его на весу перед собою и, глаза в глаза, медленно прорычал:
- Исчезни! Иначе - Богом клянусь! Не поручусь за себя!
Юрий пал в снег, не удержавшись на ногах, сел на землю, поднялся,
продолжая глядеть на брата каким-то странным взором, в коем страх мешался
с вожделением и бешенством. Пробормотал: <Ладно! Добро!> - и, шатнувшись,
пошел пеш со двора, отпихнув протянутый ему опомнившимся стремянным
конский повод.
Александр оборотил бледное лицо к дружине. Первому, кто бросился в
глаза, приказал:
- Скачи тотчас, займи Боровицкие вороты! Не удержишь - ответишь
головой! Людей возьми!
И кметь, мгновения назад готовый сложить оружие перед Юрием, с
насупленным, решительным ликом, приобнажив клинок, ринулся исполнять волю
господина своего.
Когда выезжали из ворот тесною небольшою толпою, ведя в поводу
тороченных казной, припасом и оружием запасных коней, по улицам уже
собирались кучки горожан, уже толпились у изб, уже сбивались в
беспорядочные заторы груженые сани и возы - по городу и окологородью
растекались, сея молвь и замятню, сразу две вести: об убийстве Юрием князя
Константина Рязанского и отъезде в Тверь братьев московского хозяина -
Александра с Борисом.
Внизу, у въезда от Москвы-реки на Боровицкую гору, бушевала толпа.
Какой-то купчина, ражий, в распахнутом хорьковом зипуне, орал с воза:
- И нать было убить ево! Неча! Коломну, вишь, отобрать хотят! Не
поддадим ся Рязани!
- А по Христу как?! - возражал ему драный мужик из толпы, пристукивая
батогом. - По Христу возлюбить надобно ворога свово, так-то!
- По Христу ево отпусти, он тотчас рати соберет, а там сколь голов
христианских погинет! - орал с воза купец, не отступая. И толпа, рокотом и
волнением своим, слышно, склонялась на сторону купчины.
Выкрики доносились до всадников, переезжающих по мосту Неглинную, и
Александр, оборотя к Борису лицо, кивнул в сторону толпы: <Послышь, как
чернь бушует! Крови просят! Стойно Юрию! А когда расплата придет, мы ся в
ответе окажем, не они! Дак пото нам и думать надобно загодя наперед...>
Уже выехав за пределы окологородья и соединившись со своими, что
сожидали княжичей на пути, устроили короткую дневку, накормили, не
расседлывая, коней, поснидали сами и тотчас устремились дальше, на Волок
Ламской. Юрий очень мог послать погоню, и тут уж Александру с Борисом
плохо бы пришлось.
Юрий, и верно, после сшибки с братом тотчас кинулся собирать ратных.
На его беду, значительная часть княжой дружины ушла к Коломне, и без
помочи Протасия потребных для нятья братьев сил было не собрать. Юрий
кинулся в хоромы московского тысяцкого. Но Протасий выслушал его молча и
покачал головой:
- Прости, батюшка-князь, а только... Не подыму я руки на князей
своих. Покойному родителю твоему, Даниле Лексанычу, при гробе его
обещал... Имай сам, а я в том деле не потатчик.
Юрий ткнулся в спокойное костистое лицо Протасия, в его замкнутые
глаза, твердо сведенные губы, большие руки, каменно сложенные на груди, -
не пошевелишь их! Понял, что тысяцкий не отступит, и аж зарычал сдавленно.
Сейчас такую ненависть почуял вдруг к старому тысяцкому! Вспомнил, как на
рати под Переяславлем-Рязанским его, что щенка, ссадили с седла и
поволокли в тыл. Вспомнил и иное многое. <Смещу я его! Смещу, Богом
клянусь! Босоволку тысяцкое отдам! - думал Юрий, бешено и бессильно озирая
упрямого воеводу. - Уйдут, уйдут ведь! Из-за него уйдут! Сейчас, нынче
сместить!> - сложилось в уме.
- Может, и сам сбежишь? - зловеще спросил Юрий.
- Тысяцкой Москвы на рати под Рязанью не бегал! - сурово отмолвил
Протасий. - И князю своему, а твоему батюшке, Даниле Санычу, не изменял!
