чтобы он к ней прикоснулся, покорил ее, использовал ее для всего, что
только пожелает. Ей хотелось, чтобы Зедка тоже была здесь, женщина сумеет
прикоснуться к телу другой женщины так, как не удастся ни одному мужчине,
ведь она знает все его секреты.
На коленях перед этим мужчиной, стоящим во весь рост, она чувствовала,
что ею обладают, что к ней прикасаются, она не стеснялась в словах, чтобы
описать, чего ей от него хочется. Наступал новый оргазм, на этот раз он
был сильнее, чем когда-либо ранее, как будто все вокруг взорвалось. Она
вспомнила сердечный приступ, который у нее был утром, но это уже не имело
никакого значения, она умрет, наслаждаясь, взрываясь. Она почувствовала
искушение подержать член Эдуарда, который находился прямо перед ее лицом,
но у нее не было ни малейшего желания рисковать испортить этот момент. Она
зашла далеко, очень далеко, в точности, как говорила Мари.
Она воображала себя царицей и рабыней, властительницей и прислужницей.
В своем воображении она занималась любовью с белыми, черными, желтыми,
гомосексуалистами, царями и нищими. Она принадлежала всем, и каждый мог
делать с ней что угодно. Она пережила оргазм, два, три оргазма подряд. Она
воображала все, чего никогда не могла представить себе раньше, отдаваясь
самому ничтожному и самому чистому. Наконец, не в силах больше
сдерживаться, она громко закричала от удовольствия, от боли нескольких
подряд оргазмов, всех мужчин и женщин, входивших в ее тело и покидавших
его через двери ее разума.
Она легла на пол и осталась лежать там, вся в поту, с исполненной покоя
душой. Она скрывала сама от себя свои потаенные желания, сама толком не
зная зачем, и не нуждалась в ответе. Достаточно было сделать то, что она
сделала: отдаться.
Понемногу Вселенная возвращалась на круги своя, и Вероника встала. Все
это время Эдуард стоял неподвижно, но, казалось, что-то в нем изменилось:
в его глазах светилась нежность, очень близкая этому миру.
Было так хорошо, что во всем мне видится любовь. Даже в глазах
шизофреника.
Она стала одеваться, и почувствовала, что в холле есть кто-то третий.
Там была Мари. Вероника не знала, когда она вошла, что слышала или
видела, но при всем этом не чувствовала ни стыда, ни страха. Она едва
взглянула на нее, с тем нерасположением, с каким смотрят на слишком
близкого человека.
- Я сделала, как ты советовала, - сказала она. - Я прошла долгий, очень
долгий путь.
Мари стояла молча. Только что она воскресила в памяти очень важные
моменты своей жизни, и ей было немного не по себе. Наверное, пора
вернуться в мир, столкнуться с происходящим там, сказать, что все могут
стать членами великого Братства, даже никогда не побывав в психиатрической
больнице.
Как вот та девушка, например, единственная причина пребывания в Виллете
которой - то, что она пыталась покончить со своей жизнью. Ей незнакомы ни
паника, ни депрессия, ни мистические видения, ни психозы, ни ограничения,
которые может накладывать человеческий ум. И хотя она знала стольких
мужчин, ей ни разу не доводилось испытать самые сокровенные из своих
желаний - и в результате она не знала своей жизни даже наполовину. Ах,
если бы все могли познать и пережить свое внутреннее безумие! Стал бы мир
хуже? Нет, люди стали бы справедливее и счастливее.
- Почему я никогда не делала этого раньше?
- Ему хочется, чтобы ты сыграла еще, - сказала Мари, глядя на Эдуарда.
- По-моему, он заслужил.
- Я сыграю, но ответь мне: почему я никогда не делала этого раньше?
Если я свободна, если я могу думать обо всем, о чем мне хочется, почему я
всегда избегала мыслей о запретных ситуациях?
- Запретных? Послушай: я была адвокатом, и знаю законы. И еще я была
католичкой, и знала наизусть большую часть Библии. Что ты называешь
запретным?
Мари подошла к Веронике и помогла ей надеть свитер.
- Посмотри внимательно мне в глаза и не забудь то, что я тебе сейчас
скажу.
