Он велел Пулату держаться покрепче, решительным движением вырвал
сосуд из седельной сумки, схватил нож, чтобы соскоблить печать, набрал
полную грудь воздуха, готовясь единым духом выпалить заклинание... и
вдруг застыл в предчувствии непоправимой беды.
ОН НЕ ПОМНИЛ ЗАКЛИНАНИЯ.
Какие-то разрозненные обрывки нужных фраз еще теснились в голове
Адилхана, но сердце, скупо и потаенно хранившее каждое слово
заклинания, было теперь далеко. Это заклинание, дающее власть над
самой природой, он не мог доверить даже самым близким людям, потому
что никто и никогда не был ему по-настоящему близок. Лучший друг,
отдавший за него жизнь - и тот заставил расплатиться за это дорогой
ценой. Подаренные им добрые чувства заслонили, оттеснили назад
сокровенную тайну - единственное, чем дорожил Адилхан. Благородное
перерождение падишаха сыграло с ним злую шутку...
Он еще бормотал несвязные слова, а враги были уже совсем близко.
Где-то позади раздался истошный крик и сейчас же оборвался. Адилхан не
расслышал, кто кричал, но знал, что крик был предсмертным. Он стал
лихорадочно бить острием ножа в печать, пытаясь проткнуть ее насквозь.
Неожиданно прямо перед ним выросла огромная серая фигура. Оскаленные
клыки обезьяны были в крови. Пулат слабо вскрикнул и пригнулся к шее
лошади. Тогда Адилхан, размахнувшись изо всех сил, швырнул сосуд с
ифритом прямо в морду зверя...
Страшный удар потряс, казалось, все окрестные горы на много миль
вокруг. Огненный смерч поднялся над поляной, разбрасывая во все
стороны ослепительные искры. Почва заходила ходуном, по ней, словно по
воде, побежали волны. Ни один из хоросанских коней не удержался на
ногах, все они, вместе со всадниками, оказались на земле. Обезьяны
попадали тоже. Их испуганный вопль разнесся над поляной, заглушая рев
ифрита и гул землетрясения.
Неожиданно где-то вверху раздался еще более громкий звук, точно у
гигантского музыкального инструмента лопнула струна. Тень от скалы
вдруг тронулась с места и, удлиняясь все быстрее, заскользила через
поляну.
- Что это?! - крикнул Пулат. От падения он пришел в себя и теперь
с ужасом смотрел в небо.
Скала, поднимавшаяся над поляной, раскололась у самого основания и
медленно клонилась, накрывая сразу и обезьян, и людей, и лошадей.
Первые камни, сорвавшиеся с вершины, тяжело ударились в землю,
покалечив двух обезьян и коня Вайле. Девушка в ужасе побежала прочь,
сама не зная, куда. Адилхан, подхватив Пулата, бросился за ней.
Неожиданно змеистая трещина побежала по земле прямо под ноги
Вайле. Земля раздалась в стороны, и все трое, не удержавшись на краю,
покатились в бездонный провал. В то же мгновение небо погасло над их
головами, новый удар был страшнее предыдущих - это падающая скала
встретилась, наконец, с землей. Гигантская каменная масса превратила в
хаос все, что еще не было разрушено землетрясением, и тут же погребла
содеянное под собственной толщей...
Глава 16
Этот порт Христофор узнал бы сразу, даже если бы его доставили
сюда с завязанными глазами. Самый звук, стоящий над городом -
неумолкающий рев моторов и скрип тормозов, людской гомон и шарканье по
тротуарам неисчислимых подошв, самый запах, идущий из-под земли -
теплый и сладковатый аромат машинного масла - все выдавало Москву. Еще
с площадки для межмирников были видны огромные, заостренные кверху,
словно изъеденные небом, здания. Служащие порта вели себя подчеркнуто
предупредительно (в Москве снова входила в моду вежливость), но не
могли скрыть своего несколько снисходительного отношения к
провинциалам, каковыми они считали жителей всего остального
Параллелья.
Выйдя на улицу, экипаж межмирника "Флеш Гордон" сейчас же попал в
людской поток и был вынужден двигаться вместе с ним.
