Тимофей. Поэтому Данилка, уже не отвлекаясь, резво побежал на женскую
половину, где он жил, по младости лет, в особней горнице вместе с мамкой,
которую видел много чаще, чем родную мать, то и дело уезжавшую на чьи-то
свадьбы, поминки, крестины, похороны, то мирить родичей, то на богомолье.
Уписывая за обе щеки пшенную, сваренную на молоке кашу, он силился
вспомнить сегодняшний урок, но от урока мысли перепрыгнули к брату
Дмитрию, что поехал воевать в Новгород, а от Дмитрия к другим братьям, и
он спросил, как всегда, вдруг:
- Мамка, а Василий тоже уехал на войну?
- Какой Василий?
- Старший брат.
Мамка пробормотала что-то, возясь у поставца с посудой. О Василии
здесь не говорили.
- Мамка, Василий тоже уехал на войну?! - капризно переспросил
Данилка.
- Василий на войну не ездит, - нехотя отозвалась старуха.
- Почему?
- Батюшка твой так заповедал... Ешь-ко! Опоздашь!
Здесь была тайна, которую Данилка силился разгадать и не мог. Он
поздно узнал, что у него есть еще один старший брат, которого зовут так
же, как и костромского дядю, Василием. Но на него рассердился покойный
батя и сослал его на Низ, в город на Волге. Бати уже не было на свете, но
брат жил и все как бы находился в опале, и вроде было непонятно, кто же на
него сердится сейчас?
Однажды Данилка, забежав в терем, увидел там высокого дядю в богатом
зипуне, странно похожего на брата Дмитрия. Казалось, это Дмитрий, которого
слегка подсушили всего и состарили. Дядя вгляделся в мальчика и вдруг,
наклонившись, спросил странно дрогнувшим голосом:
- Данилка? Не узнаешь? Я твой старший брат!
Данилка смутился и растерялся. Его ждали сверстники идти в лес,
искать птичьи гнезда, и было некогда. К тому же он не знал, как приехал к
ним этот чужой и не чужой человек, звал ли его кто-нибудь? И потому он
ответил первое, что пришло в голову:
- Не-е-е, старший брат - Митя!
И в наступившем неуютном молчании прибавил:
- Меня робятки ждут!
- Ну иди, иди... - как-то сникнув, уступил приезжий, и Данилка
выбежал, испытывая разом и стыд, и облегчение. А вечером, воротясь из
лесу, он услышал в столовой палате многие голоса, прокрался и, осторожно
приотворив дверь, зашел. Гость сидел за столом с братом Дмитрием и боярами
и о чем-то серьезно разговаривал. По лицам Дмитрия и прочих Данилка сразу
понял, что гость его не обманул, но на него, Данилку, Василий уже не
поглядел, быть может, намеренно не заметив мальчика, в обиде за давешнее.
И Данилка, которому теперь очень хотелось поговорить с незнакомым братом,
помявшись у дверей, тихо вышел, испытывая раскаяние за свою утреннюю
грубость.
Мысли о Василии приходили к нему изредка и, как теперь, ни к селу ни
к городу. Впрочем, Данилка привык, что взрослые, даже мать, отмалчивались
при вопросах о старшем брате.
- Мамка, квасу налей малинового! - потребовал княжич, управившись с
кашей. - Пирогов побольше наклади! - приказал он, видя, что мамка собирает
ему в холщовую сумку завтрак.
- Всех не укормишь! - пробурчала мамка в ответ, однако пирогов
добавила.
<Надо Федьке дать для сестренки, - думал между тем Данилка,
опоясываясь. - Кажись, именины у ней>. Для именин пирогов было мало. Он
поискал глазами, что бы еще - <Куклу нать бы!>. Вспомнил, что у него
валялась в коробьи кукла, привезенная ему когда-то матерью из Владимира.
- Мамка, куклу ищи! - потребовал он.
- Окстись, пошто?
- Так. Приятеля сестренке. Живо! - Он топнул от нетерпения.
- Дороги подарки делашь! - пожалела мамка, когда кукла в крохотном
парчовом саяне перекочевала из коробьи в холщовую сумку княжича.
- Тебя не спросил.
Данилка запихал куклу в суму вместе с псалтирью и побежал к выходу.
