человек печатал с большой скоростью, литеры сталкивались друг с другом и
машинку заклинивало. Тогда Скоулз придумал клавиатуру QWERTY - клавиатуру,
которая заставляла машинисток работать медленнее.
- Не верю.
- Но это правда. И Ремингтон - в то время производитель швейных машинок
- использовал клавиатуру QWERTY в своих первых пишущих машинках. Это
означает, что все больше людей были вынуждены обучаться этой системе и все
больше фирм - изготовлять такие клавиатуры, пока она не стала единственным
существующим эталоном.
Повторяю: клавиатура машинок и компьютеров придумана для того, чтобы на
них печатали медленнее, а не быстрее, понимаете? Однако попробуйте
поменять буквы местами, и ваше изделие никто не купит.
Действительно, увидев клавиатуру впервые. Мари задумалась, почему она
располагается не в алфавитном порядке. Но потом уже ни разу не задавалась
таким вопросом, полагая, что это и есть лучшая схема для скоростного
печатания.
- Вы когда-нибудь были во Флоренции? - спросил доктор Игорь.
- Нет.
- А стоило бы. Это не так уж далеко, и с ней связан мой второй пример.
В кафедральном соборе Флоренции есть красивейшие часы, созданные в 1443
году Паоло Уччелло.
Оказывается, у этих часов есть одна особенность: хотя они и показывают
время, как любые другие, стрелки движутся в направлении, обратном тому, к
которому мы привыкли.
- Какое это имеет отношение к моей болезни?
- Сейчас поймете. Создавая эти часы, Уччелло не стремился быть
оригинальным: на самом деле в то время были и такие часы, и часы, в
которых стрелки двигались в привычном для нас направлении. По какой-то
неизвестной причине - вероятно, потому, что у герцога были часы со
стрелками, движущимися в направлении, которое сегодня нам известно как
правильное - оно в конечном счете и стало единственным общепринятым, а
часы Уччелло стали казаться чем-то умопомрачительным, безумным.
Он выдержал паузу, в уверенности, что Мари неотрывно следит за ходом
его рассуждении.
- Итак, перейдем к вашей болезни: каждое человеческое существо
уникально в своих качествах, инстинктах, способах получать удовольствие,
стремлении к приключениям. Но общество все-таки навязывает коллективный
образ действий, и людям даже не приходит в голову задаться вопросом,
почему они должны поступать так, а не иначе. Они соглашаются с этим точно
так же, как машинистки согласились с тем, что QWERTY - лучшая из возможных
клавиатур. Вы помните, чтобы кто-нибудь хоть раз за всю вашу жизнь спросил
вас, почему стрелки часов движутся в этом, а не в обратном направлении?
- Нет.
- Если бы кто-нибудь такое спросил, вероятно, он бы услышал в ответ: вы
с ума сошли!
Если бы он повторил вопрос, люди попытались бы найти причину, но затем
сменили бы тему разговора - ведь нет никакой причины, кроме той, о которой
я рассказал.
Итак, я возвращаюсь к вашему вопросу. Повторите его.
- Я вылечилась?
- Нет. Вы другой человек, которому хочется быть таким же, как все. А
это, с моей точки зрения, является опасной болезнью.
- Опасно быть другой?
- Нет. Опасно - пытаться быть такой же, как все:
это вызывает неврозы, психозы, паранойю. Опасно хотеть быть как все,
потому что это означает насиловать природу, идти против законов Бога,
который во всех лесах и рощах мира не создал даже двух одинаковых
листочков. Но вы считаете безумием быть другой, и поэтому выбрали жить в
Виллете. Потому что, поскольку здесь все отличаются от других, вы
становитесь такой же, как все. Понимаете?
Мари кивнула головой.
- Не имея смелости быть другими, люди идут против природы, и организм
начинает вырабатывать Купорос, или Горечь, как называют в народе этот яд.
- Что такое Купорос?
Доктор Игорь понял, что слишком увлекся, и решил сменить тему.
- Не имеет значения, что такое Купорос. А сказать я хочу следующее: все
свидетельствует о том, что вы не вылечились.
