брести дальше, не отоспавшись, у них больше не было сил. Словно
одурманенные неведомым зельем, маленькие мохнатые бедолаги один
за другим свернулись в ворсистые комочки и забылись сном под
хранительной сенью огромного, трепещущего дерева.
Срам поначалу и не понял, что уже проснулся. Он
почувствовал, как что-то мягкое и упругое стягивает с него
одежду, но решил, будто ему все еще снятся низменные
наслаждения, которым он совсем недавно предавался в Шныре. В
конце концов, явственно различив некие чмокающие звуки и треск
раздираемых одежд, Срам открыл глаза и обнаружил, что лежит
совершенно голый, а конечности его и голову обвивают мясистые
корни дерева. Взвыв так, что у него самого уши чуть не
полопались, Срам разбудил товарищей, как и он, связанных по
рукам и ногам и догола раздетых содрогающимся в корчах деревом,
испускавшим к тому же отчетливое воркование. Удивительное
растение явно напевало себе под нос, при этом все крепче
стискивая своих пленников. Хобботы с омерзением смотрели, как
губастые оранжевые цветы, мурлыкая, склоняются к остаткам
салата и окунаются в них. Какие-то вздутые, будто луковицы,
стручки потянулись к хобботам и с отврательным чмоканьем и
чавканьем присосались к их беззащитным телам. Бедняги поняли,
что их, стиснутых в гнусных объятиях дерева, вот-вот зацелуют
до смерти! Собрав последние силы, они завопили, взывая о
помощи.
-- Помогите, помогите! -- взывали они.
Но никто не ответил. Пухлые оранжевые соцветья
раскачивались над их беспомощными телами, извиваясь и
постанывая от страсти. Один обрюзглый цветочек безжалостно
приник к животу Срама и зашелся в сосущих корчах; Срам
чувствовал, как его плоть втягивается в середину цветка. Затем
на глазах у охваченного ужасом хоббота лепестки, издав звучное
"чпок!", отпрянули, оставив на животе темный, злокачественный
рубец, -- след отвратного поцелуя. Срам, лишенный возможности
спастись и спасти товарищей, леденея от страха, смотрел, как
начавшие словно бы задыхаться лепестки изготовляются к
последнему, губительному лобзанию.
Но в тот самый миг, когда красные тычинки уже опускались,
чтобы свершить свое мерзкое дело, Сраму показалась, будто он
слышит отзвук веселой песенки, доносящейся издалека, -- да,
сомнений не было, песенка звучала все громче! Дремотный и
хриплый голос напевал слова, которые по понятиям Срама и
словами-то не были:
Крыша вбок! Вверх дымок! Варим мескалино!
Что глядишь? Кроши гашиш! Где мой метилино?
К вам торчок, старичок Тимми Бензедрино!
Обезумевшие от страха путешественники, напряженно
вслушивались в звучащую все громче мелодию, выводимую,
казалось, пораженным свинкой существом:
Трах-бах, тьма в глазах! Синих птичек стая!
Пусть в размякшей голове все мозги растают!
Есть колеса, есть игла, травка и соломка.
С дурью жизнь -- сплошной прикол, а без дури -- ломка.
Старый Тимми Бензедрин -- малый в лучшем виде.
С пегим хайром ниже плеч, в голубом прикиде!
Отведу я вас домой -- вижу, вы в обломе --
Вы закинетесь, а я постою на стреме!
Миру, Братству и Любви мы протянем руки.
Так валите же за мной, если вы не глюки!
Внезапно из густой листвы появилась живописная фигура,
запеленутая в длинную мантию волос, напоминающих консистенцией
изжеванный рахат-лукум. Фигура походила на человека, правда, не
сильно. Ростом она была футов в шесть, но весила никак не
больше тридцати пяти фунтов, даже с учетом облепившей ее грязи.
Тело певуна, длинные руки которого свисали, доставая почти до
земли, покрывали рисунки совершенно ошеломительных тонов -- от
шизоидно-красного до психопатически-лазурного. С шеи, не
превосходившей толщиной трубочного черенка, свисала дюжина
нитей с заговоренными бусинами, а промеж бусин болтался еще
амулет с оттиснутой на нем эльфийской руной "Терминатор".