На бегу подумал, что обидел мамку ни по что, и прокричал уже с крыльца:
- Они мне-ко подарки дарят, а я что - хуже? Я - князь!
Старый ратник с конем уже ждал его у крыльца, чтобы на седле отвезти
в училище.
По нынешним неуверенным временам во Владимир отправлять мальчика не
стали и учили дома, в Переяславле, при Никитском монастыре, где Данилка
учился чтению, церковному пению, счету и письму и куда его каждый день
возил из Клещина-городка пожилой ратник, ожидавший потом княжича в
монастырской гостинице. Тут был старый спор, в котором Данилка пока еще не
добился успеха. Он уже умел ездить на лошади самостоятельно, но в училище,
как ни просился, верхом его не пускали и по-прежнему, как маленького,
возили на седле. Некоторым утешением было то, что конь был хорош:
настоящий боевой конь, темно-гнедой, рослый, с длинною гривой и хвостом,
крутошеий, широкогрудый, - конь прямо из сказки. Садясь, Данилка втянул
ноздрями густой конский дух и погладил коня по морде. Конь, мотнув
головой, ответил на ласку.
- Поехали!
От крыльца взяли рысью. Запаздывать в монастырь не полагалось.
Спустились под угор, обогнав медленный крестьянский воз, мимо яблоневых
поспевающих садов, мимо зарослей дубняка и орешника, на нижнюю, приозерную
дорогу. Миновали длинные, уходящие в озеро причалы, где дремали несколько
рыбацких лодок. (По весне в этом месте, на мелководье, строгой бьют щук,
что ходят в тине у берега с молосниками, а ночами даже ползают по траве,
на самом берегу.) Обогнали еще несколько возов, наверно, из Кухмеря или
даже из Купани (лошади были незнакомые), и, подымаясь на взъем, опять
густо заросший дубняком и кустами, у самого монастыря нагнали княжевских
ребят, что тоже торопились в монастырь, в училище. Те весело окликнули
Данилку, он так же весело отозвался.
- Приятели? - спросил ратник, когда мальчики остались позади.
- Угум. С Княжева села один, а другой с Криушкина. У того вон, что с
Княжева, у Степки, батя вместе с Митей уехал в Новгород, на войну.
- Это какой же? А! Прохора сынок! Знаю, мы с им, с Прохором, вместях
от татар спасались.
- Побили вас татары?
- Татары, они всех бьют! От его и не ускачешь, на ровном-то ежели...
К примеру, в степи... Да.
- А зарубить? Топором: ррраз!
- Зарубить - с им съехаться нать, а °н как бес, и тут и там. Кони
резвы у их, страсть! И из луков садят на скаку без промаха... Тут и
заруби! Самого прежде на аркане поволокут...
О чем еще спросить, Данилка не знал. Очень не вязался рассказ с теми
татарами, которых он знал в Переяславле. Те ходили вперевалку, в богатом
платье, а ездили хоть и хорошо, но всегда неспешно: гордились убранством
коней. Главный татарин жил в Переяславле, в тереме, на княжем дворе. Для
него и для его хана, который был далеко, в Золотой Орде, в городе Сарае,
собирали дань, ордынский выход. С Данилкой татары были добрые, зазывали к
себе, выспрашивали, учили словам татарским, угощали вареной кониной. Но
мамка каждый раз уводила его и долго вычитывала, запрещая ходить к
<баскакам> и <нехристям>, как называла она татар. И прочие взрослые тоже
старались прятать Данилку от <нехристей> (почему и держали обычно на
Клещине-городке, подальше от переяславского баскака), а после посещений
ордынского двора тревожно выспрашивали; о чем это с ним говорили у татар?
Татар не любили все взрослые, но при встречах были очень ласковы с ними, а
мужики низко кланялись главному татарину, и это было совсем непонятно - он
же не князь?!
- А они нехристи? - спросил погодя Данилка.
- А всякие есть! Есть и такие, что крестятся по-нашему, только не
поймешь у их, словно бы и не русская вера...
Подъезжали к монастырю. Данилка привычно нагнулся. В низких воротах
въездной башни, казалось, головой можно было задеть бревенчатый свод.
