невского героя, содеянного святые винишь, яко татей и некиих худородных
выскочек? Да, по ханскому изволению получили мы стол великий! Наши права -
в руце великого кесаря. Хочет - милует, хочет - казнит! Слово кесаря, и
только оно, содеивает любого из нас князем великим! И нелепо есть тут,
пред лицом царя царей, даже и спорить о том!
Семен приодержался. В рядах придворных прошелестел одобрительный гул.
Джанибек глядел одобрительно. Кажется, эта грубая лесть, только что, на
ходу, измысленная Семеном, многим пришлась по сердцу.
- А бояре нижегородские, - продолжал Симеон, осмелев, - вольные слуги
князя своего и в праве отъезда вольны суть! Тем паче не в ину землю, а в
волость князя великого! Что же речено тут о граде Нижнем, то достоит царю
царей прежде уведати, чей был исстари тот град и в кои веки и когда дан он
в держание князьям суздальским.
- Не в держание, а в вотчину! - перебил его Костянтин Василич,
краснея лицом.
- Городец и Нижний были даны сыну Александра Невского Андрею и после
него, яко выморочные, воротились в волость великого княжения
владимирского! - громко выговорил Симеон.
- Наш род идет от Андрея Ярославича, брата Александрова, ему же был
дан от мунгальского хана великий стол владимирский первому среди русских
князей! После же разоренья Александр отобрал у брата волости те и отдал
сыну своему, Андрею! И после смерти Андрея, бездетна суща, волости те
воротились законным наследникам, а отнюдь не стали выморочны, то - лжа! -
Костянтин Василич рвал калиту на поясе, трясущеюся рукой совал в воздух
древние свитки грамот. - Вот! Вот они! - кричал он. - И в летописце
Владимирском зри! Такожде сказано!
Пожелтевшие от времени грамоты пошли по рукам. Ордынские вельможи
взглядывали, щурясь, в строки русского письма, выслушивали толмачей,
кивали, передавали дальше. Вот грамоты дошли до Джанибека, коему их
почтительно передал кади. Джанибек поглядел в развернутый столбец,
выслушал перевод толмача, покачал головою, бросив на Семена мгновенный
взгляд, который тот, не ошибаясь, перевел словами: <Говорил же я тебе!> -
и, свернув грамоту, воротил ее, через телохранителя, суздальскому князю.
Симеон подумал вдруг, что, не будь этой грамоты, Нижний все одно ушел
бы из его рук после суда. Люди не любят, когда кто-то выделяется слишком,
хотя бы этот кто-то был героем и спасителем страны. Но русская земля, в
лице этих своих князей и бояр, совсем не хотела, чтобы ее спасали!
<Надо было остановиться, - подумал он. - И предать доверившихся мне
нижегородских бояр? - вопросил себя жестоко. - И предать, - ответил, -
ежели нет иного пути!>
- Однако боярам и слугам вольным отъезд от князя своего невозбранен!
- громко возразил Симеон.
Костянтин Василич (он уже овладел собою) пожал плечами:
- Токмо после того, как оные порушат ряд с князем! - возразил он. -
Вольный слуга вправе отъехать, ежели бил челом о том господину своему и
разверз с ним ряд о службе. Сии же бояре творили дело свое тайно и должны
отвечивать предо мною, яко пред судией!
Начали выступать нижегородские и городецкие бояра. Завязался спор, в
коем обе стороны приводили примеры и доводы своей правоты. Все уже
изнемогли, когда Джанибек наконец прекратил словопрения.
- Мы будем решать! - сказал он по-русски, твердо произнося все звуки
чужой речи, потому слова звучали искаженно. Русские князья со своими
боярами покинули ханский шатер. На дворе они так и стояли, особными
кучками, не приближаясь друг к другу и даже как бы не замечая
супротивника.
Ждать пришлось долго. Там, в юрте, видимо, шел спор. Наконец их
пригласили войти. Осторожно переступая порог (заденешь - потеряешь
голову), они вновь зашли в круглую войлочную палату, завешанную шелком,
коврами и парчой.