Сквозь сальные клочья волос глядели на мир два огромных глаза,
настолько вылезших из орбит и налившихся кровью, что они
походили уже не на глаза, а на пару бейсбольных мячей,
сделанных из чрезмерно постной грудинки.
-- Уууууууууууууу-юй-юй! -- произнесло существо, мгновенно
оценив ситуацию. Затем, полуподковыляв, полуподкатившись к
корням кровожадного дерева, существо плюхнулось на тощие
ягодицы, вперило в дерево блеклые, похожие на блюдца глазища и
принялось выпевать заклинания, показавшиеся Фрито приступом
сухого кашля:
Ты, зеленый кайфолом! Че тут за бадяга?
Отпусти-ка малышей, пошлая коряга!
Хоть сижу я на игле, клинюсь и борзею,
Ты, приятель, погляжу, и меня шизее!
Не стремай своих людей, я тебе толкую,
Я, конечно, за любовь -- только не такую!
Задохнутся малыши -- видишь, как приперты!
Ну прошу тебя, кончай, старый мухомор ты!
Произнеся эти слова, потасканный призрак поднял кверху
паучью лапку, соорудил из двух пальцев волшебный знак "V" и
изрыгнул последнее, исполненное жути заклятье:
Тим! Тим! Бензедрин!
Зелье! Травка! Героин!
Жги бензин! Топи камин!
Доза, вылет, отходняк -
Нам без этого никак!
Колоссальное растение содрогнулось, кольца его корней
осыпались с несчастных жертв, точно вчерашняя вермишель, а сами
жертвы с радостными воплями вскочили на ноги. Словно
зачарованные, наблюдали они, как огромное зеленое страшилище
скулит и в приступе злобы сосет свои пестики. Хобботы поспешно
оделись, и Фрито с облегчением нащупал Кольцо, как и прежде,
надежно соединенное скрепками с карманом рубашки.
-- Спасибо вам, -- хором пропищали хобботы, виляя
хвостами, -- спасибо, спасибо!
Но спаситель их ничего не ответил. Словно бы и не ведая об
их присутствии, он вдруг затвердел, совершенно как дерево, и
сдавленно произнес: "Гха, гха, гха!", между тем как зрачки его
то распахивались, то складывались наподобие нервного зонтика.
Колени бедняги согнулись, разогнулись, вновь подогнулись, и в
конце концов он рухнул на покрытую мхом землю, сжавшись
настолько, что превратился в ком отчаянно хлещущих по сторонам
волос. Пена пошла у него изо рта, а сам он завыл:
-- О Боже, уберите их от меня! Они фезде, фезде, зеленые!
Аггр! Оггр! ОБожеБожеБожеБожеБожеБожеБожеБоже!
При этом он истерично молотил себя по чему ни попадя.
Фрито изумленно заморгал и схватился за Кольцо, но
передумал и надевать его не стал. Срам, склонившись над
распростертым по земле чудиком, ухмыльнулся и протянул ему
руку.
-- Прощеньица просим, -- сказал он, -- вы не подскажете,
как нам отседова...
-- О, нет-нет-нет! Глядите, фон они! Фезде, фезде! Не
подпускайте их ко мне!
-- Кого не подпускать-то? -- вежливо поинтересовался
Мопси.
-- Ииих! -- взвизгнул пораженный ужасом незнакомец, ткнув
перстом в собственную голову. Затем он вскочил на покрытые
мозолями ноги, нагнул голову, ринулся прямиком к поцелуйному
дереву и, с разбегу боднув его, без чувств рухнул к ногам
перепуганных хобботов. Фрито, стянув с головы шляпчонку,
зачерпнул из ближайшего ручейка водицы и приблизился к
несчастному, но бесчувственное тело внезапно выкатило похожие
на мраморные шарики зенки и завизжало пуще прежнего.
-- Нет, нет, только не фоду!
Фрито в испуге отскочил, а костлявое существо кое-как
привстало, опираясь на кулаки и ступни.
-- Но фсе рафно спасибо, -- сказал незнакомец. -- Это у
меня кайф так фыходит.
И протянув Фрито грязную руку, удивительный незнакомец
ухмыльнулся во весь свой беззубый рот:
-- Тим Бензедрин, к фашим услугам.
Фрито и все остальные чинно представились, продолжая
оглядываться на поцелуйное дерево, вновь уставившееся на них
всеми своими тычинками.