Сразу после ворот, под деревьями у поварни, он спрыгнул с седла и,
разминая ноги, побежал к табунку разномастно одетых ребятишек, что ожидали
учителя, отца Софрония, стоя на пап°рках монастырской островерхой церкви,
из открытых дверей которой доносилось стройное монашеское пение. <Да
исполнятся уста наша хваления твоего, Господи, яко да поем славу твою...
аллилуйя, аллилуйя>. Был уже конец службы.
Мальчики горячо спорили о чем-то, а тут, завидя княжича, утихли,
только продолжали поталкивать один другого, кулаками разрешая словесный
спор. Данилка, торопясь обрадовать друга, подбежал к Феде и передал тому
куклу и пшеничные пироги. Ребята тотчас остолпили их, разглядывая куклу, а
Федя застенчиво и грубовато постарался поскорее отобрать у товарищей и
спрятать дорогой подарок. Дружба с княжичем была трудна для него, вызывая
то зависть, то насмешки сверстников, прозывавших его за глаза <московским
боярином>.
- Выбирают! Выбирают! - раздался снова громкий шепот в толпе.
- Сопли подотри!
- Выбирают!
- Княжича, вон, спроси!
До появления Данилки у ребят шел опор о новгородском правлении:
выбирают ли там князя сами горожане или нет?
О Новгороде вообще говорили много. Иные из ребят были дети
новгородских выходцев, пришедших сюда с князем Александром. Были в округе
деревни новгородцев, переселившихся под Переяславль с незапамятных времен,
как, например, Мелетино, но твердо помнивших свое новгородское прошлое и
сохранивших родной говор. По веснам приплывали в Переяславль богатые
новгородские купцы, тревожа воображение рассказами о дальних полуночных
землях и заморских городах. А нынче, когда переяславская дружина ушла с
князем Дмитрием под Новгород, воевать с немцами, разговорам и спорам не
было конца.
Теперь ребята приступили к княжичу, требуя разрешить спор: природный
ли князь в Новгороде или его выбирают сами горожане, как хотят?
Данилка сам знал о Новгороде немного. Туда ездили и брат и дядя,
говорили про Новгород то со злобой, то с обожанием, но на его настойчивые
вопросы - правда ли, что там каменные терема и храмов больше, чем во
Владимире, что епископа и князя горожане выбирают жеребьями? - бросали
только:
- Брешут!
Либо:
- Вырастешь, узнаешь!
Брат Дмитрий о выборах князя по жеребью сердито отверг:
- Великий князь надо всей землей и над Новгородом тоже! Отец им воли
не давал!
Однако самого Дмитрия новгородцы отослали. Впрочем, пригласили дядю
Ярослава, великого князя.
Данилка пересказал ребятам слова Дмитрия (сомневаться в княжеских
правах перед ними он не хотел), и разом посыпалось:
- На вот! Выкуси!
- А мне батька баял!
- Князь Митрий Саныч лучше твово батьки знат!
- А нонеча его пригласили, да? Пригласили, да?! - не сдавался
спорщик, которому уже пару раз нахлобучивали шапку на глаза и награждали
тумаками и щипками.
- Они, верно, позвали, дак того и зовут, кто великий князь! -
постарался смягчить спор Данилка, хотя не очень понимал сам, как это
происходит: брат Митя не был великим князем, однако его позвали старшим
над ратью, а дядя Ярослав, говорили, гневался, но тоже послал полки от
себя, из Твери.
Пели уже <Многая лета>. Ребята подобрались, стали посторонь, чтобы не
мешать выходу из церкви. Резче стало видно, кто - чей. Многие были дети
священников и дьяконов. Эти были свои в монастыре и стояли вольнее.
Боярчата, одергивая платье, выступили вперед. Кто попроще - дети купцов
или простых ратников, вроде Федьки из Княжева, бедно одетые, в лаптях или
кожаных опорках, - те отступили, невольно пряча драные рукава долгих, не
больно чистых рубах.
Разная судьба ожидала их после училища. Одни, кое-как научась
разбирать буквы, уйдут, если не окажут великого прилежания, на счастье
родителям. По талану через книжное научение и из бедности можно выйти в
люди. Другие потом заступят место родителей, станут дьяконами и