- Мы порешили так! - медленно заговорил Джанибек. - Город Нижний
принадлежит коназу суздальскому. Бояр своих коназ Костянтин волен забрать
себе. Великим князем владимирским мы оставляем коназа Семена!
Семен прижал руки к сердцу, поклонился. Так же точно поклонились и
все другие князья. Когда Семен тронулся к выходу, у него потемнело в
глазах и голову повело кружением. Добро, поддержали бояре, не дали упасть.
И все же бой против братьев-князей, хоть и с потерею Нижнего, был выигран
им. Выигран, по крайней мере, до той поры, пока Джанибек не охладеет к
нему, не почнет думать, что московский коназ слишком осильнел, или же не
умрет...
И на таких весах весились честь, слава и грядущая судьба Руси
Великой!
ГЛАВА 38
Митрополит Феогност приехал в Орду уже после суда над Симеоном. С его
помощью пытались хотя отстоять нижегородских бояр от княжеского возмездия.
Все было напрасно. Костянтин Василич и на сей раз добился своего.
Нижегородские бояре в позорных холщовых ризах были им приведены в Нижний,
имения их отобраны, а самих суздальский князь повелел <казнити по торгу
водя>.
В Сарае князю Семену больше нечего было делать. Расставшись с
митрополитом, он ускакал в Москву.
Дома его ждали отрадные известия. После того как Ольгерд, не помогши
толком псковичам, ушел восвояси, те вновь замирились с Новым Городом и
Москвой. Он читал плесковскую грамоту, описывающую <разратие с немцы>,
повторяя про себя названия незнакомых местностей, скупые строки о каком-то
Грамском болоте, полянах и перелесках, за коими раскрывалась основательная
любовь плесковичей к своей земле, которую, вот уже столетье подряд, они
отстаивают от орденских рыцарей, до сих пор не уступивши ни пяди. И
теперь, когда был разорван ряд с Ольгердом, ему ничто не мешало любить
этих упорных и деловитых людей.
Настасья виноватилась, ладила сходить к угодникам. <Ты не виновата ни
в чем, грех на мне!> - сурово отвечал Симеон.
Из Новгорода доносили вновь о пожарах и несогласиях во граде, почему
владыка Василий установил пост с общим покаянием и молитвою и обходил весь
город крестным ходом.
Вести из Орды меж тем доходили смутные. Митрополит задерживался, и,
по слухам, с него требовали ежегодную <полетнюю> дань, то есть то, чего
еще не требовал с русской церкви ни один из ордынских ханов, начиная с
Батыя, вручившего и свое время русской церкви ярлык, освобождающий ее от
ордынских поборов.
Доносили, что Феогноста обадили перед ханом свои же русичи,
рассказавши Джанибеку, что у митрополита <имения много множество, и сребра
и злата и драгих каменьев, и утвари многоценная и всякого богатства, яко
много бесщисленно имат дохода, и достоит ему давати в Орду полетнюю дань>.
Феогносту мстили - по-видимому, братья-князья - за поддержку
великокняжеской власти.
Чего они хотят? И где предел низости людской, ежели духовного главу,
самого митрополита русского, не постеснялись обадить и оговорить пред
ханом бесерменской веры! Ну хорошо! Будет и церковь платить <виру дикую>,
давать серебро в жадные руки ордынских беков. И что тогда? Чьи сердца
взыграют радостию? Кто будет ограблен? Разве не они сами, постоянно
жертвующие в церковь серебро, порты и имения?!
Опять все то же! Пусть будет другому так же плохо, как мне, а
<другой> - это твой же брат во Христе, тот же русич, с коим тебе и жить и
погибнуть вместе, ежели погибнет Русь! Как объяснить им всем, что зависть
к ближнему - самая черная зависть на земле! Твори, дерзай! Трудись! По
труду и достоинство придет к тебе, и зажиток! Вот земля - паши ее! Заводи
скот, строй хоромы, торгуй, учись ремеслам или книжной мудрости! Земле
потребны добрые мастеры, князю - ученые слуги. Будь таким, и спасен будеши
и сам и отчизна твоя! И помоги ближнему или хотя не топи его, не вдавай во
снедь иноплеменным! Ближнему, русичу! Брату своему!
