- Никогда.
Он вспомнил разговор о Сальвадоре.
- Ну что ж: конечно, вы вольны поступать по собственному усмотрению, -
сказал он примирительным тоном, - хотя мне кажется, что именно работа в
данном случае лучше всякой психотерапии. Поезжайте, повидайте мир, будьте
полезной там, где в вас нуждаются, - но помните, что двери конторы для вас
всегда открыты, можете вернуться, когда пожелаете.
Услышав это. Мари расплакалась, - теперь это с ней случалось на каждом
шагу.
Коллега подождал, пока она успокоится. Опытный адвокат, он ни о чем не
спрашивал, зная, что иной раз легче добиться ответа молчанием, чем задавая
вопросы.
Так и случилось. Мари рассказала обо всем, что с ней происходило,
начиная с посещения кинотеатра и до недавних истерических припадков при
муже, который так ее поддерживал.
- Я сошла с ума, - сказала она.
- Это возможно, - ответил он с видом знатока, но с нежностью в голосе.
- В таком случае у вас два выбора: лечиться или продолжать болеть.
- То, что я переживаю, неизлечимо. Я остаюсь в совершенно здравом уме,
а напряженность чувствую оттого, что такая ситуация сохраняется уже давно.
Но у меня нет таких обычных симптомов безумия, как потеря чувства
реальности, безразличие или неуправляемая агрессивность. Только страх.
- Все сумасшедшие говорят, что они нормальны.
Оба рассмеялись, и она вновь налила чаю. Они говорили о погоде, об
успехах словенской независимости, о напряженности, возникшей теперь между
Хорватией и Югославией. Мари целыми днями смотрела телевизор и была хорошо
обо всем информирована.
Прежде чем попрощаться, коллега снова затронул эту тему.
- Недавно в городе открыли санаторий, - сказал он. - Иностранный
капитал, первоклассное лечение.
- Лечение чего?
- Неуравновешенности, скажем так. Ведь чрезмерный страх, как и все
чрезмерное, - это неуравновешенность.
Мари пообещала подумать, но так и не приняла никакого решения по этому
вопросу.
Прошел еще месяц. Приступы паники повторялись, и она наконец поняла,
что рушится не только ее личная жизнь, но и ее семья. Она снова попросила
какое-то успокоительное и решилась выйти из дому - во второй раз за
шестьдесят дней.
Она поймала такси и поехала к "новому санаторию". По дороге таксист
спросил, едет ли она кого-нибудь навестить.
- Говорят, что там очень удобно, но еще говорят, что сумасшедшие буйные
и что лечение включает применение электрошока.
- Мне нужно кое-кого навестить, - ответила Мари.
Одной лишь часовой беседы было достаточно, чтобы прекратились длившиеся
два месяца страдания Мари. Руководитель заведения - высокий мужчина с
крашеными темными волосами, который отзывался на имя "доктор Игорь", -
объяснил, что речь идет всего лишь о заболевании Паническим Синдромом -
болезнью, недавно вошедшей в анналы мировой психиатрии.
- Это не означает, что болезнь новая, - пояснил он, стараясь быть
правильно понятым.
- Бывает, что страдающие ею люди скрывают ее из опасения, что их примут
за сумасшедших. Тогда как это - всего лишь нарушение химического
равновесия в организме, как в случае депрессии.
Доктор Игорь написал рецепт и предложил ей возвращаться домой.
- Я не хочу сейчас возвращаться, - ответила Мари. - Даже при том, что
вы мне сказали, я буду бояться выйти на улицу. Моя супружеская жизнь
превратилась в ад, мне нужно, чтобы мой муж тоже пришел в себя после того,
как ухаживал за мной эти месяцы.
Как всегда происходило в подобных случаях, учитывая, что акционерам
хотелось, чтобы лечебница работала на полную мощность, доктор Игорь
согласился на госпитализацию, дав, однако, ясно понять, что необходимости
в ней нет.
Мари получила надлежащее лечение, психологическую поддержку, и симптомы
стали слабеть, а потом и совсем прошли.
Однако тем временем слухи о госпитализации Мари распространились по
небольшому городу Любляне. Ее коллега, с которым она дружила много лет,
разделив с ним бессчетное число часов радости и огорчений, пришел
навестить ее в Виллете. Он похвалил ее за то, что она послушалась его
совета и нашла в себе силы просить о помощи. Но затем объяснил причину
своего прихода:
- Наверное, теперь вам следовало бы выйти на пенсию.
