старался ни о чем не думать, так было легче.
- Знал кого окроме меня?
Федор кивнул молча.
- Что ж...
- Лучше тебя все одно нет!
- А не взял. Молила тогда.
- Мать не велела.
- Ты мне не баял того...
- Чаял, уговорю.
- Что ж, плоха ей показалась?
- Не... (чтобы выгородить мать, соврал). Старшего женить сперва
похотела, да так и...
- Ладно уж! И я, вишь, не стала ждать. Да и батюшка неволил: слава
идет, а жених добрый.
- А какой...
- Не прошай! Вишь, здеся сижу.
Они расстались, не дав обещания встретиться вновь. Слишком горько да
и трудно: где в деревне убережешься от любопытных глаз? Федор понимал, что
мужик убьет ее, ежели только о чем прослышит.
И все это ворошилось в нем, не давая думать ни о чем больше. Пока
сидели вчетвером, он снова вспомнил о ней и, когда Грикша начал прямой
разговор, даже вздрогнул, не сразу опомнясь.
Сестра, густо заалев лицом, вышла из-за стола и из избы, хлопнув
дверью.
- А есь ли кто на примете? - спросил Федор, окончательно очнувшись.
- То-то и горе, что есь! Купчик, с Углича... Ему в придано серебро
нать! Вот, а ты говоришь, бронь...
- Бронь жалко! - ответил Федор.
- И с чего ты взял, что тебя возьмут? Князь еще во Владимире!
- А мне обещал Терентий Мишинич.
- В дружину хочешь?
- От своей доли откажусь в земле, серебро отдам все, что скопил! -
глухо отозвался Федор. - Только бронь нужна.
- Я-то думал бронь продать, - возразил Грикша, - либо вообще оставить
Просинье.
- Кто таков жених? - снова спросил Федор.
- Баял уже, купчик. Дело у его торговое, серебро нать.
- Две гривны сейчас дам. Гривну еще достану. Неуж не соберем?
- Ладно, - уступил Грикша. - Обмозгуем ужо. Митрополит по зиме будет
в Переяславли, може, что и мне тогда перепадет... Слыхал, что он
ростовского епископа Игнатия отлучал?
- Простил?
- Князь умолил. В Ростове князья вс° волости поделить не могут!
- А кто может... (мы с тобой отцову бронь не поделим!) - А вслух: -
Мне в Юрьеве старец один сказывал о Святославе, мол, оттого уступил стол
Невскому, что не похотел резни на Руси...
- Не потому, а потому, что усидеть не смог... Да, да! - разгорячился
Грикша. - Они добрые, хорошие, как и ростовские князи, а - не живут! Не
держатся за жизнь, так-то вот!
Федор еще через неделю попытался подобраться к брату через мать:
- Мама, уломай ты Грикшу, пусть отдаст мне бронь!
- Не смею, он теперь старшой, - отмолвила она.
Они вернулись к этому разговору спустя время, уже перед самыми
заморозками. Поехали в челноке на рыбалку. Ночи уже были темные, глаз
выколи. Пристав к берегу, развели костер и, лежа в шатре, прислушиваясь к
шорохам ночного леса и плеску рыбы, вполголоса завели спор о возможности
чего-то добиться в жизни. Грикша доказывал, что все предназначено Богом, и
доброе, и худое. Еще заранее, до того, как человек родится. И даже еще
раньше, с той поры, как был сотворен мир. Федор горячился:
- Неуж я не могу сам сделать ничего! Да в кажном дели усилишься - и
сделаешь, а не усилишься - и ничо не выйдет! Я могу так, могу и эдак. Могу
сиднем просидеть, все буду ждать, что от Бога мне в рот манны небесной
накладут! А захочу - заставлю себя, вот, усилием, разумом своим, и сделаю
что ни то, и от меня жизнь хоть маленько, да сдвинется!
- Что ты сделаешь, Федор, то так и предназначено тебе. Ты шевелись,
делай, старайся! Так тебе и нужно! А другой не будет, не сумеет, оно и
уравняется.
- И татары, скажешь, предназначены были?
- И татары. Заслужили мы татар. Не они, дак другие были бы все равно.
- Тебя послушать - ложись и умирай.
- И умрешь в свой час. Все помрем.
- Бог дал зачем-то нам свободну волю!