Так достоит ли пакостить и завидовать духовному отцу своему - попу
али архиерею, молитвеннику твоему и ходатаю пред престолом господним? Что
будет с Владимирской землею, ежели и церковь, угнетенная данями и нужою,
расточит и исчезнет в пучине времен?!
Зимою открылся мор. Умирали <прыщом>. Умерла сестра, Овдотья, супруга
ярославского князя. Умерла молоденькая жена брата Ивана, Федосья. В Твери
умер епископ Федор, бесстрашно причащавший больных и умирающих...
Митрополит Феогност все не ехал и, по сказкам, жестоко утесненный
бесерменами, сидел в заключении в Сарае.
ГЛАВА 39
В кирпичной горнице, скорее тюрьме, куда его поместили после отказа
выплачивать ежегодную ордынскую дань, было тесно и сыро. Митрополит
Феогност прятал руки в рукава долгого дорожного вотола на куньем меху,
который, слава богу, еще оставили ему бесермены. Мерзли ноги. Мерзла
голова в монашеской скуфейке. У иподьякона, который только что приходил
навестить митрополита в узилище и прошал, не нужно ли чего, он как-то
позабыл попросить принести ему вместе с часословом теплую шапку и сапоги.
Как кричал на него муфтий! Как шипели татарские вельможи! Сколь с
умалением власти кесарей цареградских умалилась православная церковь!
Разве могло такое произойти с ним, митрополитом русским, еще десять, нет,
двенадцать лет назад, до того, как несчастливый Андроник был наголову
разбит турками при Филокрене! И теперь нечестивцы требуют от него даней,
как от какого-то упрямого князька... Забыв начисто все прежние грамоты
ордынских ханов! Забыв, чем была русская церковь... Чем была! Вот и ответ!
А ведь давно ли ихний пророк, Джелаледдин Руми, толковал, что вера одна, а
религии - это лишь разные пути к Богу... И, поддавшись на бесерменскую
прелесть, крестьяне Анатолии принимали мехметову веру, отвергаясь
истинного православия! Но уже теперь суфии и казы толкуют о чистоте веры,
мече ислама, священной войне с неверными!
С этого все и начинается! С примирения. С рассуждений о дружбе, о
единстве вер, о едином вселенском правлении... А затем те, кто поверят
змиевой прелести, платят за то потерею и веры, и воли и даже языка своего!
Господь в благости своей содеял языци несхожими один другому и после
разрушения вавилонска столпа и разделения наречий расселил по разным
землям! Значит, должно так! Значит, ко благу земли, что всяк сущий в ней
имеет свое место и свой нрав и навычай! И пути к Господу да будут наразны
и неслиянны... Почто?! Не нам вопрошать! Не нам. Да, для нас, греков, и
для Руси свет православия - единый истинный свет, и несть иного! И пока
будет так, дотоле стоять сей земле и не пасть жертвою злобы безбожных
агарян!
Он о сю пору старался не вмешивать себя в споры Акиндина и Варлаама с
Григорием Паламою. Даже скорее склонялся на сторону первых... Теперь же,
униженный и ввергнутый в узилище, он понял, сердцем постиг всю правоту
Григория Паламы! Допусти он мудрования Варлаамовы, и что тогда удержит
православную церковь, оплот истинной веры, от воссоединения с римским
престолом? И что наступит потом, когда поутихнут первые радости
воссоединения и грозно восстанет извечный и неотменимый вопрос: как, коим
побытом, жить в этом союзе? Кому платить налоги? Чей способ жизни брать в
образец себе? Какой язык или какие языки почесть лучшими, а какие -
худшими, и почему? И вот тут-то и станет ясно, что вселенская любовь -
попросту завоевание одних языков другими, совершенное не оружием, а
изнутри - хитрым обманом, помощию разрушения веры, помощию всеконечного
пленения духа народного!
Не достоит церкви православной имати союз с латинами! Не достоит
языку русскому отвергатися истинного православия!
Да, он сам когда-то мечтал о воссоединении Литвы и Руси в единой
