чувство свободы, несвязанности
теми или иными рамками.
Очень сложно говорить о том, что же впереди, однако, самые новые
произведения В.Крапивина совершенно неожиданно оживляют в
памяти, вступают в резонанс с давними и, казалось бы, уже
занявшими вполне определенное место романами и повестями. Так,
герои "Мальчика со шпагой" вдруг появляются в "Бронзовом
мальчике", а "Самолет по имени Сережка" заставляет вспомнить и
"Летчика для Особых Поручений" и "Ту сторону, где ветер...".
Впрочем, это уже "другая история".
---------------------------------------------------------------
Беседы при свечах
---------------------------------------------------------------
ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВИЧ КРАПИВИН:
"Я УЖЕ НЕ МОГУ ПРЫГАТЬ ЧЕРЕЗ ЗАБОРЫ..."
Фрагменты бесед с читателями
Вопросы задавали Юрий Никитин, Игорь Глотов и другие
- Владислав Петрович, существуют книги, которые, может быть, в
литературном отношении безукоризненно сделаны, которые блестяще
написаны, рукой мастера, которые интересно читать. Но вот люди
прочитали эти книги, и ничего в их жизни не изменилось. Или
почти ничего. Но существуют и другие книги, которые во многом
определяют жизнь тех, кто их прочел. Вопрос в связи с этим: как
получилось, что ваши книги образуют некую "вторую реальность",
являются для очень многих ваших читателей чем-то большим, чем
просто литература. Чем-то большим, чем просто искусство. Может
быть, вопрос не точно сформулирован, мысль сложная...
- Мысль, по сути-то своей, достаточно ясная. Но я попадаю в
несколько неловкое положение. Ведь то, что вы сказали сейчас,
это по сути своей какая-то оценка моих книг, и оценка, насколько
я понимаю, в достаточной степени позитивная. И мне как-то вот
воспринять ее сейчас, понимаете, я не знаю даже... То есть,
принять ее стопроцентно и признать, что мои книги действительно
что-то меняют в жизни людей, создают какую-то "вторую
реальность" - это значит согласиться с этой очень высокой
оценкой. Честно говоря, по-моему, это было бы не очень скромно.
Нет, я всерьез говорю. Но если вы считаете, что они
действительно оказывают какое-то влияние и создают какую-то
реальность, которая кому-то из читателей небезразлична, то,
значит, второй вопрос - как это получается, да? Ну, это наиболее
трудная часть вопроса, потому что, если честно говорить, да
откуда ж я знаю, как это получается? Я работаю. То есть то, что
происходит в моих книгах, я, наверное, воспринимаю сам как
какую-то реальность. Естественно, для меня не просто вот листок
бумаги, карандаш... я пишу, что-то выдумываю. Конечно, я как-то
вживаюсь в тот мир, который я описываю, то есть как-то часто,
что ли, вхожу в шкуру этих самых героев, или хотя бы становлюсь,
может быть, близким их собеседником или соседом, то есть
наблюдаю их с очень близкого расстояния, стараюсь понять их - и
в какой-то степени для меня это реальная жизнь. Может быть,
иногда более реальная, по крайней мере, более для меня часто
значимая, чем тот самый быт, который окружает любого человека и
который, к сожалению, бывает далеко не всегда приятным. Порой
даже и противным. То есть книги - они, может быть, даже в
какой-то степени уход. Не бегство от действительности, не
спасение, но в какой-то степени уход в некоторый более
значительный, более весомый, и может быть, более интересный
людям, чем тот, в котором мы вращаемся постоянно и ежедневно.
Может быть, если в моих книгах что-то в них и получается, так
это результат какой-то самоотдачи, что ли. Если получается
действительно. Ну, а там уж как складывается мысль, как идет
рука, как интонация рождается. Ну, я не знаю, наверное. У
каждого уж как, кому что дано, кто что сумел в себе воспитать,
что ли.
- Владислав Петрович, а можно ли сказать, что ваши книги, ваше
творчество - это расширение действительности? Не уход от
действительности, а в некотором смысле ее расширение.
- Можно сказать и так, если только расширение реальности,
расширение жизненного пространства может быть превращением в
более многомерное и многоплановое.
- Но это пространство, оно для очень многих людей становится
не менее реальным, чем обыденное пространство, в котором они
находятся. Как получается, что для вас ваши герои - не просто
художественное средство, чтобы выразить какую-то идею, а
реальные живые личности, к которым вы относитесь, как к чему-то
большему, чем просто к вашему вымыслу.
- Ну, по крайней мере переживать за них приходится.
- Но переживать приходится не как за какие-то объекты
творчества, не за какие-то символы, художественные приемы, а за
того, кто для тебя реален, кто для тебя жив, за кого у тебя
сердце болит?
- Видимо так. Хотя, знаете, тут существует одна опасность - не
в переживании, а в попытке анализа и самоанализа. Если начинаешь
себя чересчур сильно потрошить, то есть опасность нарушить
какую-то внутреннюю структуру. Как, скажем, неумелый фельдшер
будет пытаться делать чересчур тонкую операцию, скальпелем своим
ржавым залезет в организм и нарушит там что-то... Это я про себя
самого говорю, что если я в себя полезу... Поэтому я, в общем,
без особой нужды стараюсь этого не делать. Тот же трафаретный,
опять же, набивший оскомину образ про сороконожку, которую
спросили - как вы не запутываетесь в ногах, и она разучилась
ходить. Я часто вынужден повторять это сравнение, но другого
просто не приходит в голову.
- Владислав Петрович, как вот к вам пришла идея Великого
Кристалла? Была ли это какая-то реальная физическая гипотеза, с
которой вы где-то познакомились, и, конечно, переработали в
своем творчестве, или это идея, которая пришла именно к вам?
- Нет, гипотезу, если что касается чисто технической стороны,
несколько громко выражаясь, научной или псевдонаучной, то тут
как раз я ее придумывал сам. Началась она, естественно, от
кольца Мебиуса, от его свойства. Потом я сам дошел, что
удлиненный многогранник, если его соединить особым способом, он
тоже соединяет свои плоскости в одну, как кольцо Мебиуса. Потом
я пришел к мысли, что каждая плоскость, она ведь может быть
многомерной. И эти многомерные миры путем какого-то усилия -
иногда физического, иногда чисто морального - можно соединить, и
тогда все все бесчисленное число миров во Вселенной вдруг единым
движением соединяется в один мир, и тогда уже вопрос переноса из
одной точки в другую является чисто техническим. Но,
естественно, все это потом обрастало образами и какими-то
конкретными находками, людьми и сюжетами, и так далее.
- Будет ли продолжен цикл "В глубине Великого Кристалла"?
- Нет. Цикл закончен. Цикл "В глубине Великого Кристалла" и
так оказался больше, чем я ожидал. Я хотел сначала закончить его
повестью "Белый шарик матроса Вильсона". Потом неожиданно
как-то, подспудно, откуда-то изнутри пошла повесть "Лоцман", на
основе, может быть, каких-то снов, и даже немножко подсознания.
Херсонес вспомнился... Храм полуразрушенный... эти сны про
подземный город... И мысли об этом мальчике, о материнстве, о
вечной тревоге матерей... Было логично так завершить цикл. А
потом уже, в девяносто первом году, неожиданно встряла,
предпоследней, повесть "Сказки о рыбаках и рыбках". Уже совсем
как-то дополнительно, я даже и не думал, но она сама
напросилась.
- Она сильно отличается от предыдущих...
- Она, наверно, отличается, но она зато сюжетно связывает,
замыкает на себя отдельные вещи цикла... Она отличается,
