продержавшей его в плену почти сутки.
- Бедненький! - Вайле велела Пулату носить воду, промыла раны
Атума, и тот мало-помалу успокоился.
- И что мы теперь будем с ним делать? - поинтересовался Адилхан. -
Ходок-то он, видимо, плохой, а нам, возможно, придется отсюда
уходить...
- Зачем же уходить? - возразила Вайле. - Нельзя никуда уходить,
пока он не встанет на ноги!
Адилхан вздохнул.
- Знать бы хоть, что у него с ногами...
- Нужно пощупать, нет ли перелома, - сказал Пулат.
- Нет уж! Я и сам щупать не собираюсь, и вам не позволю. Вообще,
держитесь-ка от него подальше!
Атум, казалось, снова понял слова падишаха. Он обиженно фыркнул,
потом осторожно потянул носом воздух, принюхиваясь.
- Так. Понятно. Проголодался, - Адилхан проверил, на месте ли его
сабля.
Но гигант не смотрел на людей. Все так же волоча ноги, он подполз
к большой куче камней у самого русла подземной реки. Сильная рука его
хватала один камень за другим и нетерпеливо отбрасывала в сторону.
Другой рукой Атум упирался в землю, чтобы не упасть.
- Он что-то ищет! - Адилхан подошел ближе к зверю, но так, чтобы
не угодить под разлетающиеся в разные стороны камни.
- Что он там может искать? - тихо проговорила Вайле.
Почему-то в ее голосе слышались тревожные нотки.
Наконец, Атум с довольным ворчанием вытащил что-то из-под камней и
принялся с интересом обнюхивать. Адилхан, сразу забыв собственные
призывы быть осторожными, бросился к нему и едва не наступил серому
людоеду на больную ногу. В руке обезьяны был зажат сосуд с ифритом!
Каким чудом он не разбился при землетрясении, при путешествии по
бурной реке, при обвале - этого Адилхан объяснить не мог. Разве что...
В самом деле! Может быть, сосуд оберегала от ударов сильная рука - та
же, что спасла Вайле? Но зачем все это нужно людоеду?
- Хорошая обезьянка, - ласково сказал падишах. - Вот, молодец!
Только осторожно, не разбей...
Атум повернулся к нему и заворчал, показывая клыки.
- Спокойно! - предупредил его Адилхан, трогая саблю. - Все хорошо.
Все мы - друзья... Все мы очень любим обезьянок... Только маленьких, -
добавил он со вздохом.
- А-тумм! - вдруг явственно произнесла обезьяна.
- Атум, - согласился падишах, оглянувшись на Вайле. - Хороший
Атум. Очень хорошая обезь...
Он вдруг остановился. Атум на раскрытой ладони протягивал сосуд с
ифритом ему. Очень осторожно Адилхан взялся за ручку сосуда, снял его
с черной складчатой ладони, сделал три шага назад и сел на землю.
- Спасибо, Атум, - сказал он проникновенно. - Этой услуги я не
забуду... А больше там нет таких же штучек?
Обезьяна фыркнула, переползла на сухой песок и улеглась, прикрыв
рукой глаза.
Вайле и Пулат подошли к падишаху.
- Нет, вы видели это?! - восхищался Адилхан.
- Изумительно, - сказала Вайле, глядя куда-то в сторону.
- Значит мы - спасены? - с надеждой спросил Пулат.
Все оживление падишаха сразу прошло. Как же, спасены! В их
нынешнем положении находка сосуда ничего не меняет... Ему страшно было
представить разочарование Вайле и Пулата, но скрывать правду он теперь
не умел.
- Видите ли... - с трудом проговорил он, - дело в том, что я...
как бы это... ну, в общем, забыл заклинание...
Реакция гвардейца и девушки удивила и обидела падишаха. Вайле,
взглянув на него с неприкрытой иронией, покивала:
- Да. Бывает...
Пулат, сразу став серьезным, отчужденным, почти равнодушным, молча
отвернулся. Адилхан смотрел ему в спину, испытывая нарастающее
раздражение. Ни черта ведь ты не понял, щенок! Решил, что падишаху
опять жалко тратить ифрита на твое спасение? Как бы не так! Ишь,
надулся. В глаза не глядит... Да падишах, каким он был прежде, и
разговаривать бы с тобой, сопляком, не стал! А за то, что глаза
отводишь, велел бы растянуть тебя на земле, да поучить кнутом!