- Нет у нас никакой свободной воли. Все предназначено, все. <Ни
единый волос не упадет с головы без воли Его!> Это что значит?
- Но зачем же тогда вс°? И мы, и вот!
Он мотнул головой в сторону костра и леса, где что-то гулко ухнуло и
прокатилось, замирая в тишине, и снова стал слышен только тихий треск
костра, шорох воды да редкие всплески рыбы.
- Видишь, Федор, ето не просто объяснить. Человек, ну словом, как
мир. И в нем все то же, что в большом мире. А порядок мира - согласие.
Словно в пении церковном. Голоса разны, а поют согласно. И коли на струнах
играет игрец какой - струны разны, и звуки не в одно. И кабы все звуки
одинаки были, не стало бы и музыки. А музыка - ето согласие. Так и в мире
все и разно, а согласно одно с другим. Ты вот мятешься, бабы тебе там
нужны, иное что, а ты возвысься умом и тогда поймешь гармонию мира. Надо
все забыть и отбросить. И тогда услышишь, как небеса поют о славе Бога. Из
разного слагается одно, единое, сущее. Ты баешь, хочешь досягнуть чего, а
иной будет сидеть, и ему то предназначено, а тебе - твое. Покой и движение
разны, а в природе смешаны, и не может быть покоя без движения и движения
без покоя. Вот звезды: вечно движутся, а с мест не сойдут! Взгляни! И у
людей, у зверей, у травы, у всего свой срок и предел. И вс° вместе! Все
связано, и все предназначено от начала начал. Так вот мудрецы глаголют!
Грикша одолевал его в споре, но Федор все одно не мог принять
братниных слов.
- Ну все равно! Скажем, мироздание, это... И звезды, и травы... Но
человек! Вот если бы я не отвез князю грамоты...
- Другого пошлют! Тут-то ты вообще никто!
- Ну пусть. Пусть я еще никто. Но вот митрополит Кирилл. Он может
приказать даже князьям, отлучить кого от церкви. Вон владыку ростовского
Игнатия чуть сана не лишил! От его воли много зависит!
- И ему тоже от Бога дан предел... Молод ты еще, Федор!
В лесу снова ухнуло.
- Филин, должно! - сказал Федор, подымаясь. - Пойти мережи поглядеть.
Возвращаясь, он все думал над словами брата. И все-таки в голове не
умещалось. Вот небо, звезды, и все божьи ангелы там, все нерушимо, все
стройно... И зачем же тогда мы? И рождены, и брошены в мир?
- А вот когда поймешь, - отозвался брат, - станешь спокойнее.
Научишься все принимать, как есть.
Они вдвоем нанизали рыбу на кукан и вновь улеглись. Свод небес
медленно поворачивался. Звезды передвинулись. Крупная звезда вдруг
сорвалась и упала, прочертив мгновенный голубой след. Федор не поспел
задумать желание. Пора было возвращаться. Они загасили остатки костра,
собрали мережи и рыбу. Вода у бортов глухо булькала.
- А в Новгороде на таких челнах и не выходят! - сказал Федор. -
Перевернет!
Когда они, привязав лодку, уже подымались от причалов в гору, Грикша
вымолвил:
- Ладно, ежели точно примут тебя в дружину, бронь возьмешь. Но чтобы
никуда боле не девать! В нашей семье чтоб!
Просиньин купчик скоро появился сам. О приданом уже урядили без
Федора. И Федор просто посидел с будущим свояком за корчагою пива.
Поговорили о конях, о том, о сем. Чужой был мужик. За что-то любит сестра?
Или просто кто-то нужен? Договорились ждать Святок. Федор как чувствовал,
что на свадьбе сестры ему не гулять.
ГЛАВА 50
Митрополит Кирилл прибыл в Переяславль вместе с великим князем
Дмитрием, ростовским епископом Игнатием, владимирским епископом Феодором и
новгородским архиепископом Климентом. Здесь, в Переяславле, митрополит
киевский и всея Руси начал изнемогать. Он устал, устал не столько плотью,
сколько духом. Едучи из Киева в Суздальскую Русь, думал отдохнуть, вкусить
плоды посеянного и застал землю в борении и скорбях. Продлится ли жизнь
духа здесь, на этой тверди? Не потухнет ли слабый огонек веры под бурями
зла и жестокости, что облегли владимирские грады и души людей, сущих
окрест?