Существуют только две запретные вещи - одна по человеческому закону,
другая - по Божественному. Никогда не принуждай никого к связи, это
считается изнасилованием. И никогда не вступай в связь с детьми, это
худший из грехов. Во всем остальном ты свободна. Всегда существует некто,
желающий в точности того же, что и ты.
У Мари не было терпения учить важным вещам ту, кому скоро предстоит
умереть.
Улыбнувшись, она пожелала спокойной ночи и удалилась.
Эдуард стоял неподвижно, он ждал музыки. Вероника должна была
отблагодарить его за то огромное удовольствие, которое он ей доставил лишь
тем, что оставался стоять перед ней, глядя на ее безумства без страха или
отвращения. Она села за пианино и заиграла.
Ее душа была легка, и даже страх смерти больше ее не мучил. Она
пережила то, что всегда таила от самой себя. Она пережила удовольствия
девственницы и проститутки, рабыни и царицы - хотя больше рабыни, чем
царицы.
В ту ночь, словно чудом, все известные ей песни вспомнились ей, и она
сделала все, чтобы Эдуард получил почти такое же удовольствие, как она.
Включив свет в приемной, доктор Игорь с удивлением увидел, что его
дожидается девушка.
Еще очень рано. А день у меня полностью занят.
- Я знаю, что рано, - сказала она. - И день еще не начался. Мне нужно с
вами поговорить, это ненадолго. Мне нужна ваша помощь.
У девушки были круги под глазами, волосы потускнели - сразу видно, что
не спала всю ночь.
Доктор Игорь пригласил ее в кабинет.
Сказав "присаживайтесь", он зажег свет и раздвинул шторы. До рассвета
примерно час, а затем свет нужно будет выключить, чтоб экономить
электроэнергию. Акционеры всегда придирчивы по части расходов, даже самых
незначительных.
Он бросил беглый взгляд в больничный журнал: Зедка уже получила свой
последний инсулиновый шок, и реакция была положительная, точнее, ей
удалось перенести столь жесткую терапию. Хорошо еще, что на этот случай
доктор Игорь запасся подписью администрации Виллете под документом,
согласно которому та берет на себя ответственность за возможные
последствия.
Он просмотрел еще пару последних записей. Два-три пациента, по докладам
медсестер, ночью вели себя агрессивно - среди них Эдуард, который вернулся
в палату лишь в четыре утра и отказался от снотворного. Значит, следует
принять меры. Каким бы либеральным ни был режим Виллете, необходимо
поддерживать его репутацию заведения достаточно строгого во всем, что
касается требований традиционной медицины.
- У меня к вам важная просьба, - сказала девушка.
Как бы не расслышав, доктор Игорь взял стетоскоп и принялся
прослушивать ее легкие и сердце. Затем проверил рефлексы и при помощи
специального портативного фонарика осмотрел дно сетчатки. Поразительно, но
симптомы отравления Купоросом почти исчезли.
Сразу взявшись за телефон, он велел медсестре принести лекарство с
каким-то сложным названием.
- Похоже, вчера вечером вам не сделали укол, - сказал он.
- Но чувствую я себя гораздо лучше.
- Видели бы вы свое лицо: круги под глазами, усталость, вялая мимика.
Если хотите употребить с пользой то недолгое время, которое вам осталось,
будьте добры, выполняйте мои указания.
- Именно поэтому я пришла сюда. Я как раз и хочу употребить с пользой
это недолгое время, только по своему усмотрению. Сколько мне еще жить?
Доктор Игорь устремил на нее пристальный взгляд поверх очков.
- Вы можете мне ответить, - настаивала она. - У меня уже нет ни страха,
ни безразличия, ничего. У меня есть желание жить, но я знаю, что этого
недостаточно, поэтому я смирилась со своей судьбой.
- Так что же вам нужно?
Вошла медсестра со шприцем. Доктор Игорь кивнул в сторону Вероники.
Медсестра осторожно закатала ей рукав.
- Сколько мне еще осталось? - повторила Вероника, пока с нею возилась
медсестра.
- Сутки. Двадцать четыре часа. Может, меньше. Она опустила глаза и
закусила губу. Но сохранила самообладание.
