простодушным) и наказание.
И, поскольку все человечество оказалось осуждено без права обжалования
приговора, люди решили создать механизмы защиты - на тот случай, если Бог
снова решит проявить Свое самоуправство. Однако на протяжении тысячелетий
исследований люди изобрели столько средств, что в конце концов превысили
меру, и теперь Правосудие представляет собой запутанное нагромождение
положений, статей, оговорок, противоречивых текстов, в которых никто как
следует не разберется.
И что в итоге произошло, когда Бог передумал и решил отправить на
спасение мира Своего Сына? Он попал в сети того Правосудия, которое Сам же
и изобрел.
Путаница в законах стала такой, что Сын оказался пригвожден к кресту.
Судебный процесс был непростой:
от Анны к Каиафе, от первосвященников к Пилату, который заявил, что не
может осудить Иисуса. От Пилата к Ироду, который в свою очередь заявил,
что иудейский закон не допускает смертного приговора. От Ирода снова к
Пилату, который попытался подать апелляцию, предложив правовой компромисс:
велел отхлестать Иисуса кнутом и возложить Ему на голову терновый венец, -
но это не сработало.
Подобно нынешним прокурорам, Пилат решил сделать карьеру за счет
осужденного: он предложил обменять Иисуса на Варравву, зная, что уже в те
времена правосудие превратилось в большой спектакль, где в финале
необходим апофеоз в виде смерти виновного.
И наконец, Пилат применил статью, даровавшую судье - а не тому, кого
судят, - право сомнения: он умыл руки, что означает "ни да, ни нет". Это
была еще одна хитрость, позволявшая сохранить лицо римской системе
правосудия, не нанося ущерба добрым отношениям с местными судейскими, и
при этом дававшая возможность перенести бремя решения на народ - такой
приговор не вызвал бы никаких неудобств, если бы из столицы Империи
нагрянул какой-нибудь инспектор для личной проверки происходящего.
Правосудие. Право. Хотя оно и необходимо для помощи невиновным, далеко
не всегда оно работает так, как всем того хотелось бы. Мари была рада
находиться вдали от всей этой суматохи, однако этой ночью, услышав игру на
фортепиано, она была не столь уверена, является ли Вил-лете самым
подходящим для нее местом.
"Если я пожелаю покинуть это место раз и навсегда, я ни за что больше
не стану работать на Правосудие, не буду больше жить рядом с безумцами,
которые считают себя важными персонами, при том, что единственная их роль
в этой жизни - усложнять жизнь другим.
Стану портнихой, швеей или буду продавать фрукты перед городским
театром. Довольно с меня. Я уже исполнила свою роль бесполезной безумицы".
В Виллете разрешалось курить, но запрещалось бросать окурки на землю.
Мари с удовольствием сделала то, что было запрещено, ведь основное
преимущество пребывания здесь и состояло в том, что можно не соблюдать
правил, и при этом без серьезных последствий.
Она оказалась у входной двери. Дежурный - там всегда был дежурный,
таково правило - приветственно кивнул и открыл дверь.
- Я не буду выходить, - сказала она.
- Прекрасная музыка, - заметил дежурный. - Она играет почти каждую ночь.
- Это скоро закончится, - сказала Мари, быстро удаляясь, чтобы не
объяснять причин.
Она вспомнила, что прочла в глазах девушки в тот момент, когда та вошла
в столовую.
Страх.
Страх. Вероника могла чувствовать неуверенность, робость, смущение, но
почему от нее исходил именно страх? Это чувство оправдано лишь перед лицом
конкретной угрозы - хищных животных, вооруженных людей, стихийных
бедствий, - но вряд ли оно уместно перед лицом всего-то лишь собравшейся в
столовой группы пациентов.
Такова природа человека, - утешала она себя. - Большую часть
собственных эмоций человек заменяет страхом.
И Мари знала, о чем говорит: ведь именно это привело ее в Виллете -
приступы паники.
У себя в комнате Мари хранила целую коллекцию статей о собственном
заболевании.
