помнит. Все его сексуальные фантазии всегда были связаны с женщинами. В
его голосе звучало отчаяние, а я с трудом удерживался от смеха.
Он пытался... Богиня свидетельница, он попытался быть как все.
"Если я думаю о том, с кем я, ничего не получается. Я просто не могу.
А если воображу, что я с женщиной... - Он, содрогнувшись, умолк. - Я
чувствую себя бесчестным, я чувствую..." - Он употребил прелестный
хварский архаизм, означающий "запачканный" или, пожалуй, точнее будет
"вымазанный в экскрементах".
"Обычно легче прибегнуть к рукоблудию. Тогда я хотя бы не вовлекаю в
это кого-то еще. Но я чувствую себя таким одиноким... - Он опять наполнил
чашу уже нетвердой рукой. - Я все думаю... если бы я в детстве не
заболел!"
"Ты полагаешь, что гетеросексуальность это следствие вирусного
заболевания центральной нервной системы? Это интересная мысль, Матс, и
заслуживает исследования".
"Нет. - Он посмотрел на меня с удивлением. - Я так не думаю. Я хотел
сказать... если бы я вел нормальную жизнь, если бы я учился в школе, как
все остальные".
"Ты можешь свести себя с ума, пытаясь выяснить, почему ты такой".
"Ты понимаешь, правда, Ники? Ведь в вашем обществе это норма. Там я
не был бы извращенцем".
Я встал, достал чащу и протянул ему. Матсехар налил ее, и я отхлебнул
халина. Он был ледяным, горьким и жгучим. Если не поостеречься, похмелье
затянется на целых три дня.
"Матс, я и своей-то жизни не понимаю, что уж говорить о чужой!
Наверняка среди Людей есть и другие мужественные мужчины".
Он взглянул на меня с недоумением. Я перевел на хварский буквально
словом, которое синонимично "храбрый", "прямой", "достойный".
"Другие мужчины, сексуально анормальные. Почему бы тебе не поискать
их?"
"Я знаю таких. Они увиваются возле актеров, играющих женщин. Но что
они могут мне сказать? Только то, что я и сам знаю. Наша проблема не имеет
решения".
Он продолжал говорить, оставив чашу, однако халин уже возымел свое
действие: он спотыкался на словах и порой растерянно умолкал, будто забыв,
что намеревался сказать. Когда он поднимал глаза, они казались пустыми -
зрачки сузились так, что их трудно было различить.
Разрыв между двумя сторонами хварской культуры слишком велик. Мужчина
просто не может познакомиться с женщиной, если она не принадлежит к его
роду, а инцест внушает Людям глубокое отвращение и ужас. (Половые акты с
животными рассматриваются как относительно безобидное извращение и, что
любопытно, с самцом или с самкой значения не имеет.)
Гетеросексуальной субкультуры не существует вовсе, нет мужчин и
женщин, которые занимались бы любовью друг с другом.
Матсехар был способен мастурбировать, рисуя в воображении женщин,
которые часто роковым образом напоминали его родственниц. Он мог бы искать
общества актеров, играющих женские роли и тяготеющих к ним мужчин. Что
иногда и делал, но, вопреки костюмам и разученным жестам, актеры были
мужчинами. И любовники занимались самообманом.
"Все это иллюзии. Никто не бывает тем, кем хочет быть. Никто на
занимается любовью со своей мечтой".
Его посещали ужасные, жуткие мысли о соблазнениях и изнасилованиях.
"Я больше не езжу домой. Боюсь повести себя, как мужчины в пьесах.
Буйно. Безумно".
Мне уже не хотелось смеяться. Бедняга погибал у меня на глазах, а
меня тянуло обнять его и сказать: "Ну, будет, будет! Жизнь это ад". Только
я знал, что подобное исключается. "Но чего ты ждешь от меня?" - спросил я.
"Ты ничего не знаешь, ничего не можешь сказать, чтобы это стало не
так невыносимо?"
Но почему я?
А потому что я обладал особой точкой зрения, потому что я видел его
культуру извне; и еще, возможно, потому, что он представлялся себе изгоем,
отщепенцем, и видел во мне существо еще более одинокое.