Мари поняла, что стояло за этими словами: никому не хотелось поручать
свои дела адвокату, который лечился в психиатрической больнице.
- Вы же говорили, что работа - лучшая терапия. Я должна вернуться, хотя
бы на время.
Она ждала, что он как-нибудь отреагирует, но он ничего не сказал. Мари
продолжала:
- Вы же сами мне советовали пойти лечиться. Когда я думала об
увольнении, мне хотелось добиться успеха, реализовать себя, уйти
совершенно добровольно. Я не хочу оставлять свою работу просто так,
оттого, что потерпела поражение. Дайте мне хотя бы шанс вернуть
самоуважение, и тогда я сама попрошусь на пенсию.
Адвокат кашлянул.
- Я вам советовал лечиться, а не ложиться в психиатрическую клинику.
- Но это был вопрос выживания. Я просто не могла выйти на улицу,
рушилась моя супружеская жизнь.
Мари знала, что лишь бросает слова на ветер. Что бы она ни делала,
отговорить его не удастся - как-никак, на карту поставлен авторитет фирмы.
И все же она предприняла еще одну попытку.
- Здесь мне приходилось сталкиваться с двумя типами людей: теми, у кого
нет шансов вернуться в общество, и теми, кто теперь совершенно здоровы, но
предпочитают притворяться душевнобольными, чтобы избегать житейской
ответственности. Я хочу, мне необходимо снова ощутить, что я довольна
собой. Я должна убедиться, что в состоянии самостоятельно принимать
решения. Мне нельзя навязывать то, чего я сама не выбирала.
- В жизни мы можем совершать много ошибок, - сказал адвокат. - Кроме
одной: той, которая для нас разрушительна.
Продолжать разговор было бессмысленно: по его мнению, Мари совершила
роковую ошибку.
Через два дня ей сообщили о визите еще одного адвоката, на этот раз из
другой фирмы, которая считалась самым успешным соперником ее теперь уже
бывших коллег. Мари воодушевилась: наверное, он узнал, что она теперь
свободна и готова перейти на новую работу, и это был шанс восстановить
свое место в мире.
Адвокат вошел в холл, сел перед ней, улыбнулся, спросил, лучше ли ей
стало, и вынул из чемодана несколько бумаг.
- Я здесь по поручению вашего мужа, - сказал он. - Вот его заявление на
развод.
Разумеется, за все время вашего здесь пребывания он будет оплачивать
больничные расходы.
На этот раз Мари не сопротивлялась. Она подписала все, хотя в
соответствии с законом могла тянуть этот спор до бесконечности. Сразу же
после этого она пошла к доктору Игорю и сказала, что симптомы паники
вернулись.
Доктор Игорь знал, что она лжет, но продлил ее госпитализацию на
неопределенное время.
Вероника решила идти спать, но Эдуард все еще стоял у пианино.
Я устала, Эдуард. Глаза уже слипаются.
Она бы с удовольствием сыграла для него еще, извлекая из своей
анестезированной памяти все известные ей сонаты, реквиемы, адажио, - ведь
он умел восхищаться, ничего от нее не требуя. Но ее тело больше не
выдерживало.
Он был так красив! Если бы он хотя бы ненадолго вышел из своего мира и
взглянул на нее как на женщину, тогда ее последние ночи на этой земле
могли бы стать прекраснейшими в ее жизни, ведь Эдуард оказался
единственным, кто понял, что Вероника - артистка. С этим мужчиной у нее
установилась такая связь, какой еще не удавалось установить ни с кем -
через чистое волнение сонаты или менуэта.
Эдуард был похож на ее идеал мужчины. Чувственный, образованный, он
разрушил равнодушный мир, чтобы воссоздать его вновь в своей голове, но на
этот раз в новых красках, с новыми действующими лицами и сюжетами. И в
этом новом мире были женщина, пианино и луна, которая продолжала расти.
- Я могла бы сейчас влюбиться, отдать тебе все, что у меня есть, -
сказала она, зная, что он не может ее понять. - Ты просишь у меня лишь
немного музыки, но ведь я гораздо больше, чем ты думаешь, и мне бы
хотелось разделить с тобой то другое, что я теперь поняла.
