бара в постель к любовнику, от любовника к себе в монастырскую комнату, из
монастыря - в родительский дом, под крылышко матери.
И вот теперь она столкнулась с чем-то таким, что ей и не снилось:
приют, наблюдение психиатров, санитары...
Где люди не стыдятся говорить, что они сумасшедшие.
Где никто не прекращает делать то, что ему нравится, лишь для того
чтобы оказать другому любезность.
Ее вообще охватило сомнение, не издевается ли над нею втайне Зедка, или
же это у ненормальных обычное дело - ставить себя выше других, при всяком
удобном случае подчеркивая свою избранность - избранность принадлежащих к
особому миру - тому, где царит полная свобода безумия. А с другой стороны,
если подумать, разве не все равно? Ей во всяком случае выпало пережить
некий любопытный и редкий опыт: представьте себе, что вы оказались там,
где предпочитают выглядеть сумасшедшими, лишь бы делать что в голову
взбредет, пользуясь на этот счет полнейшей свободой.
Едва лишь пришла в голову эта мысль, сердце словно куда-то провалилось.
Сразу в памяти вспыхнули слова врача, и недавний невыносимый страх охватил
Веронику. - Мне нужно прогуляться, - сказала она Зедке. - Я хочу побыть
одна. - В конце концов.
Вероника ведь тоже "сумасшедшая", и, значит, с другими можно не
считаться.
Зедка кивнула и отошла в сторону, а Вероника невольно залюбовалась
окутанными дымкой горами за стенами Виллете. У нее возникло нечто вроде
смутного желания жить, но она решительно его отогнала.
Нужно как можно скорей достать эти таблетки. Вероника еще раз
попыталась обдумать ситуацию, в которую угодила. Ничего хорошего она в ней
не находила. Ведь если бы даже ей позволили делать все те безумные вещи,
какие позволены сумасшедшим, она бы все равно не знала, с чего начать.
До сих пор она никогда не пыталась совершать ничего безумного.
После прогулки все вернулись из сада в столовую, на обед, а после обеда
в сопровождении тех же санитаров потянулись в громадный холл, уставленный
столами, стульями, диванами - были здесь даже пианино и телевизор, - зал с
большими окнами, за которыми низко проплывали серые тучи. Окна выходили в
сад, поэтому решетки на них отсутствовали. Ведущие туда же двери были
закрыты - за стеклом стоял нешуточный холод, - но чтобы снова выйти на
прогулку среди деревьев, стоило лишь повернуть ручку.
Пациенты в большинстве своем смотрели телевизор; другие неподвижно
глядели перед собою, иные тихо говорили сами с собой - но с кем такого
иногда не случалось? Вероника отметила, что самая старшая среди женщин,
Мари, теперь оказалась вместе с большой компанией в одном из углов зала. В
том же углу прохаживались несколько пациентов, и Вероника попыталась к ним
присоединиться - ей хотелось послушать, о чем говорят в компании Мари.
Она как могла придала себе безучастный вид, но, когда оказалась рядом,
собеседники Мари замолчали и все как по команде на нее уставились.
- Что вам угодно? - спросил пожилой мужчина, который, вероятно, был
лидером пресловутого Братства (если такая группа действительно существует,
и Зедка не более безумна, чем кажется).
- Да нет, ничего - я просто проходила мимо.
Все переглянулись и, как-то странно гримасничая, закивали друг другу.
Кто-то передразнил ее, с издевкой сказав другому: "Она просто проходила
мимо!" Тот повторил погромче, и через несколько секунд уже все они
наперебой принялись выкрикивать: "Она проходила мимо! Мимо! Она просто
проходила мимо!"
Ошарашенная, Вероника застыла на месте от страха. Один из санитаров -
крепкий мрачный детина - подошел узнать, что происходит.
- Ничего, - ответил кто-то из компании. - Она просто проходила мимо.
Вот она стоит как вкопанная, но на самом деле проходит мимо!
Вся компания разразилась хохотом. Вероника криво улыбнулась,
попытавшись изобразить независимый вид, повернулась и отошла, чтобы никто
не успел заметить, что глаза ее полны слез. Забыв о куртке, она вышла
прямо в заснеженный сад. За нею увязался было какой-то санитар, чтобы
заставить вернуться, но затем появился другой, что-то прошептал, и они
исчезли, оставив ее в покое - коченеть на холоде.