У Мари был многолетний опыт работы в судах, и она решила тут же
применить его на практике. Первым тактическим приемом было притвориться,
что она согласна с оппонентом, чтобы сразу же после этого увлечь его в
сети другого способа рассуждении.
- Я согласна. Здесь я оказалась по вполне конкретной причине - из-за
панического синдрома, но осталась по причине весьма абстрактной: из-за
неспособности принять другой образ жизни - без привычной работы, без мужа.
Я с вами согласна. Мне не хватило воли начать новую жизнь, к которой
пришлось бы снова привыкать. Скажу больше:
я согласна, что в приюте для умалишенных, даже со всеми его
электрошоками - простите, ЭКТ, как вы предпочитаете выражаться, -
распорядком дня, приступами истерии у некоторых пациентов, правила
соблюдать легче, чем законы мира, который, как вы говорите, "делает все,
чтобы все подчинялись его правилам".
Так случилось, что прошлой ночью я услышала, как одна женщина играет на
пианино.
Играла она мастерски, такое редко приходится слышать. Слушая музыку, я
думала обо всех, кто страдал ради создания этих сонат, прелюдий, адажио: о
насмешках, которые им пришлось вынести, представляя эти произведения -
другие - тем, кто правил миром музыки. О тяготах и унижениях, через
которые пришлось пройти в поисках того, кто согласился бы финансировать
оркестр. О насмешках публики, которая еще не привыкла к подобным гармониям.
Но самое худшее, думала я, это не страдания композиторов, но то, что
девушка играет их от всей души потому, что знает о своей скорой смерти. А
разве я сама не умру? Где я оставила свою душу, чтобы иметь силы играть
музыку моей жизни с таким же воодушевлением?
Доктор Игорь слушал молча. Похоже, все, что он задумал, приносило свои
плоды, но было еще рано утверждать это наверняка.
- Где я оставила свою душу? - снова спросила Мари. - В моем прошлом. В
том прошлом, которое так и не стало тем будущим, к которому я стремилась.
Я предала свою душу в тот момент, когда у меня еще были дом, муж,
работа... Когда я хотела оставить все это, да так и не хватило смелости.
Моя душа осталась в моем прошлом. Но сегодня она пришла сюда, и я,
воодушевленная, вновь ощущаю ее в своем теле. Я не знаю, что делать. Знаю
только, что мне потребовалось три года, чтобы понять: жизнь толкала меня
на другой путь, а я не хотела идти.
- Мне кажется, я вижу некоторые симптомы улучшения, - сказал доктор
Игорь.
- Мне не было необходимости просить разрешения покинуть Виллете.
Достаточно было выйти из ворот и больше никогда не возвращаться. Но мне
нужно было все это комунибудь сказать, и я говорю вам: смерть этой девушки
заставила меня понять мою жизнь.
- Мне кажется, что симптомы улучшения превращаются в чудесное
исцеление, - рассмеялся доктор Игорь. - Что вы собираетесь делать?
- Уехать в Сальвадор, заботиться о детях.
- Вам незачем ехать так далеко: менее чем в двухстах километрах отсюда
находится Сараево. Война закончилась, но проблемы остаются.
- Поеду в Сараево.
Доктор Игорь вынул из ящика стола бланк и тщательно его заполнил. Затем
встал и проводил Мари до двери.
- Идите с Богом, - сказал он, вернулся к столу и закрыл за собой дверь.
Ему не нравилось привыкать к своим пациентам, но избежать этого ни разу не
удалось. В Виллете будет сильно недоставать Мари.
Когда Эдуард открыл глаза, девушка все еще сидела рядом. При первых
сеансах электрошока ему требовалось много времени, чтобы вспомнить, что
происходило накануне. Собственно, именно в этом и состоял терапевтический
эффект данного вида лечения: вызвать у больного частичную потерю памяти,
заставить его забыть то, что его встревожило, и успокоить.
Однако частое применение электрошока привело к тому, что Эдуард стал
попросту устойчив к его воздействию. И он сразу же узнал девушку.
- Ты во сне говорил о райских видениях, - сказала она, проводя рукой по
его волосам.
О райских видениях? Да, райские видения. Эдуард посмотрел на нее. Ему
хотелось все рассказать. Однако в этот момент вошла медсестра со шприцем.