Когда, Юрий Данилыч, трудный час придет и сам Петька Босоволк от тя лице
отворотит свое, тогды ты меня покличь! Уведаешь сам, на что я тебе
сгожусь!
С соромом покинул Юрий хоромы Протасия. У ворот поглядел в
напряженные лица детских. Кинулась в очи решительная широконосая рожа
одного из молодцов, и по ней, и по лицам прочих догадал, что сместить
московского тысяцкого не так-то просто. Пожалуй, и поодержаться надоть на
этот раз!
Юрий собрал все же дружину и послал всугон, но время было упущено.
Александр с Борисом успели миновать Волок и уйти в тверские пределы.
Ивана Юрий встретил к исходу дня, на переходах княжеского терема. Зло
и тревожно вглядываясь в кроткие голубые очи младшего брата, спросил:
- А ты почто осталси на Москвы? (В речи Юрия, когда он излиха
волновался, прорывались порою новгородские речения, перенятые еще из
детских лет, в пору его учебы в Новгороде Великом.)
Иван, чуть склонив русую голову набок, ясно поглядел на старшего
брата, вздохнул, вымолвил:
- Рожь привезли! - И тотчас изронил просительно: - Мать плачет, поди
к ней! - А затем, помолчав, опуская очи, добавил тихонько: - Я не уеду, не
боись!
Юрий хмыкнул, передернув плечами, начал подыматься по ступеням и уже
почти дошел до верху, когда Иван снизу негромко окликнул его:
- Юрко!
Юрий недовольно остановился, глянул вниз. Глаза Ивана мерцали в
темноте.
- Дай мне со Святославом побаять, Глебовичем! - попросил он с
вкрадчивой настойчивостью.
- Можайским князем?
- Да.
- Он в Красном сидит! - сказал Юрий, еще ничего не понимая.
- Знаю. И то знаю, что мнит нынче, яко ты его стойно князя
Константина... - Иван приодержался, не произнеся слово <убийство>, но
Юрий, поняв верно, фыркнул вепрем, надменно возразил:
- Не хотел! - И, пожав плечами, примолвил неохотно: - Что ж...
Поговори!
Он взялся было за дверную скобу, но вдруг, оборотя лицо и весь
подаваясь вперед и вниз, через перила, душным, задавленным шепотом, со
страстью, вопросил:
- А ты что скажешь мне с им сделать? Отпустить?
- Отпустить мало, - медленно ответил Иван, - князя куски собирать не
пошлешь!
- Дак что тогда? - почти выкрикнул Юрий.
- Наделить уделом! - спокойно возразил Иван.
- Ты... в себе?! - задохнулся Юрий. - Отдать Можайск?
Иван, продолжая все так же глядеть снизу вверх на брата, заговорил с
расстановкою:
- Зачем Можайск... Земель много... В той же Рязани или Черниговской
земле... В Смоленской... Наделить можно и не своим! Можно и помочь всесть
на удел...
Юрий сбежал по ступеням, схватил брата за плечи и, близко заглядывая
в глаза, выдохнул:
- Иван! Ты что, умнее нас всех?!
Но кроткий взор Ивана уже померк, ресницы сникли, и весь он, в своем
темном платье, с поджатыми к сердцу руками, стал столь похож видом на
монастырского послушника, что Юрий осекся и отступил.
- Зайди к матери, Юрко! - вновь проговорил Иван, трепетно приподняв и
вновь опустив ресницы. - Утешь! А я пойду: хлеб привезли! Возы держать не
дело; батя помнишь чего наказывал нам?
ГЛАВА 19
Отъезд Даниловичей в Тверь возмутил весь город. Опомнившийся Юрий
побывал у баскака, заверив того, что Константина убили без его, Юрьева,
ведома, тут же послал в Орду новые дары и второй донос, по коему выходило,
что пленный рязанский князь чуть ли не замышлял восстание противу хана.
