Конюх, с преувеличенной радостью на лице, подольстил:
- Растет сынок-то!
- Растет! (Хоть этого родила бодрого.) Старший, Иван, рос, а не
радовал. Такому княжеских поводий в руках не удержать. В монахи бы уж шел!
(Грешным делом подумалось.) Дело еще долгое, может, головой возьмет.
Учителя хвалят, прилежен. Давеча притащил какую-то рукопись,
Даниила-заточника послание, и толковал складно про корыстолюбие, про
старые времена.
Дмитрий вздохнул, с крыльца еще осмотрел Красную площадь, обугленные
домишки, тощий торг. И людишки, кто живы, сбежали. Большинство ждет, как
куда повернет. Кто и вовсе раздумал ворочаться. К брату Данилу много,
сказывали, народу подалось... Конюшни и то порушены. Тьфу! Как терем-то
уцелел!
На башне стал бить колокол. Колокол тоже уцелел. Прежний. Голос
знакомый, от этого несколько потеплело на душе. А все же попадись нынче
Андрей ему в руки! Не знай, что и содеял бы...
Ввечеру сидели с боярами. Идти на Владимир, отбивать? Силы хватило
бы, да тогда татарский хан беспременно свою рать пошлет.
- Опять по болотам набегаемси! - сказал кто-то из бояр, и Дмитрий
только дрогнул щекой, не оборвал, не окоротил.
- Новгород воротить нать! - сказал Гаврило Олексич. - Тогда и
владимирцы сами ся передадут.
Дмитрий смотрел на Гаврилу, медленно соображая. Руки плотно
вцепившись в подлокотники, спина напряженно прямая, брови хмуры, взгляд
остр. Княжеская шапка на голове. Бояре по лавкам. Тоже в шапках. Кто в
колени упер руки, склонив голову да взглядывая изредка на князя, кто на
посохе сложив, кто на груди. День смерк. В высоких стоянцах потрескивают
свечи. В очередь теперь говорить Мише Прушанину:
- Торговлю ежели... обозы...
Князь перевел очи, разомкнул уста:
- Хлеб не пускать?!
Сказал, как велел. Задвигались на лавках. Давно, с дедов, с тех еще
времен, что до Батыя, не делали этого. И торговля нужна была новгородская,
ордынское серебро шло оттуда, и так как-то... Голодом ставить на колени...
Заспорили было, но сам Дмитрий не колебался. Новгород стал чужим,
далеким. Там Андрей, брат и враг кровный, с которым сейчас не то что пить,
в глаза бы глядеть не мог, с души воротит! Брат! С главным прихвостнем
своим, с Семеном Тонильичем. Тот-то и есть всех зол причина! Там был его
город, его Копорье. Города нет. Все, что любил, обернулось злом и
требовало мести.
Дмитрий не подумал о том, что голод прежде всего ударит не по боярам,
а по простой чади, что от него может отворотиться и Торговая сторона, а не
только Прусская улица. Душа ожесточела и требовала на зло отплатить злом.
Заморить, подчинить, заставить! Так, как заставлял он себя любить
нелюбимую жену. Он послал в Суздаль, где на Андрея злобились давно, веля,
чтобы и они тоже придержали хлеб. Того же потребовал от юрьевского князя и
других. По дорогам и волокам были поставлены заставы, и в Новгороде уже
начали расти цены на зерно.
Но тут заупрямилась Тверь. Святослав Тверской без новгородского
серебра нынче не чаял заплатить ордынского выхода и потому совсем не хотел
рушить новгородскую хлебную торговлю. Дмитрий рвал и метал, хотел уже и
полки двинуть на Святослава Тверского, но тут вмешалась новая сила, о
которой он и подумать не мог. Ему не подчинился младший брат, Данил
Московский.
ГЛАВА 60
Андрей вошел один в княжеский городищенский терем, сел на лавку.
Положил на стол беспокойные сильные руки. Как легко все-таки подписал он
эту грамоту, что просили у него от лица всего города новгородские бояре!
Дмитрий им этой грамоты не давал. Дмитрий хотел быть господином во всей
земле. Но будет ли он-то господином, ежели княжья печать на грамотах без
печати новгородского посадника не станет ничего значить? Ежели торговый
суд учнут править без него, князя, по слову тысяцкого? Ежели ему и его
боярам запретят покупать села в Новгородской земле?
