смертью, и она в конце концов смирилась с этой мыслью. С другой стороны,
поколения ее отцов и дедов посещали церковь, молились и совершали
паломничества, и были убеждены, что Бог им внемлет.
В свои 24 года, пережив все, что ей было отпущено пережить - а это на
самом деле не так уж мало, - Вероника была почти уверена, что со смертью
всему приходит конец. Поэтому она выбрала самоубийство - свободу от всего.
Вечное забвение.
Однако в глубине души тлело сомнение: а если Бог есть? Тысячи лет
цивилизации наложили табу на самоубийство, оно осуждается всеми религиями:
человек живет, чтобы бороться, а не сдаваться. Род человеческий должен
продолжаться. Обществу нужны рабочие руки. Семье нужен повод, чтобы жить
вместе, даже когда любовь ушла. Стране нужны солдаты, политики, артисты и
художники.
Если Бог существует - во что я, правда, не верю, - Он должен знать, что
есть предел силам человеческим, предел человеческому пониманию. Ведь разве
не Он создал этот мир со всей его безнадежной неразберихой, с его ложью,
наживой, нищетой, отчужденностью, несправедливостью, одиночеством.
Несомненно, он действовал из лучших побуждений, но результаты оказались
довольно-таки плачевными. Итак, если Бог есть. Он должен быть
снисходителен к тем своим творениям, которые хотят пораньше покинуть эту
Землю, а может быть, даже попросить у них прощения за то, что заставил
ходить по ней.
К черту все табу и суеверия! Ее набожная мать говорила: Бог знает
прошлое, настоящее и будущее. В таком случае Он, посылая ее в этот мир,
заранее знал, что она закончит жизнь самоубийством, и Его не должен
шокировать такой поступок.
Вероника почувствовала приближение дурноты, которая затем начала быстро
усиливаться.
Спустя несколько минут она уже с трудом различала площадь за окном.
Она знала, что была зима, около четырех часов дня, и что солнце скоро
сядет. Она знала, что другие люди будут продолжать жить. В этот момент
мимо окна прошел молодой человек и взглянул на нее, совершенно не
осознавая, что она умирает.
Группа боливийских музыкантов (а где Боливия? Почему в журнальных
статьях не спрашивается об этом?) играла у памятника Франце Прешерну,
великому словенскому поэту, который оставил глубокий след в душе своего
народа.
Доживет ли она до конца этой музыки, доносившейся с площади? Это было
бы прекрасной памятью об этой жизни: наступающий вечер, мелодия,
навевающая мечты о другой части света, теплая, уютная комната, красивый
полный жизни юноша, который, проходя мимо, решил остановиться и теперь
смотрел на нее. Она поняла, что таблетки уже начали действовать и что он -
последний человек, которого она видит в жизни.
Он улыбнулся. Вероника улыбнулась в ответ - теперь это не имеет
значения. Тогда парень помахал рукой, но Вероника отвела взгляд, сделав
вид, что смотрит на самом деле не на него, - молодой человек и так уже
слишком много себе позволил. Помедлив, он в явном смущении зашагал дальше,
чтобы вскоре навсегда забыть увиденное в окне лицо.
Веронике было приятно в последний раз почувствовать себя желанной. Она
убивала себя не из-за отсутствия любви. Она умирала не потому, что была
нелюбимым ребенком в семье, не из-за финансовых трудностей или неизлечимой
болезни.
Как хорошо, что она решила умереть в этот чудесный люблянский вечер,
когда на площади играли боливийские музыканты, когда мимо ее окна проходил
незнакомый парень, и она была довольна тем, что видели напоследок ее глаза
и слышали ее уши, а еще больше - тем, что в последующие тридцать, сорок,
пятьдесят лет ничего этого не увидит и не услышит. Ведь даже самые
прекрасные воспоминания рано или поздно оборачиваются все тем же унылым и
нескончаемым трагическим фарсом, который называют жизнью, где без конца
повторяется все то же и каждый день похож на вчерашний.
В желудке забурлило, и теперь ее самочувствие стремительно ухудшалось.
Ну надо же, - подумала она - а я-то рассчитывала, что сверхдоза
снотворного моментально погрузит в беспамятство.