(Впрочем, Юрий больше надеялся не на свой донос, а на подарки ордынским
вельможам.) А сам тем часом спешно укреплял Москву, отправлял новые
дружины на Волок, к Дмитрову, в Переяславль, Можайск и Коломну, рассылал
грамоты князьям, соревнующим Михаилу, - кого мыслил перетянуть на свою
сторону, - а в Великий Новгород направил целое посольство с предложением
союза противу Твери и с уверениями, что он, Юрий, буде настанет его воля,
подтвердит все грамоты, удостоверяющие древние и новые права вечевого
города: о землях и черном боре, коего он обещался не требовать с Новгорода
никогда, о торговом госте новгородском, коему предлагал льготы на торговлю
в низовских городах и Сарае, о судах владычном и посадничьем, печатях,
пошлинах и вирах, кои шли прежде великим князьям и от значительной части
которых он, Юрий, заранее отказывался в пользу Великого Города.
На московском посаде толковали и спорили, но, в общем, мнение
народное склонялось в пользу Юрия. Москвичи по-прежнему готовы были
поддержать своего князя противу Михайлы Тверского, а ждать великого князя
с ратью нынче приходилось с часу на час.
Елевферий, - Алферка, - Бяконтов первенец, которому пошел нынче
двенадцатый год, в эти дни не находил себе места. Случившееся лавиною
обрушилось на его детскую голову. Он потерянно бродил по кремнику, видел
взрослых, бородатых людей, что в оружии и шеломах, с суровыми,
решительными лицами, куда-то отъезжали, видел, как ихние кони коваными
копытами крошат перетолоченный, перемешанный с навозом снег, как грызут
удила, скалясь и взметывая гривами, как сверкают медные бляхи на сбруе,
как взрослые, занятые своим, не смотрят уже на детей, шныряющих прямо
перед конскими мордами, в опасной близости от тяжелых беспокойных копыт,
видел, что все эти кони и оружные люди - бояра и кмети, ратники и мужики -
готовы скакать, рубить, класть головы в бою и убивать других, и все это
потому и в защиту того, что Юрий Данилыч тайно, ночью, яко тать, приказал
убить старого рязанского князя Константина, то есть сделал то, за что
любого другого казнили бы на площади, отрубив голову топором.
Давеча на выходе из двора (хоромы Федора Бяконта стояли рядом с
княжескими) Алферий столкнулся с табунком мальчишек. В их толпе Афоня,
самый младший из княжичей, о чем-то спорил с Алешей Босоволковым.
Брошенные салазки, рассыпанные безо внимания снежные кругляки, коими, как
видно было по белым отметинам, мальчики только что швыряли по воротам,
целя в резное изображение ездеца на коне и с соколом на рукавице, - все
говорило о том, что спор захватил боярских отрочат нешуточно. Тут же
вертелся и Феофан, младший брат Алферия, заглядывая через плеча ребят,
оступивших спорщиков. Алферий подошел к толпе и услышал, как Алешка
Босоволк кричал:
- Ну и что ж, что убил! Зато мой батя теперича тысяцкое получит, вот!
- За то, что убил? - ехидничал Афоня.
- За службу князю свому! - горячо возражал Алешка. - Коли князева
слова не сполнять, и ничто не сдеетси! И я бы убил, коли б мне Юрий
Данилыч наказал, вот! А ты, Афонька, сам будешь князем, дак и должон
понимать! И не дразни, вот!
- Алферка, Олферий! - закричали ему, едва завидев, сразу несколько
голосов. Алферий был на два года старше обоих спорщиков, к тому же он
столько прочел книг и столько мог рассказать сверстникам, что пользовался
среди мальчишек нешуточным уважением и почетом.
- Ты все знаешь, Олфера, дак как думашь, прав Юрий Данилыч, што
Костянтина убил? - тотчас насели на него мальчишки.
- А я говорю, прав!
- Нет, не прав!
- Судить нать было ево прежде!
- За что судить, на рати яли, дак!
- А почто Коломну не дают?!
- А почто давать, коли мы сами ее забрали!
- Экой ты разумной, как я погляжу!
- Ну и гляди, пока зенки не лопнут!
Алферий стоял, склонив лобастую голову и утупив островатый подбородок
в грудь, исподлобья озирал ребят. Что им сказать, он не знал. Он ничего не
понимал нынче и сам жаждал, чтобы кто из взрослых и умных мужей объяснил
ему то, что створилось на Москве.
Алферий так и не ответил мальчишкам. Боднул головой и, молча
поворотя, зашагал прочь.
- Ишь, гордый! И баять не хочет! - послышалось у него за спиною.
- Дак чо баять, чо баять! И так ясно все! - вновь зашумели спорщики.