Смотреть в глаза! Перед кем стоишь, собака?! Молчать!!!
Ничего этого Адилхан не сказал, он только почувствовал, как его
трясет от обиды и злости, и вдруг замер. Что-то очень знакомое
шевельнулось в сознании, показалось краешком, чуть было не вспомнилось
целиком и снова ушло, растворилось. Заклинание! Он сейчас едва не
вспомнил заклинание! Оно где-то здесь, рядом! Оно не пропало
безвозвратно...
Адилхан поднялся.
- Так. Всем отдыхать. Вайле, это касается тебя. Ты собиралась
ждать выздоровления обезьяны? Вот ложись и спи. Пулат в дозоре. Меня
беспокоить только в случае опасности. Ясно? Или повторить?
- На голове и на глазах, о, повелитель! - рявкнул гвардеец и полез
на самый верх каменной кучи.
Вайле удивленно посмотрела на падишаха, но безропотно улеглась
поодаль на песке. Падишах выбрал обломок скалы поровней и сел,
прислонившись к нему спиной.
Итак, что же произошло? Им овладела злость? Да, но дело не в этом.
Дело в том, что на минуту в нем проснулся прежний Адилхан, легко
впадающий в гнев, подозрительный, не терпящий возражений и неодобрения
и, наконец, самое главное - помнящий заклинание!
Так, может быть, именно в этом - спасение? Если стать прежним,
если думать и действовать, как прежний Адилхан, то, может быть,
удастся вспомнить заклинание и хорошенько его затвердить?
Ему вдруг вспомнился десятник Касим, гибнущий посреди огненной
реки, маленький Саади, беспомощно висящий на скале, которую он,
падишах, приказал взорвать... И все это - подвиги прежнего Адилхана.
Его подвиги.
Да, это отвратительно - снова стать прежним, думал он. Но это ведь
ненадолго! Только вспомнить заклинание - и назад... Он знал, что лжет
самому себе. Потому что обратной дороги не будет. Если он сможет
по-настоящему стать прежним, то останется им навсегда... А если не
сможет, то ифрит превратится в бесполезный груз, и придется идти
дальше, вдоль русла подземной реки в кромешной тьме, с хромающей Вайле
и почти безногой обезьяной... Проклятая обезьяна! Из-за нее все
беды...
Сидящий на куче камней Пулат вдруг встрепенулся. Откуда-то из
темной пещерной дали до него донесся едва различимый шум. Вот он
повторился. Вот прозвучал ближе и стал нарастать... Гвардеец спустился
вниз и подбежал к падишаху.
- Слышит ли повелитель? - прошептал он.
Адилхан живо поднялся. Теперь и до него донесся неровный гул,
усиленный и размытый эхом. Что это? Подземный поток? Досиделись! Вода
прорвала плотину... Он посмотрел на Вайле. Девушка спала, подложив обе
ладони под щеку. Даже будить жалко...
- Нет, - прошептал Пулат. - Это больше похоже на людей. Много
людей. Голоса, шаги, звон оружия... И они идут сюда.
- Правда, - согласился Адилхан, послушав. - Но кто они?
- А может, это наши? - с энтузиазмом зашептал Пулат. - Может, они
спаслись!
Он почти уже не сомневался в этом.
- Вот что... - падишах положил ему руку на плечо. - Придется тебе
сбегать - посмотреть и послушать. Слишком близко не суйся. Главное
определить, наши или не наши. И если не наши - стрелой сюда, понял?
- На голове и на глазах, о, повелитель! - радостно ответил Пулат.
- Ну, иди.
Гвардеец скрылся во тьме, а падишах принялся ходить взад-вперед
вдоль русла реки, время от времени прислушиваясь к нарастающему гулу
голосов. Разбудить Вайле? Ни к чему, только зря пугать. Вдруг это и в
самом деле наши? А хорошо бы было!...
И тут издалека донесся звонкий мальчишеский голос:
- Бегите! Это халвары!!..
И сразу умолк.
- Пулат! - Адилхан заметался. Поздно. - Эх, Пулат, Пулат!...
Девчонку лучше не будить, а то опять вцепится в своего Атума.
Лучше прямо хватать ее и бежать. Но куда бежать? Их сотни! Найдут...