Сегодня об этом уже говорили открыто, а недавно она видела программу
немецкого телевидения, в которой разные люди рассказывали о своих
переживаниях. В этой же программе говорилось о ре зультатах проведенного
исследования, согласно которому значительная часть человечества страдает
синдромом паники, хотя почти все пытаются скрыть его симптомы из страха,
что их сочтут душевнобольными.
Но в то время, когда у Мари был первый приступ, об этом ничего не знали.
Это был ад. Сущий ад, - вспоминала она, закуривая очередную сигарету.
Издали по-прежнему доносились звуки фортепиано: у той, что их
извлекала, казалось, хватит сил музицировать ночь напролет.
Само появление этой молодой женщины в лечебнице отразилось на многих
пациентах, включая и саму Мари. Вначале Мари старалась ее избегать, боясь,
что пробудит в ней желание жить. Было бы лучше, если бы в девушке осталась
решимость умереть, поскольку избежать смерти она уже не могла. Доктор
Игорь не счел нужным от кого-либо скрывать, что, несмотря на ежедневные
инъекции, состояние девушки ухудшается на глазах и спасти ее вряд ли
удастся.
До пациентов дошел этот слух, и они держались от обреченной девушки на
расстоянии. Но - непонятно почему - Вероника начала бороться за свою
жизнь, и только два человека были здесь близки ей - Зедка, которую завтра
выписывают и с которой особо не поговоришь, и Эдуард.
Мари нужно было поговорить с Эдуардом: к ней он обычно прислушивался.
Неужели он не понимал, что возвращает Веронику в этот мир? И что нет
ничего хуже для человека, которого нет надежды спасти?
Она обдумала тысячу возможностей объяснить Эдуарду суть происходящего,
но в каждом случае пришлось бы вызвать у него чувство вины, а этого Мари
ни за что бы не стала делать. Мари немного подумала и решила оставить все
идти своим чередом. Она уже не была адвокатом и не хотела подавать дурной
пример, создавая новые законы поведения там, где должна царить анархия.
Но присутствие здесь Вероники оказало влияние на многих, и некоторые
были готовы пересмотреть свою собственную жизнь. На одной из встреч
Братства кто-то пытался объяснить происходящее: смерть в Виллете приходила
либо внезапно, никому не давая времени о ней подумать, либо после долгой
болезни, а в этом случае смерть - всегда благо.
Случай же с этой девушкой был драматическим - ведь она была молода, ей
вновь хотелось жить, а все знали, что это невозможно. Некоторые задавались
вопросом: "А если бы такое случилось со мной? У меня есть шанс жить.
Использую ли я его?
Некоторые даже не пытались ответить на этот вопрос. Уже давно они
отказались от подобных попыток и жили в мире, где нет ни жизни, ни смерти,
ни пространства, ни времени.
Но многие всерьез задумались, и Мари была одной из них.
Вероника оторвалась от клавиш и посмотрела на Мари за окном, вышедшую в
ночной холод в легкой накидке. Она что, хочет умереть?
Нет. Это я хотела умереть.
Она снова заиграла. В последние дни жизни она наконец осуществила свою
великую мечту: играть от сердца и от души, играть, сколько хочет и когда
хочет. И не важно, что ее единственный слушатель - юноша-шизофреник.
Главное, что он любит музыку. Только это и было важно.
У Мари никогда не возникало мыслей о самоубийстве. Наоборот, когда пять
лет назад в том же кинотеатре, где она была сегодня, ее просто потряс
фильм об ужасающей нищете в Сальвадоре, она впервые задумалась о том,
какой бесценный дар - ее собственная жизнь. Теперь, когда дети уже
повзрослели и определились в профессиональном отношении, она решила
бросить бесконечно скучную службу адвоката и посвятить остаток своих дней
работе в гуманитарной организации. В стране изо дня в день ширились слухи
о предстоящей гражданской войне, но Мари в это не верила: Европейское
Сообщество ни за что бы не позволило разразиться новой войне у самого
своего порога.
На другом же краю мира трагедий было хоть отбавляй. И среди этих
трагедий был Сальвадор, где дети голодали на улицах и были вынуждены
заниматься проституцией.
- Какой ужас, - сказала она мужу, сидевшему рядом в кресле.
Он кивнул в знак согласия.