"Матс, я могу только посоветовать тебе сосредоточиться на том, что у
тебя есть. В некотором смысле, мы противоположности. У меня есть Гварха,
то, чего, по-моему, ты жаждешь больше всего - великая любовь, спасение от
одиночества и теплое тело в постели. Поверь мне, и то и другое я ценю во
всю меру. Но я потерял мою семью, и моих земляков, и мою расу. И хотя я
все еще могу заниматься своим ремеслом, использовать свой талант к языкам,
у меня нет возможности делиться тем, что я узнал, с моими соплеменниками.
А у тебя есть Люди, есть твой род и твое искусство, так цени же их, как
они того стоят".
Он покачал головой.
"Этого мало".
"Другого утешения у меня для тебя нет".
Мы еще поговорили. Матс все больше и больше утрачивал ясность мысли.
Наконец я сказал, что провожу его до его двери. Думаю, один он не добрался
бы.
Когда мы добрались туда, он открыл ее, а потом обернулся ко мне:
"Я хотел бы любить тебя, Ники. Если бы мог".
В тот момент он не был особенно привлекательным, и я не мог, не
покривив душой, ответить, что жалею об этом. И сказал ему, чтобы он
поскорее лег спать. Он, шатаясь, вошел внутрь, и дверь закрылась. Я
пошарил взглядом, ища камеру, просматривающую этот отрезок коридора. И
убедился, что она нас засекла.
Я вернулся к себе. Лампочка над дверью из моих комнат в комнаты
Гвархи янтарно светилась, говоря: "Дверь отперта. Входи". И я вошел.
Он лежал, растянувшись на диване в передней комнате, одетый в обычный
домашний костюм хварского мужчины. Нечто среднее между кимоно и купальным
халатом и яркое до рези в глазах. Какой был на нем в тот вечер, не помню.
Их у него много - почти все подарки любящих родственниц. Возможно, из
бордовой парчи, с тех пор давно отправленный в переработку, но в свое
время очень шикарный. Узор из цветов, среди которых извивались чудища, а
рукава и нижний край украшены золотым шитьем.
При моем появлении он поднял голову и отложил плоский мини-компьютер
для чтения.
"Говоря по-человечьи: не знай я тебя, так сказал бы, что ты пил".
"Заходил Матсехар. И жутко натоксичился. А я слегка. Вовремя
остановился, по-моему. Но Матс напился, как одно земное домашнее
животное".
"Твои трудности с ним разрешились?" (Это был вопрос.)
"Думаю, теперь при виде меня он перестанет сворачивать за угол, но
сексуально я его не интересую. Нисколько".
"Очень хорошо. Мне бывает нелегко сдерживаться, когда ты смотришь по
сторонам".
Я присел на край дивана.
"Знаешь, есть жизни много хуже той, какую веду я".
"Совершенно верно", - сказал Гварха.
Я взял его руку и погладил мех на тыльной стороне, серо-стальной,
мягче бархата, потом повернул ее и поцеловал темную безволосую ладонь.
Из журнала Сандерс Никласа,
держателя информации при штабе
первозащитника Эттин Гвархи.
ЗАКОДИРОВАНО ДЛЯ НИЧЬИХ ГЛАЗ.
10
Как-то вечером, едва дверь открылась, на Анну повеяло запахом кофе.
- Никлас? - спросила она входя.
В комнате было темно, если не считать лампы, горевшей в ногах дивана.
Там сидел Ник, как обычно закинув ноги на стол. (Стол переливался серым
перламутром.) В одной руке он держал кружку, а стена перед ним исчезла:
темный откос уходил к бухте, полной сверкающих огней.
Она сразу узнала прерывистый ритм и цвета - оранжевый и голубой. Это
было предостережение, заложенное в компьютер: "Опасность. Непонятный друг.
Опасность".
- Что это, Господи? - спросила она.
- Хварский эквивалент туристических слайдов. Они производят съемку
всякий раз, когда высаживаются на новой планете. Я знал, что обязательно
отыщу что-нибудь о вашей. Как вы ее назвали?
- Рид тысяча девятьсот тридцать пять-це.