Как ни крути, а выход один... Падишах поднял с земли сосуд с ифритом и
медленно приблизился к обезьяне. Во сне ее колотил озноб.
- Извини, друг, - прошептал падишах. - Я бы взял тебя с собой, но
мне приходится выбирать между твоей жизнью и своей. Я выбираю... свою.
Он выхватил саблю и вонзил клинок глубоко в горло Атума...
Вайле подняла голову. Пещера наполнялась шумом, криком, звоном,
многократно отраженными от стен. Девушка вскочила. Атум лежал,
неестественно запрокинув голову. И из-под этой большой, уродливой, но
совсем не страшной теперь головы медленно расползалось по песку темное
пятно. Рядом, склонившись над сосудом с ифритом, стоял Адилхан.
- Что ты наделал?! - вскрикнула Вайле.
Но он не ответил. Быстрой, уверенной скороговоркой он прочитал
заклинание и ударил окровавленной саблей по горлышку сосуда. Багровое
облако повисло прямо над мертвой обезьяной.
- Слушай меня, существо из другого мира! - произнес падишах. - К
тебе обращается твой хозяин!
- Остановись! - раздался вдруг в глубине пещеры властный голос.
Из темноты выскочила сразу целая армия халваров с мечами и
копьями. Над этой толпой низкорослых, но чрезвычайно кряжистых уродцев
возвышалась статная фигура верховного жреца Ассуры.
- Остановись, падишах! - повторил он. - Ты проиграл!
- А, предатель! - Адилхан вдруг бросился вперед, но не на Ктора, а
к Вайле.
Он схватил девушку и крикнул ифриту, ожидающему приказаний:
- Выноси нас двоих к свету! Остальных - уничтожить!
- Слушаю и повинуюсь! - пророкотал ифрит.
Прежде чем халвары успели кинуться на падишаха, его вместе с Вайле
закружил огненный вихрь и стремительно поднял прямо к отверстию в
своде пещеры. Оно было недостаточно велико для человека, но для ифрита
не существовало препятствий. Скалы дрогнули, раздавшись в стороны,
Вайле и Адилхан пролетели сквозь отверстие. Яркий свет ударил им прямо
в глаза и заставил зажмуриться. Сейчас же позади них раздался ужасный
грохот - в пещере произошел новый обвал. Он заглушил вопли гибнущих
халваров.
Глава 18
Экипаж межмирника "Флеш Гордон" имел все основания впасть в
уныние. Бутылки с ифритами, попавшие на телевидение, были использованы
в качестве призов в какой-то игре и, по-видимому, уже разошлись по
всей Москве, а то и вовсе уплыли в недосягаемые дали. Несмотря на это
печальное известие, Христофор Гонзо по-прежнему рвался в Останкино,
ведь только там можно было получить хоть какие-то сведения и о призах,
и о призерах. Боярин Кучко, оказавшийся бесполезным для проникновения
на телецентр, неожиданно пригодился с другой стороны: благодаря ему
Христофора поместили в престижную гостиницу вместе с женой и ребенком
(нетрудно догадаться, кому досталась роль ребенка). С утра вновь
образованная семья еще успела съездить в Останкино на тот случай, если
там требуются зрители для какого-нибудь шоу. Но шоу-программы в этот
день не снимались. Попасть на телецентр под каким-либо
хозяйственно-административным предлогом также не удалось. После
памятного штурма девяносто третьего года, о котором с гордостью
вспоминал Степан Иванович, доступ в Останкино был крайне затруднен.
Пришлось вернуться в гостиницу. Там Гонзо оставил юную жену и
взрослого ребенка (от первого брака, по утверждению Христофора), а сам
отправился в штаб избирательной кампании Степана Ивановича Кучко.
Боярин еще не приезжал. Христофору сообщили, что он звонил с утра,
просил пива и говорил, что учит речь. К удивлению Гонзо, были
распоряжения, относящиеся непосредственно к нему: получить аванс (что
было весьма кстати), пропуск в Московский Дворец Молодежи (что было
еще более кстати) и прибыть в МДМ к семнадцати часам, то есть за час
до начала теледебатов.
Христофор беспрекословно выполнил все распоряжения, кроме
последнего. Он не стал дожидаться семнадцати часов, а отправился в МДМ
немедленно, надеясь еще днем свести знакомство с кем-нибудь из