Не разрешить всего этого он не мог. Дмитрий не одолен и уже воротился
в Переяславль. И все же сейчас, наедине с собою, он изумился той легкости,
с какой пошел на это, на то, чтобы... Да, так и надо сказать: на отказ от
власти! Что же ему нужно тогда? Зачем вс°?!
И что его больше всего долит, больше всего страшит теперь, когда он
дал новгородцам эти ихние права и грамоты? Своя потеря? Нет! Только то,
что Дмитрий на это бы не пошел. (Не пошел, однако, и потерял Новгород!)
Противное подозрение, что его все время сравнивают с Дмитрием, вот что не
давало жить, вот что долило паче всего! А старики, те еще и отца помнят,
Александра, Невского, победителя, и с отцом сравнивают, и еще кто скажет,
поди, как тогда покойный Василий: <Дмитрий поболе на отца похож, чем ты!>
И еще кричал ему Василий тогда: <Бери Новгород!> Вот он взял. И что
дальше?
Все эти празднества, пиры у бояр, венчание на новгородский стол в
соборе, все это было как багряное фряжское вино, как кровь, что тоже
ударяет в голову. И вот - отрезвление.
Вот здесь, за этим столом, сидели они тогда втроем. Он сидел там,
напротив, на перекидной скамье. Дмитрий - здесь. Андрей, и не думая, сел
сейчас, оказывается, на место братне. И опять покоробило. Хорошо Даниле,
занят в своей мурье... Сын народился!
Семен говорит: <Мне не нужно, я для тебя, для князя>. А он, князь,
для кого? Сына и того нет. Феодора скоро приедет. Феодора еще молода,
должна родить. Не наказан ли он бесплодием? Кем? И за что? (Каин и Авель!)
Не убивал я брата своего! А кони вс° ходили взад-вперед и кору грызли... и
не ушли. (Господи, сжалься надо мной!) Так что же мне все-таки нужно?!
Власть? Я сегодня отрекся от нее, подписав ряд с Новгродом. Одолеть брата?
Я одолел его. Земля моя - и не его. А можно ли подчинить землю, ежели не
хочет того земля?
Завоевать, сломать, залить кровью - это можно. А подчинить, сделать
своей, чтобы дрожали, но и любили, чтобы гордились тобою, чтобы не
оглядываться и не думать, - как смотрят, не усмехаются ли вслед? Чтобы
смотрели и вслед подобострастно!
Строить каменные терема с золочеными кровлями, везти мрамор из
замория, чтобы сотни слуг, опахала, вельмож раболепие? Чтобы Феодора в
византийской парче, с индийскими жемчугами в ушах проплывала видением,
надменно приподняв писаные брови и слегка опустив рисованные, удлиненные
глаза... Для сего надобно быть императором, кесарем, господином в земле и
в роде своем. (А истинный кесарь там, в расписных, в огромных, в
неправдоподобно легких, готовых улететь шатрах>, на зеленой траве, где
дремлют чуткие кони и острия татарских копий да дымы только и прочерчивают
затухающий вечерний лик красно-зеленой степной зари.) Да и где строить? В
Городце, в смешном маленьком его городке волжском... Во Владимире, что
вечно переходит от одного к другому? (Так для кого и строить?!) Здесь, в
Новгороде, где ему оставили одно только имя княжое? Нет земли для дворцов
и палат, земли прочной, своей, неотторжимой. Нет для него на Руси такой
земли! Нет дома, ничего нет... Так что же он, победив, поражен? С кем же
драться теперь? Кого же еще нужно победить, и зачем, и где, чтобы добиться
наконец, чтобы стать тем сильным и властным, тем бестрепетно-великим,
какого из него хочет сделать Семен - друг, слуга или змей-искуситель? Кого
еще надо задавить, расточить, рассеять, чтобы наконец ощутить ее, эту
власть, власть силы, власть, никому не дающую отчета ни в чем и ни в ком,
от Бога ли или дьявола данную, самим ли взятую, но безмерную, в которой
только и можно, верно, найти покой и забыть про себя самого!
