постигал то, чего мирской ежедневной жизни человек не разумеет: бренность
плоти и даже дел людских, хотя они часто переживают плоть, и вечность
духа, что незримо живет в народе, в языке, во всем живом, духа
животворящего, им же живы люди, пока они живы, имя коему - Бог.
Андрей сам понимал, пожалуй, что богатая Тверь, неодолимо
подымавшаяся на западной окраине земли, на путях торговых из Новгорода,
Литвы и с низовьев Волги, давно обогнала прочие грады. Тверь, торговая и
людная, а не порядок княжений - вот что давало силу Ярославу. Но и его
Нижний богател и строился, не в пример строгому пустеющему Суздалю,
стольному граду Андрея... Нет, дело было не в том! А в старой обиде,
старом споре, разрешенном Александром из Орды, татарскими саблями. Сам не
явился небось, приехал чист, миротворец! (Все эти годы старался о том не
вспоминать, а тут взяло.) И промолчал бы, кабы Ярослав, давний союзник, не
плеспул масла в огонь:
- Помогла тебе свея да немцы твои? Немцы вон, как цесарь Фридрихус
умер, все раскоторовали, брат на брата войной идет! У франков паки
нестроение великое. Аглицкий круль Генрих с Людовиком рать держат. В
Тосканской земле брань велия, гости торговые глаголют: ихний нарочитый
град Флорентийский взяли на щит, дак до Орды ли им? Они только обещать
горазды, а на борони их не узришь! Забыл, каково оно поворотилось под
Перяславлем-то? Я ить на той рати семью потерял! Детей, жену, - Ярослав
всхлипнул, почти непритворно, и возвысил голос: - Где о ту пору были немцы
твои?! Сам же ты потом кланялся, и тесть твой крепости разметал на Волыни,
как приказали татары!
Не помогла свея; и тестю, Даниле Галицкому, папа римский не помог; и
Михаил с Лионского собора привез лишь собственную гибель. Все было так,
как сказал Ярослав, и - все же! Поднялся Андрей:
- А вы что сблюли под ярмом татарским? Зрите! В Египетской земле
половцы полоненные, коих татары как скот купцам иноземным продавали, взяли
власть. И уже от татар персидских отбились! А в Мунгалии резня! А папа
римский Даниле той поры помочь предлагал! Египетски половцы, да Данила
Романыч, да папа римский, да мы - вкупе и одолели бы степь!
- Половцы в Египетской земле бесерменской веры, бают, да и далеко от
нас, - вмешался молчавший доныне углицкий князь Роман.
- А с папой твоим всем бы пропасти заодно! - брякнул Ярослав. - Не
знаешь, что мы сблюли под татарами?! Себя сохранили!
- Сохранили веру, сохранили душу народа, - примирительно подтвердил
митрополит.
Андрей Ярославич затравленно поглядел в строгое лицо Кирилла, обвел
глазами лица братьев и родных:
- Православную веру спасли? Спасли ли?! Какое там православие! Окрест
- мордва некрещеная, лопь да чудь, а там... Литва откачнется к Риму.
Гляди, и Волынь не выдержит татарских насилий и туда же под Рим уйдет. Да,
да! Все лучше, чем под властью хана! В степи мерзнуть, за стадами... Не
видели?! Вы там, в Мунгалии, поглядите на русский полон, что, как собаки,
просят объедков у ворот Каракорума! На русские кости, что усеяли пустыню!
Андрей губил себя, губил своей речью возможность получить великое
княжение и знал это, но ему уже было все равно.
Тут уже пристойно стало вмешаться митрополиту. Впрочем, его опередил
епископ Игнатий, напомнивший, что два года назад стараниями Кирилла
основана епархия в Сарае и свет православной веры не токмо подает утешение
нужою покинувшим домы своя, но и осияет темные души язычников, из коих
иные, подобно Сартаку, сыну Батыеву, уже прикоснулись благодати.
Сартак был другом покойного, и через него как раз, силами Неврюевой
рати, Александр и согнал Андрея с владимирского стола. Ростовский епископ
не должен был напоминать о нем, и митрополит Кирилл недовольно чуть
сдвинул брови. Андрей, как и следовало ждать, вскипел:
- Сумеете ли обратить в христианство язычников, когда сами у них под
ярмом? Католики за раздорами нашими давно уже теснят православную веру.
