здравомыслящим человеком и прекрасно понимаю, что не для каждого
читателя это воспринимается как реальность, что многие
воспринимают как выдумку, сказку, фэнтези там, фантастику...
все, что угодно. Но, с другой стороны... Кстати, у меня есть
такой очень хороший знакомый, писатель в Свердловске, тоже, если
хотите, фантаст, доктор наук Сергей Александрович Другаль. Он,
например, в таких дискуссиях всегда говорит, что вся литература,
извините, это фантастика. Каждый автор пишет, как правило, о
том, чего на самом деле не было, если он не документалист.
Пушкин фантаст или нет? Возьмите его "Пиковую даму", некоторые
повести Белкина, еще там что-то, поэму "Медный всадник" - это
ведь тоже фантастика. Возьмите Гоголя - он фантаст или реалист?
Даже Достоевского возьмем. Так что грани какой-то особой и нет,
и я никогда не задавал себе такой вопрос. То есть если я
присутствую на празднике, скажем, как это у нас бывает в
Свердловске, празднике вручении премии "Аэлита", где собираются
любители фантастики, то пожалуйста, можете именовать меня
писателем-фантастом. Если я встречаюсь со школьниками, скажем,
пятых классов в какой-нибудь школе, можете именовать меня
детским писателем, как угодно. Если я встречаюсь, с ветеранами
войны, которых интересуют мои вещи сороковых-пятидесятых годов о
военном и послевоенном детстве, они, наверное, воспринимают меня
именно как бытописателя тех времен. А все это... В творчестве
все это часто переплетается. Вот есть у меня такая небольшая
повесть, "Тополиная рубашка", там ведь и автобиография, и
документалистика, и бытописательство, и фантастика, и сказка -
все, что угодно. Как ее воспринимать? Как хотите. Поэтому я,
наверное, конкретно не отвечу на ваш вопрос.
- Владислав Петрович, а вот у вас часто встречаются герои -
чисто сказочные... ржавые ведьмы, которых вы придумали. А почему
вы не пользуетесь русским фольклором?
- А мне кажется, что это было бы плагиатом.
- У кого же вы украли бы? У народа?
- Ну и что, что у народа? Все равно. Я знаю, что многие любят
писать современные сказки про Змеев Горынычей, про Бабу Ягу, про
леших и так далее. Но я не могу наделить этих фольклорных героев
какими-то своеобразными чертами (другим писателям это удается)
так, чтобы они стали исключительно моими героями, моими
персонажами. А просто перепевать многочисленные сюжеты,
подчеркивать те образы, что Баба Яга вредна и хромает на свою
костяную ногу, что она ворчлива и, может быть, слегка добродушна
в душе, что лешие тоже добродушны, вот, и любят похитрить - ну,
знаете, мне это просто неинтересно. А что касается своих
персонажей, то там я уже хозяин, там я знаю, что с ними... Если
я придумал корабельных гномов, то я знаю их повадки, их
характеры.
- Если бы вы задумали написать книгу, герои которой оказались
бы в прошлом, какой период истории вы бы выбрали? Какая эпоха в
истории России вам наиболее интересна?
- Знаете, видимо, Петровская эпоха. Эпоха становления русского
флота. Я далеко не славянофил, и поэтому Русь - и Киевская, и
Русь времен Ивана Грозного, и Козьмы Минина, и вообще всех этих
длиннополых бояр, она как-то не очень привлекает меня, хотя я
конечно, понимаю величие Руси и богатство ее истории. А эпоха
Петра - хотя его за подлый характер многие клянут, и, видимо,
справедливо! - его эпоха мне все-таки интересна своей
противоречивостью и тем, конечно, что, наконец-то, мы шагнули к
морю, и я для себя, как бы, оказавшись на берегу, вздохнул
свободно, почуял запах парусов, что вот, наконец-то, и мы
прорвались.
- Тут вопрос такой, крайне нетривиальный: цель вашей жизни, на
ваш взгляд, и многое ли вы уже успели?