- Просто песня. Я подумал, что, возможно, вы захотите посмотреть
запись.
Темный холм и сверкающая бухта стали смутными. Анна пробормотала,
сама не зная что, но горло ей свела судорога и язык не слушался. Секунду
спустя она почувствовала его руки, обвившие ее.
- Я не хотел причинить вам боль, Анна.
Тело у него было худощавым и мускулистым. От одежды исходил острый
чистый запах, ей незнакомый. Инопланетное мыло?
- Сядьте! - Он подвел ее к дивану и исчез. Она утерла глаза. Вспыхнул
плафон. Пейзаж перед ней погас.
- Сейчас-сейчас! - донесся его голос.
Он вернулся с другой кружкой.
- Я добавил коньяку. Генерал на Риде, как его там, разжился недурным
запасом напитков. Ну, а теперь - почему? Как я умудрился наступить вам на
ногу?
- Они вышвырнули нас оттуда, Ник. Не только меня. Всех. И никого
больше туда не допускают. Планета стала уязвимой. Хвархаты могут ее
отыскать.
Он кивнул.
- Бывают моменты, когда я стыжусь своей расы. Почему они для
переговоров выбрали именно эту планету? Разве нет других, где нечего
изучать?
- Не знаю. - Она отпила кофе.
- Ну, планета для них потеряна, если только переговоры здесь не
увенчаются успехом. Вы это имели в виду, когда сказали, что ваша карьера
кончена?
Анна кивнула.
- Моя область - внеземной разум. Что остается, если мне нельзя
вернуться к псевдосифонофорам? Корпеть на других планетах, наблюдая
животных, которые в сообразительности уступают дельфинам? Корпеть на
Земле, наблюдая дельфинов? И это еще при условии, что получу субсидию. Вы
налили кофе в коньяк? Или коньяк в кофе?
- Вы хотите, чтобы я изменил пропорцию?
- Добавить еще кофе было бы недурной идеей.
Он взял у нее кружку, сходил на кухню и, вернувшись, сказал:
- Можно, я погашу плафон? Когда Люди отдыхают, они предпочитают
полумрак, и, видимо, я адаптировался. Яркий свет вызывает у меня позыв
пойти и сесть за работу.
- Пожалуйста.
Свет погас, комната опять погрузилась в сумрак, который лампа в ногах
дивана почти не рассеивала. Ник снова сел у лампы и взял свою кружку. Она
увидела мерцание металла на его запястье - браслет, который был на нем,
когда он в последний раз разговаривал с ней.
- Значит, генерал оказал вам услугу, когда попросил включить вас в
делегацию. И вот вы тут в окружении внеземного разума.
- Только я ожидала другого. Ведь свое время я трачу на то, чтобы
слушать рассуждения Матсехара о "Макбете" и Хей Атала Вейхара о "Моби
Дике".
- Ждите перемен, - сказал Никлас. - Вейхар выискал экземпляр
"Гекльберри Финна". Он был в блоках, которые мы забрали с вашей станции, и
Вейхар уже принялся задавать мне вопросы по тексту. Я переадресовал его к
вам. И я читал записи ваших наблюдений. Они в тех же блоках. По-моему,
ваши животные разумом не обладают.
- Почему же?
- По нескольким причинам, - ответил он, помолчав. - Ну, как?
Перечислить их? Мне не хотелось бы снова довести вас до слез, Анна.
- Можете быть спокойны.
- Ну, хорошо.
Он изложил свои доводы. В основном они сводились к тому, о чем ей
твердили ее коллеги на Риде-1935Ц. У псевдосифонофоров отсутствует
материальная культура. Их язык - это не язык в собственном смысле слова. У
него нет грамматики, а без грамматики невозможно выражать причинные связи
и следствия.
- Мне кажется, - говорил Ник, - интеллект подразумевает группировку
по общим признакам и, пожалуй, причины и результаты. Я не вижу, для чего
им потребовался бы язык. Мы используем язык для кодирования опыта,
воплощения его в форму, понятную другим людям. Как только мы достигаем
этого, мы можем обмениваться знаниями. Так мы учим и учимся. Но вашему
приятелю, если ему потребуется что-то узнать, достаточно скушать другого