Латины Царьград, святыню православную, захватили!
Кирилл легким мановением руки остановил готового возразить Игнатия и
сам ответил Андрею:
- Святыни Царьграда паки освобождены от латин цесарем Михаилом
Палеологом, и вера православная не угасла! Ведомо то и тебе самому.
Кирилл умолк и подумал, что говорит не то. Надо бы сказать, что
страдания и смерть еще не самое страшное. Страшнее - сытое угнетение духа
и разномыслие в народе и князьях. Не оттого ли недостало сил одолеть
татар? Впрочем, по лицам князей видно было, что им сейчас не до Царьграда,
лишь дети с расширенными глазами внимали речам, которые не часто ныне
приходилось им слушать, речам, где разом поминались свея и Царьград,
Восток и Запад, татары и Рим, Галич и Литва, - размахом той, пышной Руси,
еще не знавшей татарского ярма, отсветом великой киевской славы
проблеснуло сейчас перед ними... Да еще кто-то из ростовских княжат, в
наступившей тишине, громким шепотом, вызвавшим мгновенную улыбку взрослых,
спросил:
- Баба! А разве Царьград латины забрали?
- Уже прогнали их! - ответила Мария, привлекшая несмышленыша к своим
коленям. - Молчи! Старшие говорят.
Андрей, побежденный спокойным взором митрополита, который как бы
смотрел в века и говорил от будущих, скрытых завесою времен, обратился к
братьям-князьям, которые, он уже знал, выберут великим князем Ярослава:
- Что ж! Спокойнее из рук татарских получать ярлыки на власть, чем от
веча народного?
- А уж о наших делах не мужикам решать! - возразил Ярослав, заносчиво
задирая бороду, и собрание одобрительно зашумело.
- А по мне, мужики лучше татар. Пошумят, да не выдадут! А татары ваши
жидам да бесерменам на откуп подавали грады русские!
Помолчали. Андрей зарвался. Говорить о прошлогодней резне и о поездке
в Орду Александра, отвратившего расплату за эту резню, не стоило при нем,
даже при мертвом. Только митрополит спокойно сказал, паки умиротворяя:
- То прошло.
- Прошло ли?! - воскликнул, остывая, Андрей, и опять вопрос-вскрик
повис без ответа. Все хотели, чтобы прошло. Не хуже Александра знали, что
только тот князь, кто сам собирает доходы с мужиков, с кем бы он потом
этими доходами ни делился. <Будем сами собирать ордынские выходы и сами
отвозить в Орду!> - ответило молчание.
И это было ужасно. Что соглашались быть рабами, лишь бы усидеть, лишь
бы по-прежнему собирать дани и выходы, а там - что потребуют из Орды:
серебро ли, меха ли, хлеб, лес, людей работных, силу ратную... Лишь бы
усидеть, лишь бы по-прежнему собирать дани-выходы. Померкла пышная слава
Киевской Золотой Руси!
Счастье тем, кто лег под Коломной и Пронском, кто пришел умирать на
Сить и погиб под Шеренским лесом, смертную чару прия, чашу позора не
испив... Счастье тем, кто не пережил собственной гордости и прадедней
славы не развеял, кто лег со славою в землю отчизны своей!
И утих Андрей. И, согласясь уже на вокняжение на столе владимирском
Ярослава, что, впрочем, отлагалось до ханского решения, князья заговорили
о своем кровном - земле и уделах.
Тут зашевелились доселе молчавшие, тут-то стало ясно, зачем навезли с
собою детей и внучат.
Земля была общая, родовая, и переделялась время от времени в своем
роду точно так, как переделялась земля в большой семье крестьянской.
Только вместо пашни да пожен, сараев и житниц делили тут села и города,
волости и доходы с волостей.