- Ну, какая цель жизни? Как, наверно, у каждого литератора -
книжки писать и сказать какое-то слово свое в русской
литературе. Понимая всю ограниченность своих возможностей,
понимая, что я не сделаю всего в тех масштабах, как хотелось бы,
все-таки что-то сказать и что-то сделать. Знаете, честно говоря,
у меня нет такого ощущения, как говорят некоторые писатели, что
кажется, что я только на подступах, что я не написал своей
главной книги, что все впереди. У меня такого нет. Мне кажется,
что я, все-таки, кое-что успел, потому что, если собрать все
вместе, то это будет томов пятнадцать полновесных. И говорить,
что я еще ничего не успел и на подступах, это было бы ненужное
кокетство. Ну, а стремление всегда одно и то же: написать что-то
новое и интересное, может быть, лучше, чем было, хотя, увы,
далеко не всегда получается. И силы уже не те. И дело в том, что
очень мешает писать обстановка в стране, и не в том, что плохо
печатают, и прочее, а просто это ощущение какой-то
неуверенности, полного наплевательства к человеку, беззакония
дикого, непрочности бытия. Я вполне понимаю, например, Виктора
Конецкого, который, в каком-то интервью, по-моему, с полгода
назад, сказал, что он он абсолютно не может писать из-за такого
состояния нашего общества. Просто это как-то давит и угнетает. Я
понимаю, что если идти по четкой схеме, как раньше-то
говорилось, что писатель сейчас должен возвысить свой голос на
борьбу за справедливость, на защиту угнетенных и, наоборот,
как-то собраться с силами, это все, конечно, так, но ведь для
этого нужно время, для этого нужны силы, для этого нужна
определенная энергия и стимул. Сейчас такое ощущение, что, как
ты голос не возвышай, не очень-то и слышат, вот в чем дело-то.
Получается, что ты выходишь на высокую башню, как муэдзин,
кричишь там над пустыми пространствами, надсаживаешься, а всем
до лампочки. Понимаю, что, возможно, ощущение в чем-то
обманчивое, это мое субъективное ощущение, но пока вот так. Ну,
я, в общем-то, не перестаю работать, я стараюсь что-то делать,
писать. Другое дело, что при этом едва ли может выйти книга,
которая потрясет читательские массы. Но работать надо!
- Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по
детству или тревога за детей? Или то и другое, и в какой
степени?
- Ну, сначала все-таки, конечно, ностальгия по детству.
Тревога пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось
глубже раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь,
писать уже не о собственном, а о современном детстве, и
сталкиваться с тем, что происходит в жизни детей, когда возникла
необходимость как-то защищать их.
- У вас большинство героев не могут перешагнуть через
определенный возраст - тот возраст, когда человек взрослеет,
когда особо отчетливо начинает осознавать себя как человека,
свое положение в окружающем мире, когда подросток особо остро
нуждается в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор
Петров, в первую очередь, сейчас Данька Рафалов появился, ну и
отчасти еще - Сергей Каховский, Кирилл...
- Видите, не так уж и мало.
- Но это не большинство героев... То есть, с чем это связано,
что вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях
более младшего возраста?
- Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, тем, что у каждого
автора есть свой круг героев, которые ему более интересны и
близки, которых он больше знает и понимает. Кто-то же должен
писать и о таких героях. Кстати говоря, большинство писателей
для юношеско-подросткового возраста как раз пытается писать о
старшеклассниках, видимо считая, что это дает более широкое поле
для писания: и переживания, и проблемы, и так далее. А мне
казалось, что дети младшего, среднего возраста - это тоже целый
мир, и у них тоже масса переживаний, проблем и вопросов, и ломка
там тоже часто происходит. И первая ломка, говорят, происходит
где-то в семилетнем возрасте. Но вот вы перечислили героев более
старшего возраста - их ведь, согласитесь тоже немало.
- Насколько изменились ваши взгляды...
- Взгляды - на что?
- Ну, вообще, на все, о чем вы писали, на жизнь...
- Нет, если обсуждать вопрос, как изменились взгляды, тогда
надо ставить его более конкретно: какие взгляды, на что - на
жизнь, на политику, на литературу, на семью... на космос... на
философию... А так взгляды особенно, по-моему, ни на что и не
изменились.