Надо ли так уж заботиться о здоровье того, кто обречен?
Вероника чувствовала, что вся охвачена смятением, гневом, злостью на
саму себя.
Впервые она так глупо попалась, притом что всегда избегала провокаций,
с ранних лет научившись сохранять хладнокровие, невозмутимо выжидая, пока
изменятся обстоятельства. Однако этим умали шенным удалось вывести ее из
равновесия, удалось вовлечь в свою подлую игру, когда ее просто
захлестнули стыд, страх, гнев, желание растерзать их, уничтожить такими
словами, которые даже сейчас язык не поворачивался вымолвить.
Вероятно, то ли таблетки, то ли лечение, которое она проходила для
выхода из комы, превратили ее в слабое существо, неспособное постоять за
себя. Ведь еще подростком ей случалось с достоинством выходить и не из
таких ситуаций, а вот теперь впервые она попросту не могла сдержать слез.
Какое унижение! Нет, надо снова стать собой, способной иронически высмеять
любого обидчика, сильной, знающей, что она лучше и выше их всех.
Кто из этих людишек отважился бы, как она, бросить вызов смерти? Как у
них хватает наглости ее учить, если сами они упрятаны в психушку? Да
теперь она скорей умрет, чем обратится к кому-нибудь за помощью, пусть
даже на самом деле ждать смерти еще почти неделю.
Один день уже сброшен со счета. Остались каких-нибудь четыре-пять.
Она брела по тропинке, трезвея от холода, чувствуя, как он пробирает до
костей, и понемногу успокаивается в жилах кровь, уже не так колотится
сердце.
Какой позор: я в Виллете. часы мои буквально сочтены, а я придаю
значение словам какихто идиотов, которых вижу впервые и вскоре не увижу
никогда. Однако я на них реагирую, я теряю самообладание, во мне
просыпается желание и самой нападать, бороться, защищаться. На такую
ерунду - тратить драгоценное время!
Так стоит ли тратить силы на борьбу за свое место в этой чужой,
враждебной среде, где тебя вынуждают сопротивляться, если ты не хочешь
жить по чужим правилам?
Невероятно. Я ведь никогда такой не была. Я никогда не растрачивалась
на глупости.
Внезапно она остановилась посреди морозного сада. Не потому ли, что
пустяками ей до сих пор казалось все, в конце концов ей и пришлось
пожинать плоды того, к чему приводит жизнь, полная пустяков. В юности ей
казалось, что делать выбор слишком рано. Теперь, став старше, она
убедилась, что изменить что-либо слишком поздно.
И на что же, если подумать, уходили до сих пор ее силы? Она старалась,
чтобы все в жизни шло привычным образом. Она пожертвовала многими своими
желаниями ради того, чтобы родители продолжали любить ее, как любили в
детстве, хотя и знала, что подлинная любовь меняется со временем, растет,
открывая новые способы самовыражения.
Однажды, услышав, как мать, плача, говорила ей, что ее браку пришел
конец, Вероника отправилась на поиски отца, рыдала, угрожала, и наконец
вымолила у него обещание, что он никогда не уйдет из дома, даже не
представляя себе, какую непомерную цену ее родителям придется за это
заплатить.
Решив найти себе работу, она отвергла заманчивое предложение компании,
обосновавшейся в Люблине сразу после объявления Словенией независимости, и
устроилась в публичную библиотеку, где оклад пусть и небольшой, зато
гарантированный.
Изо дня в день она ходила на работу по одному и тому же графику, ладила
с начальством, оставаясь по возможности незаметной. Ее это устраивало. Она
и не пыталась бороться, даже не помышляя о какой-либо карьере:
единственное, чего она желала, - это регулярно получать в конце месяца
свое жалование.
Комнату она сняла при монастыре, поскольку монахини требовали, чтобы
все жильцы возвращались в установленное время, - а потом запирали дверь на
ключ. И кто оставался за дверью, должен был спать хоть на улице. Так что у
нее всегда была правдивая отговорка для любовников, когда не хотелось
проводить ночь в гостинице или в чужой постели.