-- Ую-юй, фы, это, его не бойтесь, -- хрипло отдуваясь,
сказал Тим, -- обиделось, понимаешь. А фы, парни, фыходит, не
здешние?
Фрито сдержанно сообщил, что они держали путь в Гниль да
заблудились.
-- Вы не могли бы показать нам туда дорогу?
-- Ую-юй, ясное дело, -- рассмеялся Тим, -- раз плюнуть.
Только, это, сначала ко мне на хазу заскочим, я фас с марухой
моей познакомлю. Костяникой зфать.
Хобботы согласились, ибо запасы картофельного салата у них
вышли. Они подхватили мешки и, сгорая от любопытства, пошли
следом за Бензедрином, которого мотало из стороны в сторону и
который по временам присаживался вздремнуть на подходящий
камушек или пенек, давая хобботам возможность подтянуться. Так
они безо всякого смысла кружили среди деревьев, а Тим Бензедрин
хрипло и весело орал новую песню:
Легка, как шорох косячка, чиста, как тина в луже.
О дева с дурью в голове -- чем дальше, тем все хуже!
О рук нетвердых худоба! О ногти как иголки!
О мутный, окосевший взгляд из-под немытой челки!
О космы спутанных волос! Зрачки как два стакана!
О голос, что сведет с ума чижа и таракана!
О дева, нежная, как кайф, и хрупкая, как сайра.
Костянка, я с тебя тащусь от фенек и до хайра!
И едва он ее допел, как вся компания вышла на поляну,
лежащую на скате невысокого холма. Посреди поляны стояла ветхая
хибара, напоминавшая формой резиновый сапог, из крохотной трубы
ее валил плотный, тошнотворно зеленый дым.
-- Ую-юй, -- взвизгнул Тим, -- ты смотри, а моя-то дома!
Предводительствуемые Тимом путешественники приблизились к
не возбуждающей особого желания оказаться внутри нее хибарке.
Единственное окошко -- под самой крышей -- полыхнуло белым
пламенем. Стоило путешественникам переступить порог, заваленный
пустыми сигаретными гильзами, обломками трубок и выгоревшими
нейронами, как Тим позвал:
Встретил этих вон в лесу -- славные ребята.
И решил забрать с собой побалдеть на хату.
Из дымных глубин прозвучал ответ:
Ну, привел, так уж привел, с дурня мало спроса,
Забивай же косячок, доставай колеса!
Поначалу Фрито увидел лишь радужные обои на стенах,
свечи-вспышки да нечто, смахивавшее на кучу измызганных половых
тряпок. Но тут куча заговорила снова:
Заходите же, друзья, пустим дым повыше.
Будет весело у нас, как поедет крыша!
Хобботы сощурили уже заслезившиеся глаза, а куча вдруг
зашебуршилсь и села, оказавшись невероятно исхудалой женщиной с
глубоко запавшими глазами. Секунду она глядела на них, затем
пробормотала: "Ну и ну" и, загремев крупными бусинами, в
кататоническом помрачении рухнула ниц.
-- Фы на Костянку не обижайтесь, -- сказал Тим. -- Она по
фторникам фсегда с нарезки съезжает.
Хобботы, отчасти одуревшие от едучих курений и
ослепительных вспышек свечей, скрестив ноги, уселись на
грязнющий матрасик и вежливо поинтересовались, нет ли чего
пожрать, ибо долгое путешествие довело их до того, что они и к
матрасику уже стали приглядываться -- не съедобен ли?
-- Пожрать? -- крякнул Тим, роясь в самодельной кожаной
сумке. -- Фы, ребята, расслабьтесь, щас чего-нибудь откопаем.
Погодите-ка, о! у! Фот не знал, что они еще не кончились.
Тим неуклюже выгреб из сумки ее содержимое, ссыпал его в
помятый колпак от автомобильного колеса, и поставил колпак
перед гостями. Упомянутое содержимое оказалось едва ли не
самыми подозрительными с виду грибами, которые Срам когда-либо
видел, и он, что было довольно грубо с его стороны, так и
сказал:
-- Это едва ли не самые подозрительные с виду грибы,
которые я когда-либо видел, -- сказал он.
Тем не менее, поскольку в Нижесредней Земле мало осталось
такого, чего Срам уже не успел от безделья сжевать без особого