- Тогда я хочу попросить вот о чем. Во-первых, дайте мне какое-нибудь
лекарство, сделайте какой-нибудь укол - что угодно, но только чтобы я не
засыпала, чтобы я использовала каждую оставшуюся мне минуту. Меня сильно
клонит в сон, но я хочу не спать, мне нужно успеть сделать многое - то,
что я всегда откладывала на потом, думая, что буду жить вечно, и к чему
утратила интерес, когда пришла к выводу, что жить не стоит.
- А во-вторых?
- Во-вторых - я хочу выйти отсюда, чтобы умереть там, на воле. Я должна
подняться к Люблянскому замку, который так и не удосужилась рассмотреть
вблизи. Я должна поговорить с одной женщиной, которая зимой продает
каштаны, а весной - цветы.
Сколько раз мы виделись, а я ни разу не спросила, как ей живется. Хочу
прогуляться по морозу без куртки и почувствовать пронизывающий холод - я
всегда куталась, боялась простудиться.
Короче, доктор Игорь, я хочу ощутить таяние снежинок на своем лице,
улыбаться мужчинам, которые мне нравятся, с удовольствием соглашаясь, если
кто-нибудь предложит выпить по чашке кофе. Я должна поцеловать маму,
сказать, что люблю ее, выплакаться у нее на груди, не стыдясь своих
чувств, которые раньше скрывала.
Может быть, я зайду в церковь, взгляну на те иконы, которые никогда
ничего мне не говорили, зато теперь что-нибудь скажут. Если какой-нибудь
понравившийся мне мужчина пригласит меня в ночной клуб, я с ним протанцую
ночь напролет. Потом пойду с ним в постель - но не так, как прежде с
другими - то с деланым безразличием, то с деланой страстью. Я хочу
отдаться мужчине, городу, жизни - и, наконец, смерти.
Когда Вероника замолчала, воцарилась мертвая тишина. Врач и пациентка
смотрели друг другу в глаза, читая в них мысль о тех ошеломляющих
возможностях, которые могут предоставить двадцать четыре часа.
- Я могу дать вам кое-какие стимулирующие средства, но не рекомендовал
бы их принимать, - сказал наконец доктор Игорь. - Они снимут сонливость,
но в то же время лишат вас внутреннего равновесия, которое необходимо,
чтобы все это пережить.
Вероника почувствовала подступающую дурноту. Всякий раз после такого
укола в организме происходило что-то неладное.
- Вы побледнели. Думаю, лучше вам отправиться в постель; поговорим
завтра.
На глаза Вероники вновь навернулись слезы, но она сдержалась.
- Завтра не будет, и вы это хорошо знаете. Я устала, доктор Игорь,
страшно устала.
Поэтому сейчас и обратилась к вам. Я всю ночь не сомкнула глаз -
наполовину в отчаянии, наполовину в смирении. Можно было вновь впасть в
истерику от страха, как случилось вчера, но что толку? Если впереди всего
одни сутки, а предстоит еще столько сделать, нужно отбросить отчаяние.
Пожалуйста, доктор, пусть я по-настоящему проживу то недолгое время,
которое мне осталось, ведь мы оба знаем, что завтра может быть поздно.
- Идите спать, - настаивал врач. - Вернетесь сюда в полдень. Еще
поговорим.
Вероника увидела, что выхода нет.
- Хорошо. Только спать я буду очень недолго. У вас есть еще несколько
минут?
- Разве что несколько минут. Сегодня я очень занят.
- Я буду говорить совершенно открыто. Вчера ночью впервые я занималась
мастурбацией - без малейшего стыда. Я думала обо всем, о чем до сих пор не
осмеливалась думать, получала наслаждение от того, что раньше меня пугало
или отталкивало.
Доктор напустил на себя чрезвычайно профессиональный вид. Он не знал, к
чему может привести этот разговор, и не хотел иметь неприятностей с
начальством.
- Доктор, я обнаружила, что я развратница. Не это ли одна из причин
моей попытки самоубийства? Я многого о себе не знала.
Ну, здесь можно обойтись самым простым ответом, - подумал он. - Нет
необходимости опять вызывать медсестру, чтоб была свидетельница во
избежание разговоров о сексуальном насилии.
- Всем нам хочется делать разные вещи, порой весьма необычные, -
ответил он. - И нашим партнерам по сексу тоже. Что в этом неправильного?
- А вы как считаете?
- С самого начала все неправильно. Потому что когда все мечтают о якобы