В конце концов он свершил все, что мог и что было предназначено ему
свершить свыше. Укрепил значение церкви здесь и в Орде, перед ханом.
Защитил ее от гибели в самые мрачные годы безвременья и утвердил ясные
правила на грядущие времена. Смирял князей, миловал, побеждал низкие
страсти корысти и себялюбия, учил и наставлял, не уставая. Его трудами
спасено то, что, как далекий огонь в ночи, указует путь заблудшему
путнику. И он наконец изнемог.
Серо-лиловое небо порошило снегом. Теперь ему до боли хотелось еще
раз увидать голубые небеса и серебряную россыпь снегов далекой волынской
родины, мягкие увалы Карпат, расписные платки и розовые лица тамошних
селянок. Он велел увезти тело свое в Киев и похоронить там. Распорядился
добром, сделал последние внушения епископам и причту. Приходя в сознание,
вновь призывал к себе князя Дмитрия, наказывал ему: <Ты глава!> Но долго
говорить уже не мог. Он даже не был сильно болен, видимо, простыл, а
главное - устал. Уже не мог объяснить вразумительно последних своих
заветов архиепископу Клименту и князю Дмитрию, которых вызвал к себе перед
смертью, и долго молча глядел на них, переводя взгляд с одного на другого.
Смежил глаза. Услышал осторожный шепот:
- Нет, еще дышит!
Приоткрыл глаза, веки уже плохо слушались, открывались с трудом,
сделал отпускающий знак...
Прошло еще несколько часов. У постели Кирилла бодрствовал его
духовник. Внизу ждали, не расходясь, все три епископа: Игнатий и Федор с
Климентом, готовились отпевать. Служка появлялся время от времени на верху
лестницы, молча отрицательно крутил головой, скрывался. Но вот, появившись
в очередной раз, молча остановился и медленно осенил себя крестным
знамением. Произнес, уже не сдерживая голоса:
- Упокоился!
По собравшимся внизу прошло движение.
Так умер митрополит киевский и всея Руси Кирилл.
С ним умерла эпоха, перевернулась страница времени, сломались
скрижали, писанные нечеловеческою рукой.
Снег падал все гуще и гуще, неслышно возникая из серо-лиловой
облачной пелены, и пушистою невесомою ризой укрывал холодную осиротелую
землю.
ГЛАВА 51
Над западной стороной неба поднялось огненное облако. Из него на
землю лились холодные искры - безмолвный огненный дождь. И от безмолвия
летящих огней было еще страшнее. <К мору, к войне ли! - говорили,
покачивая головами, старики. - Уж к худу, к хорошему такого не быват!>
...Она и Федор стояли, тесно прижавшись друг к другу, за стволами
дерев и смотрели на горний пожар. Облако, багровое, громоздилось, пухло,
крутилось, выбрасывая изнутри снопы холодного небесного огня. Алые и
зеленые волны прокатывались по черному небу. Выше, выше, вот они стали
меркнуть, тускнеть; облако редело, распадалось на отдельные столбы света,
от него откатывались вертящиеся разноцветные колеса, вот оно стало
тонко-прозрачным и погибло. И тьма сомкнулась разом, глухая, непроглядная.
Только уж спустя минуты начали просвечивать в ослепленных глазах холодные
капли звезд.
Промороженный воздух обжигал нос и щеки. Потрескивали стволы.
- Не могу я без тебя! - вымолвил он с безнадежным отчаянием.
- И я, Федюша. Я все тебе простила. Бог с тобой! И мужу я нарушила.
Ты жанись, Федюша! Мне сердцу спокойнее будет.
- Брат с матерью и то нудят женитьце, - нехотя признался Федор.
Недавно он встретил ее мужика. Тот зло поглядел на Федора. Бьет, не
бьет? И бьет, так она не скажет!
- Ну, прощай, Федюша! И не полюбились с тобой напоследях-то...
Она огладила его по лицу, запоминая, туже замотала плат и побежала по
скрипучему снегу в темноту. А он еще долго стоял, глядя ей вслед, и не
чуял холода, забиравшегося за воротник.
Переяславские дружины уходили в поход на Новгород. Скрипели по снегу