Эдуард улыбнулся. Неужели он понял? Вероника испугалась: по правилам
хорошего поведения нельзя говорить о любви так откровенно, а тем более с
мужчиной, которого видела всего несколько раз. Но она решила продолжать,
ведь терять было уже нечего.
- Ты, Эдуард, единственный мужчина на Земле, в которого я могу
влюбиться. Только лишь потому, что, когда я умру, ты не почувствуешь, что
меня уже нет. Не знаю, что чувствует шизофреник, но наверняка не тоску по
кому бы то ни было. Может быть, вначале тебе покажется странным, что ночью
больше нет музыки. Но луна растет, и всегда найдется кто-нибудь, кто
захочет играть сонаты, особенно в больнице, ведь все мы здесь - "лунатики".
Она не знала, что за связь существует между сумасшедшими и луной, но
явно очень сильная, ведь используют же такое слово для обозначения
душевнобольных.
- И я тоже не буду скучать по тебе, Эдуард, ведь я буду уже мертвой,
далеко отсюда. А раз я не боюсь потерять тебя, не имеет значения, что ты
будешь обо мне думать и будешь ли думать вообще, сегодня я играла для тебя
как влюбленная женщина. Это было замечательно. Это были лучшие мгновения
моей жизни.
Она посмотрела на стоявшую снаружи Мари. Вспомнила ее слова.
И снова взглянула на мужчину перед собой.
Вероника сняла свитер, приблизилась к Эдуарду - если уж что-то делать,
то сейчас. Мари долго не выдержит холода в саду и скоро вернется.
Он отступил. В его глазах стоял вопрос: когда она вернется к пианино?
Когда она сыграет новую музыку и вновь наполнит его душу красками,
страданиями, болью и радостью тех безумных композиторов, которые в своих
творениях пережили столько поколений?
Та женщина в саду говорила мне: "Мастурбируй. Узнай, как далеко ты
сумеешь зайти".
Неужели я смогу зайти дальше, чем до сих пор?
Она взяла его руку и хотела отвести к софе, но Эдуард мягко
высвободился. Он предпочитал стоять, где стоял, у пианино, терпеливо
дожидаясь, когда она снова заиграет.
Вероника смутилась, но затем поняла, что терять ей нечего. Она мертва,
так к чему же продолжать питать страхи и предрассудки, всегда
ограничивавшие ее жизнь? Она сняла блузку, брюки, лифчик, трусики и
осталась перед ним обнаженной.
Эдуард рассмеялся. Она не знала, отчего, но заметила, что он смеется.
Она нежно взяла его руку и положила ее на свой лобок. Рука осталась лежать
неподвижно. Вероника отказалась от попытки и сняла ее.
Намного больше, чем физический контакт с этим мужчиной, ее возбуждало
то, что она может делать все, что ей хочется, что границ не существует. За
исключением той женщины во дворе, которая может войти в любую минуту, -
все остальные, судя по всему, спали.
Кровь взыграла, и холод, который она чувствовала, снимая с себя одежду,
становился все менее ощутим. Они стояли лицом к лицу, она обнаженная, он
полностью одетый. Вероника опустила руку к его гениталиям и начала
мастурбировать. Ей уже приходилось делать это раньше, одной или с
некоторыми партнерами, но ни разу в ситуации, когда мужчина не проявляет
ни малейшего интереса к происходящему.
И это возбуждало, сильно возбуждало. Стоя с раздвинутыми ногами.
Вероника касалась своих гениталий, сосков, своих волос, отдаваясь, как еще
не отдавалась никогда, и не только оттого, что ей хотелось видеть, как
этот парень выходит из своего отрешенного мира. Она никогда еще не
переживала подобного.
Она начала говорить, говорила немыслимые вещи, то, что ее родители,
друзья, предки сочли бы верхом непристойности. Наступил первый оргазм, и
она кусала губы, чтобы не кричать от наслаждения.
Эдуард смотрел ей в глаза. Его глаза блестели по-другому, казалось, он
что-то понимает, пусть это лишь энергия, жар, пот, запах, источаемые ее
телом. Вероника до сих пор не была удовлетворена. Она стала на колени и
начала мастурбировать снова.
Ей хотелось умереть от наслаждения, от удовольствия, думая и
осуществляя все то, что до сих пор ей было запрещено: она умоляла мужчину,