- Люблю Москву! - сказал Христофор, работая локтями. - Здесь
всегда получаешь новые впечатления.
Он с удовольствием вдыхал ароматы столицы, ловко уворачивался от
несущихся мимо старушек, подгоняемых тяжелыми сумками на колесиках,
переходил улицы, не обращая ни малейшего внимания на светофоры -
словом, вел себя именно так, как полагается на улицах Москвы. Ольга и
Джек Милдэм едва поспевали за ним, тем более, что графу приходилось
еще тянуть за собой на поводке нюшка.
- Куда мы идем? - спросила княжна, хватая Гонзо за рукав.
- Пока не знаю, - беззаботно ответил Христофор. - Нужно
пообнюхаться...
- Кому?
- Вообще-то, никому не помешает, - улыбнулся Христофор. - Но в
первую очередь, конечно, нюшку.
- Зачем же мы несемся с такой скоростью?
- Если мы пойдем медленнее, нас затопчут, - сказал Гонзо. - Ты
посмотри, что делается!
Посмотреть, действительно, было на что. Москва всегда оспаривала у
Вавилона звание столицы смешения языков. С открытием порта Дороги
Миров она превратилась также в место рекордного смешения времен.
Трудно представить, как могли поместиться здесь сразу все поколения
москвичей, вековые наслоения архитектуры, враждебные друг другу
правительства, нравы и моды. Но они поместились. Ольга, граф, да и сам
Христофор, не устававший удивляться своеобразию русской столицы,
только успевали вертеть головами, повсюду замечая нечто необычное.
Конные разъезды опричников, с непременными метлами и собачьими
головами у седел, неторопливо пересекали путь нэпманам в котиковых
ермолках, придержавшим свои "Мерседесы" на светофоре. Офени в
домотканых колпаках, застигнутые на улице угрюмым милиционером,
отдавали мзду ситцем и парчой. Из парадного подъезда большого дома,
выстроенного в стиле сталинского барокко, вырывался грохот дискотеки.
С монументального крыльца вспорхнула стайка девушек в ядовито-горящих
платьицах. Весело щебеча, кислотные девушки уселись на извозчика и в
сопровождении двух усатых татарских всадников покатили на Балчуг.
Манежная площадь, как обычно, была полна народу. Любопытные
толпились у фонтанов, что не мешало городским водовозам подгонять сюда
же свои бочки и наполнять их водой. Чубарые приземистые коньки -
знаменитые "водовозные клячи", подрагивая шкурой, будто в ознобе,
косились на фонтан. Им непонятно было, зачем церителиевские вороные
подставляют спины под холодную воду.
У Охотного ряда нюшок вдруг остановился, как вкопанный, а потом
завертелся на месте, ловя какой-то новый запах.
- Жрать хочет, - сказал граф. - Кстати, я бы тоже чего-нибудь
перехватил. Нельзя ли пойти в этот, как его... в "Славянский базар"?
Или времени нет?
- Чтобы в "Славянский базар" ходить, не время нужно... - вздохнул
Христофор. - Когда-нибудь я свожу вас туда на блины с икрой... а пока
нам лучше питаться где-нибудь подальше от центра. В Охотном мы тоже
вряд ли найдем что-нибудь подходящее. Тут только для делегатов
партсъезда и депутатов Государственной Думы.
Оказалось, однако, что нюшок и не думал о еде. Равнодушно пройдя
мимо дверей комбината общественного питания "Московский трактир", он
еще сильнее натянул поводок и скачками понесся в направлении Лубянки.
Охотникам за ифритами пришлось забыть о голоде, чтобы не отстать от
своего верного проводника. На голодный желудок бежать было даже легче.
Правда, не обошлось без недоразумений. У здания Госдумы охотники
врезались в небольшую толпу, пикетирующую вход. Люди с белыми
плакатами "Сколько можно?", "Что происходит?" и "Кто хозяин?" приняли
экипаж межмирника за авангард ОМОНа и принялись отстаивать свои
гражданские права кто чем может. Недоразумение быстро выяснилось, но
Джеку Милдэму все же успели надеть на голову фанерный щит с бестактным
вопросом "Как с деньгами?".
