(<Чего они все на <а> гуторят?> - подумал скользом, услыхав толковню двух
баб-портомойниц.)
В тереме было тепло, даже жарко. Печи топили еще по-черному, но топки
были там, за стеною, где суетились холопы, а сюда, в горницы, шло только
приятное горячее тепло. Давеча ценинный мастер сделал в тереме муравленую
зеленую печь. По гладким, скользким поливным изразцам, нагретым изнутри,
было приятно проводить рукой.
Княгиня с сенными боярынями и дворовыми своими сидела за работой, те
пряли, сама вышивала серебром и золотом пелену в Данилов монастырь. С утра
сказывали сказки, а ныне занялись чтением. Из Мурома привезли списанное на
грамоту сказание про князя Петра и деву Февронию. Данил остановился,
невидимый, у приоткрытых дверей, посмеиваясь про себя. Вот уж бабье
чтение! Впрочем, было похоже на житие. Про князя и его жену, видимо, была
из простых, начала Данил не слышал. Читали, как изгнанные князь с княгиней
плыли по Оке и некий боярин восхоте княгиню, разожжен от красы лица ее. И
княгиня, поняв это, наклонилась и зачерпнула воды с той и другой стороны
лодьи. Данил повел головой и рукою остановил сунувшуюся было прислугу:
- Не мешай!
Хотелось так же вот, невидимо, дослушать рассказ до конца.
Вдруг стало тихо. Это Неонила остановила бесконечное вращение
веретена и, уронив руки на колени, вперила взгляд прямо перед собою, лишь
губы беззвучно шевелились, что-то произнося, не слышное никому.
- <Испей!> - говорила княгиня Феврония боярину. - <А теперь с этой
стороны. Откуда слаще?> - Разом вздохнули Нюшка с Машей, сенные девки
Дунины. Маша прижмурилась и повела головой, отгоняя видение: красивый
всадник, ездец, на чалом жеребце, что снова приснился давеча перед утром.
Сама Окулина Никитьевна, сенная боярыня, преисполнясь тихим восторгом,
читала все истовей и проникновеннее, медленно складывая слова, простые и
прекрасные, как прозрачные индийские камни.
- <Уже изнемогаю!> - звал князь. - <Потерпи!> - уговаривала его
Феврония, спеша дошить воздух, и уже когда пришли от Петра в третий раз,
передав его слова: <Уже хочу умереть и не жду больше>, - сказала: <Иду!>
Вколола иглу в недоконченную работу и умерла вместе с ним.
Окулина дочла и медленно откинулась. Маша вдруг заревела навсхлип,
зажимая лицо руками, и княгиня неожиданно добрым движением привлекла к
себе ее сотрясаемые рыданием плечи:
- Полно, ластушка, приедет твой ездец, уж коли любит, так приедет!
Вошел князь. Овдотья, бросив девушку, что перестала рыдать, встала и
пошла ему навстречу. Улыбаясь, Данил оглядел горницу. В стоянцах светло
горели желтые ярого воску свечи. Девки вскочили, боярыни склонили головы.
Данил махнул им рукой - сидеть. Улыбаясь Дуне, погладил тепло-гладкую
изразцовую печь. Поглядел на воздух в больших пялах, что шила Овдотья.
Пошутил:
- Иглу-то не забыла воткнуть?
- А ты и подслушивал, какой! Голоден, конечно!
- Как зверь!
- Счас накажу!
Проходя мимо него, нарочно коснулась плечом, погладила по руке,
оттого стало еще теплее. Скоро Данил, переменивший платье и сапоги,
омывший руки под медным рукомоем, сидел за столом и ел тройную уху, а
Овдотья глядела, как голодно ходят у него скулы, как поблескивают глаза.
Привставая, сама подливала того и другого. По случаю начала поста уха была
рыбная. От меда Данил отрекся, помотав головой:
- Квасу! Меду счас на поварне выпил. Доспевает. Добрый будет мед.
Ты-то ела? Поешь со мной!
- Я вот чего возьму: грибов, - отмолвила Овдотья, - и соленого
чесноку.
- Опять на соленое потянуло? - спросил Данил весело. Овдотья залилась
алым румянцем, поглядела из-под ресниц, отрицательно покачала головой.
Данил, отвалясь, шелушил чесночину.
- Добрый чеснок! Нынче не загниет, сказал я им: он прохладу любит,
лучше лежит!