- Ну, вот относительно "Мальчика со шпагой"...
- Абсолютно не изменились. То есть, я считаю, что пионерская
организация - она была полезной, и то, что ее полностью
прихлопнули и разогнали - это одна из многих глупостей нашей
перестройки... Эта, знаете, банальная фраза - "выплескивать
ребенка вместе с водой". Пионерия во многом, конечно, была
рычагом идеологического и педагогического давления,
тоталитарного. Но ведь были же там и светлые пятна, и светлые
ростки какие-то.
- Да, но она, как организация была достаточно формальной.
Светлые пятна были как бы сами по себе, а целиком-то она просто
не могла существовать...
- Ну, так вместе с организацией светлые пятна уничтожили. А
лучше сейчас, что вообще никакой организации нет?
- Вопрос насчет "Каравеллы". Хоть вы сейчас непосредственно и
не занимаетесь ей, но все равно, вам небезразлична, наверное, ее
жизнь... Как вы видите, что в дальнейшем с ней может быть,
насколько оптимистично можно смотреть?
- Знаете, даже тогда, когда я вплотную ей занимался, я не
смотрел вперед дальше, чем на год, честно говоря, настолько
неопределенна, тревожна и непредсказуема была жизнь. А сейчас -
что же я могу сказать... Тут все зависит от того, насколько
хватит сил и энергии у молодых руководителей...
- А если не хватит, что тогда?..
- Ну, не хватит,- значит, не хватит, значит, все... Знаете, в
одной футуристической повести есть такая драматическая фраза:
"Планета закончила свой цикл"... Империи - и те не вечны под
луной, а уж какой-то пионерский отряд...
- Вы не попытаетесь в этом случае как-то... ее... не знаю...
- В какой-то степени я, наверно, попытаюсь, и мне уже
приходилось вмешиваться, когда нависала непосредственная
опасность... Но, если у ребят-инструкторов не хватит сил и
энергии на постоянную работу, то подменить их и тянуть заново
всю эту машину я все равно уже не смогу. И возраст не тот, и
настроения как-то изменились, я уже не могу прыгать через заборы
вместе с ребятишками... Я устаю... И потом, честно говоря,
где-то на шестом десятке приходит ощущение, что времени остается
не так много, а хотелось бы написать то, что задумано...
- Как на ваш взгляд изменилось нынешнее "младое поколение",
понятно ли им то, что вы хотите сказать в своих книгах?
- Я готов был бы согласиться с тем, что оно изменилось не в
лучшую сторону, что исчезли многие идеалы, что все стали думать
о жизни, которая выражается стремлением только к какому-то
внешнему благополучию, где квартиры, особняк, иномарки, валюта,
поездки за границу и так далее... Это действительно так, и у
многих это стало идеалом, и масса молодежи пошла в "крутые
мальчики", и появился еще целый, ну, не класс, но сословие, что
ли, молодых людей с автоматами... Ведь что еще питает все эти
конфликты - не только там происки политиков и прочее, они ведь
еще находят и определенную почву. Ведь после Афганистана, после
других конфликтов возникло целое сословие молодых людей, которые
считают нормальным образом жизни тот, когда у тебя под боком
есть автомат, а ощущение - постоянно на нервном взводе. Они не
очень ценят собственную жизнь, они привыкли к опасности...
Кстати, личное мужество - это далеко не самое лучшее качество.
Еще древние греки говорили, что приучить себя не особенно
дрожать за свою жизнь может практически каждый; бояться за
других, страдать - это сложнее... И эти ребята сейчас считают
наиболее нормальным образом жизни, когда они в какой-то
полувоенной атмосфере живут и готовы кинуться в любой конфликт,
чтобы... жить, как в фильме "Гардемарины, вперед!"... только без
той хорошей романтики... Но, как ни странно, несмотря на все
это, я ведь получаю постоянно письма от
двадцати-двадцатипятилетних молодых людей... Причем, даже
бизнесмены молодые пишут, говоря о том, что после всей
пакостности будней для них это какая-то отдушина - вот такие
книги, еще что-то... Так что, видимо, какой-то процент читателей