На Театральной снова пришлось задержаться. Площадь запрудили толпы
ветеранов, собравшихся на традиционную встречу. Бойцы Первого
Белорусского фронта и дружинники куликовского Засадного полка,
ополченцы князя Пожарского и багратионовы уланы наперебой делились
друг с другом воспоминаниями о былых походах, ругали правительство и
жаловались, что пенсия мала, а кольчужка коротка. Над площадью стоял
шум и крик, какой умеют производить одни ветераны.
С большим трудом охотникам удалось пробраться сквозь толпу к
"Метрополю". Здесь было немного свободнее. Папиросницы от Моссельпрома
лениво торговали "Винстоном" и "Мальборо", мальчишки-газетчики
вразнобой выкрикивали нечто невнятное. В их устах это звучало как
"Высочайший манифест Коммунистической партии" и преподносилось в
качестве свежей сенсации, но ни ветераны, ни, тем более, папиросницы
газет не покупали.
Нюшок шумно втягивал ноздрями воздух и рвался вперед, но на
Лубянской площади вдруг замедлил бег. Казалось, им овладело сомнение.
Он направился было к Политехническому музею, но на полпути стал
забирать влево, пересек, увлекая за собой охотников, оживленный
транспортный поток, а затем в задумчивости остановился у странноватого
сооружения в центре площади, словно хотел его рассмотреть получше.
Ольга и граф тоже с любопытством глядели на удивительный монумент.
Москвичи разных эпох долго спорили, что должно стоять на Лубянской
площади: бывший здесь некогда водоразборный фонтан или сменивший его
памятник главному часовому революции, также впоследствии снесенный?
Победил компромисс. В центре Лубянки теперь возвышался фонтан "Феликс
Эдмундович, оплакивающий героев революции". Нюшок обошел парапет по
кругу, лизнул воду и, наконец, решительно углубился в сужающееся горло
Большой Лубянки.
- Кажется, верный след! - обрадовался Джек Милдэм.
- Верный, но слабый, - заметил Христофор. - Видимо, наши бутылки
далеко отсюда...
- Ну, как далеко... миля - две? На каком расстоянии нюшок чует
запах?
- За триста километров, - сказал Христофор.
- Уау!
- Может быть, ему мешают посторонние запахи... - сказала Ольга.
Она, казалось, сама принюхивалась, заглядывая в каждый переулок и
каждую подворотню, прислушивалась к звукам, доносящимся из-за каждой
двери и даже внимательно прочла золотую надпись на мемориальной доске:
"Здесь в помещении клуба Госплана на митинге-концерте сотрудников ВЧК
- сегодня и ежедневно - Ильич!". Из приоткрытого окна слышался
зажигательный аккомпанемент, и мягкий картавый голос исполнял одесские
куплеты.
- Может, хоть в гастроном зайдем? - робко спросил Джек Милдэм,
утративший надежду на скорую поимку ифрита и на обед, который должен
за этим последовать.
Гастроном, о котором он говорил, известнейший в Москве
продовольственный магазин, находился совсем рядом, на подворье князя
Пожарского. У дверей его толпились вооруженные люди, громко ругавшие
поляков за то, что те вечно лезут без очереди. Несмотря на протесты,
поляки, видимо, отоварились-таки дефицитом, потому что вышли на улицу
с тяжелыми сумками в руках. Вместе с ними вышел представительный
бородач в крестьянском армяке.
- Дзенкуе, пан Сусанин! - сказал, обращаясь к нему, один из
поляков. - Тэраз хцен бы пуйшчь до Дзецкого Миру, а по за тым - до
ЦУМу...
- А может, уже к царю? - устало спросил крестьянин.
- Не тшеба! - дружно замотали головами поляки.
- Ну, черт с вами, - вздохнул бородач, - пошли в "Детский Мир"...
- Так как насчет гастронома? - снова спросил граф. - Зайдем? Там,
наверняка, буфет...
- Некогда, - сказала Ольга.
- Ну хоть по булочке купим! - настаивал Джек. - Я зверски хочу
есть!
- Не до того сейчас, - досадливо поморщилась княжна. - Потом
как-нибудь...
- Когда - потом?! - неожиданно взорвался граф. - Через триста
километров?! А может вообще дадим обет ничего не есть, пока не найдем