В ушах возник странный шум, голова закружилась, потянуло на рвоту.
Если меня стошнит, умереть не получится.
Чтобы не думать о спазмах в желудке, она пыталась сосредоточиться на
мыслях о быстро наступающей ночи, о боливийцах, о закрывающих лавки и
спешащих домой торговцах. Но шум в ушах все усиливался, и впервые после
того, как она приняла таблетки. Вероника испытала страх, жуткий страх
перед неизвестностью.
Но это длилось недолго. Она потеряла сознание.
Когда Вероника открыла глаза, первой мыслью было: "Что-то на небеса не
похоже". На небесах, в раю, вряд ли пользуются лампами дневного света, а
уж боль, возникшая мгновением позже, была совершенно земной. Ах, эта
земная боль. она неповторима - ее ни с чем не спутаешь.
Она пошевелилась, и боль стала сильнее. Появился ряд светящихся точек,
но теперь Вероника уже знала, что эти точки - не звезды рая, а следствие
обрушившейся на нее боли.
- Очнулась наконец, - сказал чей-то женский голос. - Радуйся, милочка,
вот ты и в аду, так что лежи и не дергайся.
Нет, не может быть, этот голос ее обманывал. Это не ад, ведь ей было
очень холодно, и она заметила, что у нее изо рта и из носа тянутся
какие-то трубки. Одна из этих трубок, проходившая через горло внутрь,
вызывала у нее ощущение удушья.
Она хотела выдернуть трубку, но обнаружила, что руки у нее связаны.
- Не бойся, я пошутила: здесь, конечно, не ад, - проговорил тот же
голос. - Здесь, может быть, похуже ада, хотя лично я там никогда не
бывала. Здесь - Виллете.
Несмотря на боль и удушье. Вероника за какую-то долю секунды поняла,
что с ней произошло. Она хотела умереть, но кто-то успел ее спасти. Кто-то
из монахинь, а возможно, подруга, вздумавшая явиться без предупреждения. А
может, просто кто-то зашел вернуть давний долг, о котором сама она давно
забыла.
Главное - она осталась жива и сейчас находится в Виллете.
Виллете - знаменитый приют для душевнобольных, пользующийся недоброй
славой, - существовал с 1991 года, года обретения Словенией независимости.
В то время, расчитывая, что раздел бывшей Югославии произойдет мирным
путем (в конце концов, в самой Словении война длилась всего одиннадцать
дней), группа европейских предпринимателей добилась разрешения на
устройство психиатрической лечебницы в бывших казармах, давно уже
заброшенных из-за высокой стоимости необходимого ремонта.
Однако вскоре начались политические неурядицы, переросшие в настоящую
войну - вначале в Хорватии, затем в Боснии. Предприниматели-соучредители
фонда Виллете сильно забеспокоились: средства поступали от вкладчиков,
разбросанных по всему миру, даже имена которых были неизвестны, так что
всех их собрать, чтобы извиниться и попросить набраться терпения, было
просто физически невозможно. Проблему пришлось решать способами, не
имевшими ничего общего с официальной медициной. Так в молодой стране, едва
успевшей выбраться из "развитого социализма", Виллете стал символом
худшего, что несет с собой капитализм: чтобы получить место в клинике,
достаточно было просто заплатить.
Многие, кто желал избавиться от кого-нибудь из членов семьи из-за
споров по поводу наследства (или, скажем, по причине компрометирующего
семью поведения), готовы были выложить солидную сумму, лишь бы раздобыть
официальное медицинское заключение, согласно которому дети или родители,
явившиеся источником проблем, помещались в приют.
Другие же, чтобы спастись от кредиторов или оправдать некоторые
действия, следствием которых могло стать длительное тюремное заключение,
прятались в стенах больницы, а по истечении нужного времени выходили на
волю свободными людьми, над которыми уже бессильны и судебные исполнители,
и кредиторы.
Виллете - это было такое место, откуда никто никогда не пытался бежать.