Земля лежала между Окою и Волгой, кое-где отступя от Оки - где были
уже рязанские и муромские пределы, - на западе упираясь в Смоленское
княжество, и, далеко перехлестнувши Волгу, уходила к северу, ко владениям
Господина Великого Новгорода, до Галича Морского, до Устюга, Белозерска -
то все была та же Всеволодова земля. Земля была, как шубою, укрыта лесами,
всхолмлена, извилисто перечерчена полноводными реками. В лесах водился
зверь всякий: и дорогой соболь, и бобры, и лисы, медведи, волки, вепри и
лоси; птица озерная и боровая. В лесах были грибы, ягоды, дикий бортный
мед. В реках и озерах - рыба. Земля под лесом почти не знала засух, на
пожогах хлеб подымался стеной. Земля была богатая. Бабы по праздникам
ходили в серебре. Богатством был хлеб, который шел отсюда и на юг и на
север, в Новгород. Золотое зерно, Золотая Русь. За землю эту стоило
драться, и владеть ею хотели все.
Земля была княжеской. Княжескими были права: судить, наделять землею
или отымать земли, налагать и взымать дани. У всех князей и княгинь были,
как и у бояр, свои, личные села, города, земли - опричь тех, что входили в
княжение. Сел и земель этих могло быть немного (помнят в Смоленске
князя-книголюба, до того истратившегося на покупку книг, что и похоронить
его было не на что). Но кроме того - они были князья. И права их,
княжеские, не принадлежали больше никому. И правами этими самый нищий
князь был сильнее самого богатого боярина, который даже право суда в своих
волостях получал не иначе, как от князя, по жалованной грамоте.
Когда появилось оно, это право? Но силой удерживаемое - какая уж
сила, когда страну разорили иноверцы! А преданием заповеданное, в сознании
народном сущее, что правит всегда князь.
Право это утверждалось древними киевскими князьями, которые мало пили
вино да сидели в теремах, чаще мотались в седлах, в бронях, насквозь
пропахшие конским потом, и ели конину, едва обжаренную над огнем костра,
либо просто сырую, размягченную под седлом, на спине конской. Мотались
так, рубились, строили города, покоряли земли и языки, разбили хазар,
одолели печенегов, справились с варягами и создали это право, право
княжеское - судить и володеть. И стали великими, святыми, древлекиевскими.
Отсюда и волость - власть, земля и право в одном слове. И имя было
княжеское любимое Володимер, владеющий миром, то есть народом и землей.
Но и еще древнее было оно, право власти. От рода, родовых старейшин,
кому в веках сородичи поклонялись, как духам дома, и кого при жизни
слушались беспрекословно. Старейшины решали, кому где охотиться и кому где
пахать. Изветшали, в войнах полегли вожди племен, и права их на землю и
власть на земле переняли князья - Рюриковичи.
И потому они и жили как все, и были как все, а были - князья.
Володетели. Ихними были право и суд. Даже дети, собранные тут матерями и
бабками, глядели как взрослые, супились. Им будет когда-то также спорить
об уделах, как спорят сейчас братья и отцы.
Чуть только Ярослав Тверской заговорил как великий князь и начал
делить уделы - загомонили все разом. Никто ничего не хотел отдавать, а
потомки требовали дележа земель, и шум стоял неподобный. <Мое!>,
<Обчее!> - раздавалось и тут и там.
- Вдове Александра - Переяславль, на прожиток до конца дней, и чадам
ее с нею! - возгласил Ярослав, надеясь хоть так порешить спор. Но вышло
еще хуже.
- Чада не мои, чада обчие! - вскричала, забывшись, Александра.
Василий Костромской не выдержал, прыснул в кулак, и тотчас гулко
захохотал Михаил Стародубский, расхмылился сам Ярослав, улыбка тронула
строгое лицо митрополита Кирилла. Вдовы лукаво потупились. Ярослав
огляделся и увидел вдруг неотступные очи бояр Александровых, их каменные
скулы, литые бороды, руки, готовые сжаться в кулаки. Вспомнил, что
покойный брат сам назначал уделы детям, и уступил.
- Ищо Москву даю! - сказал Ярослав, помедлив. Александра тяжело
дышала, красная лицом. Молча прижимала Данилку к коленям.
- На Москвы спасибо, князь! - сказала сердитым голосом и неприступно
поджала губы. (Как не обчие?! Без Александра что бы вы делали все тута! И