- Мне нужно сделать вам укол, - сказала она Веронике. - Это указание
доктора Игоря.
- Сегодня уже делали, я больше не хочу лекарств, - ответила девушка. -
А кроме того, я не хочу отсюда уходить. Я больше не намерена подчиняться
ни единому указанию, ни единому правилу, ничему из того, к чему меня будут
принуждать.
Казалось, медсестра привыкла к подобной реакции.
- Тогда, к сожалению, мы будем вынуждены ввести вам успокоительное.
- Мне нужно поговорить с тобой, - сказал Эдуард. - Пусть тебе сделают
укол.
Вероника закатала рукав свитера, и медсестра ввела лекарство.
- Хорошая девочка, - сказала она. - А теперь почему бы вам обоим не
выйти из этой мрачной палаты и не пройтись немного?
- Тебе стыдно оттого, что было вчера ночью, - сказал Эдуард, когда они
прогуливались по саду.
- Нет, уже не стыдно. Теперь я горжусь этим. Я хочу узнать о райских
видениях, ведь к одному из них я была так близка.
- Мне нужно заглянуть подальше, за корпуса Виллете, - сказал он.
- Так и сделай.
Эдуард оглянулся назад, - но не на стены палат и не на сад, в котором
молча прогуливались пациенты, - а на одну из улиц на другом континенте, в
краю тропических ливней и раскаленного солнца.
Эдуард чувствовал запах той земли. Стоял сухой сезон, пыль набивалась в
нос, а он был доволен, ведь чувствовать землю - значит чувствовать себя
живым. Он катил на импортном велосипеде, ему было семнадцать лет, он
только что закончил семестр в американском колледже в городе Бразилия, где
учились и все другие дети дипломатов.
Он ненавидел столицу, но любил бразильцев. Двумя годами ранее его отца
назначили послом Югославии - в те времена, когда кровавый раздел страны
никому и не снился. У власти еще находился Милошевич. Мужчины и женщины
жили рядом при всех их различиях и старались ладить друг с другом,
несмотря на региональные конфликты.
Первым назначением его отца была именно Бразилия. Эдуард мечтал о
пляжах, о карнавале, о футбольных матчах, о музыке, а оказался в этой
столице, вдали от побережья, созданной только как пристанище для
политиков, бюрократов, дипломатов и их детей, которые толком и не знали,
что им делать во всем этом окружении.
Эдуард ненавидел такую жизнь. На целый день он погружался в учебу и
пытался - но безуспешно - общаться с товарищами по колледжу, пытался - но
безуспешно - заинтересоваться автомобилями, модными кроссовками, фирменной
одеждой - ведь только об этом и говорили его сверстники.
Время от времени случались вечеринки, на которых в одном конце зала
сидели подвыпившие юноши, а в другом - изображавшие безразличие девушки.
Наркотики были обычным делом, и Эдуард уже успел испробовать практически
все существующие их разновидности, но так и не сумел ни к одному из них
пристраститься. Он был то чересчур взвинченным, то слишком вялым и быстро
терял интерес ко всему происходившему вокруг.
Семья была озабочена. Его готовили к карьере дипломата, по стопам отца.
Но, хотя у Эдуарда и были все необходимые для этого таланты - желание
учиться, хороший художественный вкус, способность к языкам, интерес к
политике, - ему недоставало основного качества дипломата. Ему было трудно
контактировать с окружающими.
И сколько бы его родители, получавшие неплохое жалование, ни водили его
на приемы, ни открывали двери дома для товарищей по американскому
колледжу, Эдуард редко коголибо приводил. Однажды мать спросила, почему он
не приглашает друзей на обед или на ужин.
- Я уже знаю все марки кроссовок и знаю поименно всех девушек, с
которыми легко заниматься любовью. А более интересных тем для разговора у
нас нет.
Но однажды появилась бразильская девушка. Посол и его супруга
успокоились, когда сын начал выходить из дому и возвращаться поздно. Никто
точно не знал, откуда она взялась, но однажды вечером Эдуард привел ее
домой на ужин. Девушка была воспитанной, и они порадовались: наконец-то
юноша становится более раскрепощенным. Кроме того, оба они подумали, хотя