Здесь бок о бок находились настоящие умалишенные, угодившие сюда по
решению суда или переведенные из других больниц, и те, кого объявляли или
кто сами притворялись сумасшедшими. В результате возник совершенный хаос,
в газетах то и дело мелькали сообщения о всяческих злоупотреблениях в
стенах клиники, о дурном обращении с больными, однако ни разу ни одному
журналисту не удалось добиться пропуска в Виллете, чтобы собственными
глазами увидеть, что же в ней на самом деле происходит.
Правительственные комиссии проводили нескончаемые и столь же
безрезультатные расследования, слухи не подтверждались, акционеры угрожали
раззвонить по всему миру об опасности иностранных инвестиций в Словении...
а приют не только выстоял, но и, судя по всему, процветал.
- Моя тетка несколько месяцев назад тоже совершила самоубийство, -
продолжал женский голос. - А до этого почти восемь лет не желала выходить
из своей комнаты и только без конца ела, курила, толстела и спала,
наглотавшись транквилизаторов. И это при том, что у нее были две дочери и
преданный, любящий муж.
Вероника попыталась повернуть голову, чтобы увидеть, чей это голос, но
ничего не получилось.
- Лишь однажды я видела, как в ней проснулся живой человек, - когда она
узнала, что муж завел себе любовницу. Тетка закатила безумную истерику,
расколотила всю посуду в доме, худела на глазах, и неделями не давала
покоя соседям своими криками. Хотя это может показаться абсурдным, но я
думаю, если когда-нибудь она была по-настоящему счастлива, то именно в эти
дни:
она за что-то боролась, она чувствовала себя живой, способной ответить
на брошенный судьбою вызов. Только при чем здесь я? - подумала Вероника,
лишенная возможности произнести хоть полслова. - Я не твоя тетка, да и
мужа у меня никакого нет!
- Потом муж к ней все-таки вернулся, бросил любовницу, - продолжал
женский голос. - И тетка опять погрузилась в ту же беспросветную апатию.
Однажды звонит мне и говорит, что бросила курить, пора вообще изменить
образ жизни. И вот на той же неделе, напичкав себя успокоительными, чтобы
заглушить тягу к сигаретам, всех обзвонила и сказала, что вот-вот покончит
с собой. Никто ей, конечно, не поверил. И через пару дней просыпаюсь я
примерно к полудню - а на автоответчике послание от тетки, прощальное. Она
отравилась газом. Это ее прощальное послание я прослушала много раз:
никогда еще в ее голосе не было такого покоя, такого примирения с
судьбой. Она сказала, что попросту не способна больше чувствовать ничего -
ни радости, ни горя, - и значит, хватит, с нее довольно.
Веронике стало жаль женщину, которая рассказывала эту историю. Должно
быть, она искренне хотела понять смерть своей тети. Как можно осуждать
людей, решивших умереть, в этом мире, где каждый старается выжить любой
ценой?
Никому не дано судить. Каждый сам знает глубину своих страданий, - тех
страданий, когда в конце концов теряется сам смысл жизни. Веронике
хотелось высказать именно это, но она только поперхнулась из-за трубки в
горле, и ей пришла на помощь невидимая обладательница голоса.
Над Вероникой - над ее спеленутым телом, увитым трубками, которые
должны были всячески его защищать от собственной хозяйки, от ее намерения
покончить с собой, - склонилась медсестра. Вероника затрясла головой,
взглядом умоляя вытащить из нее эту проклятую трубку, чтобы дали ей
наконец умереть спокойно.
- Вы нервничаете, - сказала женщина. - Я не знаю, раскаялись ли вы или
все еще хотите умереть, но мне это безразлично. Меня интересует только
выполнение моих обязанностей: если пациент начинает волноваться, по
правилам я должна дать ему успокоительное.
Вероника замерла, но медсестра уже делала в вену укол. Вскоре Вероника
вновь оказалась в странном мире без сновидений, и последним, что она
видела, проваливаясь в забытье, было лицо склонившейся над нею медсестры:
темные глаза, каштановые волосы, отсутствующий взгляд человека, который
делает свое дело, - делает просто потому, что так положено, так требуют
правила, и, значит, бессмысленно задаваться вопросом - почему.
Об истории, которая случилась с Вероникой, Пауло Коэльо узнал три