В редких мечтах о замужестве она рисовала себе небольшую виллу под
Любляной, спокойную жизнь с кем-нибудь, кто, в отличие от ее отца, будет
зарабатывать достаточно, чтобы содержать семью, и будет доволен уже тем,
что вот они сидят вдвоем у горящего камина, глядя на горы, укрытые снегом.
Она научилась доставлять мужчинам строго отмеренную дозу удовольствия -
ни больше, ни меньше, а ровно столько, сколько необходимо. Она ни на кого
не сердилась, ведь это означало бы необходимость как-то реагировать,
бороться со своим обидчиком, а затем того и гляди сталкиваться с
какими-нибудь непредвиденными последствиями вроде мести.
И когда все устроилось почти в полном соответствии ее бесхитростным
запросам, обнаружилось, что такая жизнь, где все дни одинаковы, попросту
лишена смысла.
И Вероника решила умереть.
Вероника вернулась, закрыла за собой дверь и направилась к той же
обособившейся компании. В группе оживленно беседовали, но как только она
подошла, воцарилось напряженное молчание.
Твердым шагом она подошла прямо к тому пожилому, которого считала у них
лидером, и, не успел никто опомниться, с размаху влепила ему пощечину.
- Ну как, понравилось? - спросила она во весь голос, на весь холл,
чтобы слышно было каждому. - Может, дадите сдачи?
- Нет. - Мужчина провел ладонью по лицу, утирая текущую из носу
тоненькую струйку крови. - Вам недолго осталось нас здесь беспокоить.
Она вышла из холла и с торжествующим видом направилась в свою палату.
Она сделала нечто такое, чего никогда еще не делала в своей жизни.
Прошло три дня после инцидента с группой, которую Зедка называла
"Братством".
Вероника сожалела о пощечине - не из страха перед какой-то местью со
стороны мужчины, а потому, что сделала нечто ей несвойственное. Если вот
так увлекаться, то чего доброго можно прийти к выводу, что стоит
продолжать жить дальше, а это принесет новую бессмысленную боль, поскольку
вскоре - хочешь не хочешь - придется покинуть этот мир.
Единственным выходом сейчас было замкнуться в себе, уйти от людей, от
всего мира, чтобы любой ценой оставаться прежней, внешне полностью
подчиняясь режиму и правилам Виллете. Вероника вскоре вжилась в обычный
распорядок лечебного заведения:
ранний подъем, завтрак, прогулка в саду, обед, бездельничанье в холле,
снова прогулка, ужин, час-полтора у телевизора, отбой.
Перед отбоем всегда появлялась медсестра с лекарствами. Всем в палате
раздавались таблетки, только Веронике делали укол. Укол она принимала
безропотно, только однажды спросила, зачем ей столько успокоительного,
если на сон никаких жалоб нет. Оказалось, что это не снотворное; для
инъекций ей предписано средство, поддерживающее сердечную деятельность.
Итак, Веронику начала засасывать больничная рутина, когда дни похожи
как близнецы. А когда они похожи, то сменяются быстрее: еще два-три дня, и
отпадет необходимость чистить зубы или причесываться. Вероника заметила,
что с сердцем все хуже: все чаще случалась одышка, болело в груди, пропал
аппетит, при малейших усилиях кружилась голова.
После инцидента с Братством она порой задавалась вопросом:
Если бы у меня был выбор, если бы я раньше поняла, что мои дни
одинаковы потому, что я сама захотела, чтобы они были такими, то тогда,
быть может...
Но ответ был всегда один и тот же: нет никаких "быть может", потому что
нет никакого выбора. И возвращался внутренний покой: все уже предрешено.
В эти дни она подружилась с Зедкой - хотя такие отношения трудно
назвать настоящей дружбой, поскольку для ее появления нужно немало
времени, а в данном случае это было исключено. Они играли в карты -
испытанное средство скоротать время, - и порою в молчании прогуливались
вдвоем в саду.
В то утро все после завтрака должны были отправиться в сад, как
заведено, принимать "солнечные ванны". Но к Зедке подошел санитар и