Семен Тонильич должен сейчас войти. На днях прибывает Феодора. Он
поведет ее за руку по ковровой дорожке от пристани сюда, к Городцу, к
терему княжому. Будут тесниться глядельщики, будут толковать, сколь
прекрасная княгиня Андреева, ахать, умиляться, шептать: <Из писаных
писаная!> И сам он будет любоваться ею, как всегда, больше на людях, чем
дома, в своем терему, - словно чужое стороннее обожание возвышало Феодору
в его глазах... А может, так и есть? И она войдет сюда - высокие плечи - и
скажет: <Здравствуй, князь!> И взглядом спросит о дворцах, о мраморах и
яшмах разноличных, о пышности кесарския земли... У нее тоже ничего нет,
кроме этого. Нет сына, что успокоил бы женщину, нет прочного дома. Одна
только власть и жажда власти, что сжигает, сушит ее тело, ставшее уже
чужим и жестким в постели, что сжигает ум и душу. Когда-то Семен намекал,
теперь и она первая сказала ему, что он глуп, ибо упустил Дмитрия, что
брата следовало казнить, только тогда станет безопасен престол. Сказала и
не ужаснулась ни душой, ни видом. Сказала и скажет вновь... Что же не идет
Семен?!
Семен входит. Андрей выпрямляется за столом, руки, пошевелясь, чтобы
сжаться в кулаки, разжались. Сжатые кулаки неприличны князю. (О, он
научился, и они доиграют эту игру до конца!) Семен входит. Он в дорогом и
долгом платье, оплечье в виноцветных лалах, лицо озабочено.
- Беда, князь! Дмитрий перекрывает пути. А у нас во Владимире -
только город оборонить, с Костромы и Нижнего не снимешь, чернь забунтует.
Федор Черный в Сарае. Без него ярославцы не вступятся. Сами - одни не
управим. Надо опять в Орду.
...Предстояло прежде всего добраться до Владимира. Дмитриевы заставы
стояли по всем дорогам. Андрей, мало надеясь на крестное целование, забрал
с собою старейших новгородских бояр с их дружинами (и для защиты в пути, и
как залог, чтобы не перекинулись к брату). Посадника, Смена Михайловича, с
ратью отправил в Торжок встречать и переправлять в Новгород хлебные обозы,
что не сумел задержать Дмитрий. Прочих бояр Андрей отпустил назад, лишь
дойдя до Владимира, откуда сам через Городец уехал в Орду.
ГЛАВА 61
Пять лет назад Тверь сгорела целиком. Хороводы хором, лабазы,
пристани, княжой двор - все огонь взял без утечи. Осталась единая каменная
церковь Козьмы и Демьяна да груды дымящихся бревен, среди которых суетливо
рылись уцелевшие жители. Теперь только случайные осыпи золы на обрывах
оврагов напоминали о том пожаре. Вновь по Волге тянулись амбары и клети,
восходя вверх по берегу, толпясь, поражая бревенчатым изобилием опор и
подрубов, вздымались по склонам, обжимая даже княжой двор, утесненный
постройками горожан. И вс° строились, строились, строились, выкидывая
слободы за Волгу, туда, на устье Тверцы, где город был когда-то, еще до
Ярослава Всеволодича. Перенесенный на правый берег, он теперь снова лез
туда, ближе к новгородским пределам, к несносному, вечно враждебному
Торжку, передовой заставе Великого Новгорода. Здесь, в стыке путей
торговых, шла постоянная, хоть и не объявленная, купеческая война. Но уж
вверх и вниз по Волге город рос без удержу, выкидываясь пригородами,
торговыми рядками, и княжество росло точно так же: протягиваясь сильно
вверх, до Зубцова и Ржевы, до литовского рубежа, и вниз, до Кашина, и за
Кашин еще. И только ростовский Углич становился преградой этому
суетливо-деловому, буйному и напористому движению Твери и тверичей. Но
зато в городах и княжествах и вниз по Волге, аж до самого Сарая, спроси в
любом рядке торговом: самый частый - тверской гость. Гость деловитый,
разбитной, настырный и богатый, гость тороватый и гордый собой, своим
княжеством. Князь у тверского гостя свой. В тереме княжом и Святослав
Ярославич, покойного князя сынок, и вдова, мачеха Святослава, Ксения.
(Даром что новгородская боярыня, давно уже стала своя, тверская. Сынка
ростит, Михайлу, резов растет сынок, и статен, красовит, и в наученье