- Ты у меня хозяин! - ласково-лукаво отозвалась Овдотья.
- А что?
- А кто лонись осетров загубил?
- Коптильню нужно нову!
- Ну дак и не докоптили-то, по твоему же слову делали, как быстрей!
Испортили никак о двести пудов!
- Все одно не пропала!
- Не пропала, а уж купцам не пошла, скормить пришлось.
Сытый Данил только рукой отмахнул. Будет поминать теперь до весны!
Работники ели - нахваливали! Спросил про сына:
- Спит?
- Спит уже. Тихо так спит, наигрался. Тебя боярин прошал какой-то.
- Что ж не сказала враз?
- А хоть поел в спокое!
- Ну, и пожар случись, тоже впереди кормить станешь?
- Сыт?!
- Боле некуда! Что ж, зови боярина-то!
- Я посижу?
- Смотря с каким делом он ко мне!
Боярин, наклонясь в дверях, пролез в горницу, и тотчас по его лицу в
тенях и отблесках заколебавшихся свечей стало ясно, что вести были
недобрые. И когда боярин, косясь на княгиню, начал сказывать, Данил махнул
рукой Овдотье:
- Выдь, про смерть не тебе слушать!
Зло совершилось в Курском княжении, но касалось всех, потому что
могло откликнуться не тем, то другим. И сразу как-то словно даже холодом
повеяло по Кремнику от того места, где стоял ордынский двор и сидел баскак
московский. Правда, Данил ладил с баскаком неплохо. Татары подторговывали,
и торговля эта - так уж он сумел устроить - шла тоже через князя и была не
безвыгодна Данилу. Теперь же, с переменами в Орде и нелюбием между Ногаем
и Телебугой, приходилось держать ухо востро.
В Курской земле произошло вот что. Баскачество в Курске держал
бесермен Ахмат, откупивший у татар сбор даней. (Слава Богу, у них здесь с
Александровых времен дани собирали сами и уже сами передавали баскаку!)
Ахмат, кроме того, что немилосердно обирал княжество, устроил две своих
слободы в отчине Олега, князя Рыльского и Воргольского. Ахматовы слобожане
не платили мыта, ни выхода ордынского, и потому слободы скоро наполнились
народом, а села близ Курска и Воргола опустели. Сверх того, слобожане,
поощряемые Ахматом, сами грабили окрестных крестьян.
Князь Олег со сродником своим Святославом Липовецким, как только в
Орде сел Телебуга, отправилась к нему с жалобою. Ахмат не имел права
заводить слободы на княжеской земле и переманивать людей, отчего, кстати,
страдала ханская казна. Телебуга тотчас дал князьям приставов и велел
забрать из слобод своих людей, а слободы разогнать. Олег и Святослав
воротились с татарским отрядом, ратникам повелели пограбить обе слободы и,
поковав, забрать и вывести своих людей из слобод, что и было сделано.
Ахмат в ту пору был у Ногая и, узнав о разграбления слобод, тотчас
оклеветал Олега со Святославом перед Ногаем: мол, Олег со Святославом не
князи, а разбойники и твои, великого царя, супротивники. Аще хощеши
испытати, то пошли к Ольгу сокольников своих. Есть ведь у него в княжении
ловища лебединые, ежели будет ловить с твоими сокольники и придет к тебе,
тогда не ратен есть.
Олег не посмел ехать, потому что Святослав Липовецкий, полагаясь на
разрешение Телебуги без ведома Олега ночью ударил разбоем на слободу, а
тут, как ни поверни: разбой - разбой и есть. Сокольницы пришли, звали
Олега, вызнали все и донесли Ногаю, что Олег и вправду разбойник и враг
Ногая. Тут-то Ногай и показал, чего стоят в его глазах Телебуговы
повеленья. Тринадцатого генваря, как о том уже доносили Даниле, под
Ворголом появилась татарская рать, посланная Ногаем. Олег бежал к
Телебуге, а Святослав укрылся в воронежских лесах. Татары опустошили всю
округу, гнались за князьями, захватили тринадцать человек Ольговых и
Святославовых старейших бояр и, поковав их в немецкие железа, отдали
Ахмату на расправу.
Теперь татарская рать разоряла Воргольские, Рыльские и Липовецкие
земли и забирала полон, а Ахмат снова собирал свои слободы, сгоняя людей,
скот и свозя добро. А бояре те уже, сказывают, казнены и развешаны по
деревьям. Их видали с отсеченными правыми руками и головами...