Мари давно уже собиралась поговорить с ним, и сейчас, похоже, был
подходящий момент.
Ведь у них уже было все, чего только можно пожелать от жизни:
образование, прекрасный дом, высокооплачиваемая работа, замечательные
дети. Почему бы теперь не сделать чтонибудь ради ближнего? У Мари были
связи в Красном Кресте, и она знала, что во многих уголках мира крайне
необходима помощь добровольцев.
Она так устала бороться с бюрократами и судебными исками, не имея
возможности помочь людям, которые нередко тратили годы своей жизни на
решение проблем, не ими созданных. Работа же в Красном Кресте приносила бы
непосредственные и зримые результаты.
Она решила, что после киносеанса сразу же пригласит мужа в кафе и там
обсудит с ним эту идею.
На экране показывали какого-то сальвадорского правительственного
чиновника, который с самым смиренным видом каялся в допущенной им
оплошности, и вдруг Мари почувствовала, что сердце колотится как
сумасшедшее.
Она тотчас сказала себе: ничего страшного. Наверное, ей просто стало
душно от спертого воздуха в зрительном зале. Если не станет лучше, можно
выйти отдышаться в вестибюль.
Но новости на экране шли своим чередом, а сердце колотилось все сильнее
и сильнее, и тело покрылось холодным потом.
Теперь она по-настоящему испугалась и попыталась сосредоточиться на
фильме, стараясь отогнать страх. Однако следить за происходящим на экране
было все труднее. Мелькали кадры, и Мари казалось, что она вошла в
совершенно иную реальность, где все чуждо, нелепо, неуместно, - в мир, где
она никогда ранее не бывала.
- Мне плохо, - сказала она мужу.
Она с трудом решилась-таки произнести эти слова - ведь это означало
признать, что с нею в самом деле что-то не в порядке. Но тянуть она больше
не могла.
- Наверное, надо выйти, - ответил муж. - Ну-ка, идем.
Помогая Мари подняться, он обнаружил, что ее рука холодна как лед.
- Я не смогу добраться до выхода. Пожалуйста, скажи, что со мной такое?
Муж испугался. Ее лицо было в поту, а глаза лихорадочно блестели.
- Успокойся. Я позову врача.
Мари охватила невыносимая паника. Слова сохраняли смысл, но все
остальное - этот кинозал, погруженный во мрак, зрители, сидящие локоть к
локтю и словно загипнотизированные светящимся экраном, - все обрело
какой-то зловещий подтекст. Она была уверена, что жива, могла даже
потрогать жизнь, которая ее окружала, словно та была чем-то твердым.
Никогда ранее с ней подобного не происходило.
- Не бросай меня здесь одну. Я сейчас встану, я выйду вместе с тобой.
Только иди помедленней.
Поднявшись с кресел, они стали пробираться в конец ряда, к выходу.
Теперь сердце Мари колотилось так, что, казалось, готово было выскочить из
груди, и она не сомневалась, что вот сейчас, вот здесь, в этом зале, и
закончится ее жизнь. Все ее движения и жесты, все, что бы она ни делала, -
едва передвигала ноги, бормотала "разрешите", "извините", судорожно
цепляясь за руку мужа и хватая ртом воздух, - все это казалось чем-то
механическим и ужасало.
Ни разу в жизни она не испытывала такого страха. Вот здесь я и умру,
прямо в зале.
В голове стучала одна-единственная мысль - жуткая догадка: много лет
назад одна из ее знакомых умерла в кинотеатре от инсульта.
Мозговая аневризма подобна бомбе замедленного действия. Происходит
небольшое расширение кровеносных сосудов, напоминающее образование
воздушных полостей в износившихся автопокрышках; с этим человек может жить
долгие годы, и никто не подозревает ни о какой аневризме, пока она вдруг
сама не обнаружится, например, при рентгеноскопии мозга или во время
самого разрыва. Тогда все заливается кровью, человек сразу же входит в
кому и обычно вскоре умирает.
Пока Мари, как сомнамбула, двигалась к выходу, из головы не выходила
мысль о покойной подруге. При этом Наиболее странным было то, как нынешний
приступ подействовал на восприятие: казалось. Мари перенеслась на другую