Данил слушал, схватясь за голову.
- Люди бегут, к нам уже прибились иные. Принимать ли? - спрашивал
боярин.
- Принимай! - глухо отозвался Данил. - Сюда не веди, нать, чтобы
баскак не знал.
- Гостей там тоже позабирали немецких и цареградских, но разобрались,
выпустили и товар воротили им. Гости тоже напуганы, конечно...
- Понимаешь, чем пахнет тута?
- Как не понять, Данил Лексаныч, батюшка! Теперича кто ни будет
ратиться, всяк то к Ногаю, то к Телебуге за помочью, и всю землю
испустошат! Олег, сказывают, пенял Святославу, мол, жаловаться нужно было,
мы бы передолили его в Орде-то, а Святослав в ответ: <То вороги мои и Руси
смертные, не человека обидел, но зверя!> Теперь и Олег со Святославом
поврозь...
Данил молча кивнул и тотчас подумал о братьях. Ох, не удержится
Андрей, снова начнет свои петли плести! А коли Ногай рать поведет теперича
на Митю, могут и через Москву повалить! Он, прикрыв глаза, вживе
представил в Москве рать татарскую, только помотал головой. Боярин тоже
представил безголовые однорукие трупы курских бояр по деревьям и тоже
покрутил головой. Самому стало холодно, даром, что в шубе сидел. Быстро у
их! А людей-то в полон угонят, а сел-то пожгут! Осподи!
- Сторожи послать! - приказал Данил, подымаясь. - За Коломну, для
всякого случая. (Сам подумал: <К Мите - гонца. Может, уж и знает, а все
одно!>) Что еще? Да, пущай стерегут татар, куда те поворотят? Станут
уходить, тоже гонца шли!
Мир опять рушился. Только бы не Москву! Только бы не через Москву!
Ну, а родной дом, Переяславль на дым спустят - лучше? По закону нать. Дак
у кого из них, у Ногая или у Телебуги, закон?
Ночью Овдотья выспросила-таки у него всю историю, задумалась.
- А сюда не придут?
- Ежели Андрей не созовет опять... - отозвался Данил. Он обнял жену.
В темноте изложницы чуть похрапывала сенная девка, держали с собой при
малыше. Из-за полога едва пробивался свет лампадки, колыхалась тень, и
казалось - то ли дует по ногам, то ли и весь полог несет по темным волнам.
А там где-то, в черной степи, идут многочисленные конные рати, движется
Орда, сталкиваются царства и миры. И такие игрушечные перед этой
враждебною силой деревянные городни Москвы, и так мал его Кремник, как
лампадный огонек во тьме. И будто в малой лодке плывут они по темному
морю, а справа и слева вода...
- А мне не стыдно, что я хочу спастись, уцелеть! Им всем нужен мир,
от Новгорода до Кавказа, до Железных ворот, в Болгарию посылают рати, шлют
послов в Царьград, помогают волынскому князю, дружатся с франками,
цепляются за Киев - все еще! Свея, датчане, немцы, Рим... И всем помогаем,
и всюду надо соваться! Может быть, и они, бояре московские, Протасий с
прочими, тоже того хотят, может быть, и сами москвичи хотят, но я видел
уже, чем все это кончалось! Внутри у себя устроить нужно прежде всего! У
нас есть земля на Севере! Ее обиходь! Смерды умнее нас, бегут и бегут за
Волгу да во Тверское княжество. Тверичи вон кажен год новые слободы
ставят! И к нам бегут только спокоя ради! Отсидеться нать, пусть хоть
подрастут люди. Нать откормить народ! Пущай смеются, а мои мельницы важнее
Андреевых затей! Сделаю... Забудут, на могилу наплюют... Помнят тех, кто
больше крови прольет!.. Ты-то хоть любишь меня, Донюшка?
- Люблю, Данилушка мой!
ГЛАВА 69
Были бабы дорожные и всякие, и даже сударушка во Владимире, и была
одна, первая, единственная - она. И бросал, и возвращался, и уезжал, и
расставались уже <навсегда>, и от мужа бегала к нему, и все не кончалось
доднесь. И еще весною ехал по волглому, в весенних голубых тенях снегу
опять к ней и не чаял, не гадал, что во последний раз, во останешний.
