Света в себе раскрывается самим человеком, его трудом. Но это вовсе не значит,
что указания и опыт тех, кто пришел к освобождению раньше, не нужны ученику. Они
ему более чем нужны. Но нужны не как менторское указание, не как воспитательный
прием, а как сила любви и доброжелательство, которые помогают человеку вскрывать
в себе и легче находить свой собственный путь в той гармонии, что ему льют
старшие братья. Те в ученичестве "старшие", в ком сила гармонии звучит громче.
Учителем может быть повар на черной кухне, а учеником его - настоятель в
игуменских палатах. Раскрепощению от условностей помогает Любовь старшего к
своему младшему брату совершенно так же, как нежная мать своей любовью оберегает
сына на войне. Бодрость ее, мужество и жизнерадостность спасают ее сына,
пришивая ему крылья находчивости и бесстрашия. Мать неумная держит сына у своей
юбки, мало задумываясь о полете его духа. Она воображает, что своими хлопотами,
протекциями, кривозигзагными обереганиями его от всяких тяжких повинностей она
спасает его для своего и его счастья. Мать умная и самоотверженная мчит сама
свой дух во всю широкую Жизнь, забывая о себе; готовит из своей Любви
ковер-самолет сыну к счастью и победе. Ее освобожденная любовь сливается с его
лучшими порывами героических сил, и помощь ее, не навязанная, как жернов плоти
на шее духа, несет его мимо всех бед и пропастей в то место, где звучит
гармония, близкая его собственному звуку, его ноте сердца. Прочтя эту книгу, -
на что у вас уйдет не менее трех дней, - придете ко мне; и мы отправимся к
профессору. Помните же, друзья, ищите в книге не примеров к подражанию, не
фабулу ставьте во главу смысла, а ищите понять собственное закрепощение в
условных понятиях. Ищите в себе пути своих собственных сил любви и мира, чтобы
выйти из сети условных тисков предрассудков и приготовить своему сердцу новую
возможность: излучать навстречу человеку улыбку мира. Ту улыбку мира, где нет
двойного счета: "Ты мне причинил боль и зло, я тебе воздаю добром". Ибо такой
"счет от ума" может держать в себе только скованный условностью.
Раскрепощенный же действует, выливая в молчаливой улыбке не мысль о действии, но
самое действие. Идите теперь. Я пришлю за вами. Будьте прилежны. Я разрешаю вам
обоим учиться в комнате Али. Не ходите к общим трапезам. Ясса будет приносить
вам все в мою столовую, сюда, где никто из вас еще не бывал.
Мы в глубоком благоговении внимали словам Учителя. И. подал мне книгу, принял
наш глубокий поклон, отдал нам его, и мы немедленно пошли в комнату Али. К
нашему удивлению, в коридоре наверху нас ждал Ясса, провел нас в комнату
омовений, подал нам чистую одежду - белое платье и сказал: - Я знаю, когда
прийти за вами.
Глава 12
Мы читаем книгу в комнате Али. Древняя сказка
Когда мы вышли из комнаты омовений, я взглянул на Бронского и был тронут
необычайным для него выражением лица. Вместо всегдашней бодрой энергии и
радостности, которые сменили теперь его прежнее скорбное выражение, на лице его
лежал отпечаток полной растерянности. Он, этот огромный человек, напоминал
сейчас ребенка и старался держаться ближе ко мне, со страхом ступая по белым
плитам коридора. Очевидно, не только внешний вид домика Али, но и самая его
атмосфера сильно действовала на чуткую и тонкую организацию артиста.
Я вспомнил, как я сам был поражен, когда И. ввел меня сюда в первый раз, как
страдала Андреева в комнате Али, и всем сердцем воззвал к Флорентийцу, прося его
помочь мне облегчить моему другу его первые шаги здесь. Я знал милосердие
Флорентийца, знал и мужество Станислава; и я не сомневался в успехе нашего
сегодняшнего дела, если буду мужествен и чист я сам.
Когда мы приблизились к заветной двери комнаты Али, я вложил в замок ключ,
распахнул широко дверь и увидел на пороге сияющие огненные знаки.
- Видите ли Вы огненное письмо, мой друг? - спросил я Бронского.
- Нет, Левушка, я совсем не вижу никакого письма, но двинутся вперед я не в
силах. Ноги мои точно прилипли к полу, и сам я как будто весь налит свинцом. Мне
не победить притяжения земли и не пройти в тот свет, что сияет за дверью. Идите
один, дорогой мой мальчик, я буду, как в карауле, стоять здесь и ждать Вас,
сколько бы Вы там ни пробыли. Верьте, если бы я здесь должен был бы даже
умереть, истощенный силой этой невероятной тяжести, я не сдвинусь с места. Я
буду Вас ждать. Если бы мне случилось у этой двери умереть, передайте И. мое ему
благословение, мои ему верность и благоговение. Идите, я чувствую, что через
несколько минут я упаду.
Голос Бронского, хотя очень глухой, звучал ласково, от него веяло миром и все
той же детскостью. Я ему сказал:
- Вот какие здесь горят слова, Станислав: "Только мужественный, до конца верный
и умеющий молчать о тайне своего пути может войти сюда".
Над дверью сверху сияло:
"Входи, путник, не испугавшийся тяжелой ноши. Входи, учись, будь благословен.
Уйди отсюда с новым знанием и приложи его к своему творчеству так, и там, и теми
способами, что подскажут тебе твои дары приспособления и твоя интуиция. Помни,
путник, что ученику не даются знания, чтобы они лежали под спудом втуне. Но
даются для того, чтобы он, понимая и учитывая здравый смысл земли, нес их ей.
Чтобы он встречал в них каждый свой день, как чудесное счастье просить свое
"сегодня" как благословенный день мужества, мудрости и единения с трудящимися
неба, и земли, в неугасимой любви Великой Матери".
Я увидел мелькнувшее на мгновение, улыбнувшееся мне лицо Флорентийца и услышал
его голос, приказывавший мне подать руку моему брату.
Я повернулся к Бронскому, подал ему руку и спросил, хорошо ли он понял и
запомнил все, что я ему перевел, что надписи еще горят и я могу ему прочесть их
вторично. Тяжело опираясь на мою руку, он мне ответил:
- Я понял и запомнил. Мне теперь гораздо легче, если Вы позволите мне опираться
на Вашу руку, быть может, смогу пройти в комнату.
Письмена погасли, мы вошли в комнату и подошли к столу Али. Я усадил Бронского в
кресло возле стола, и, пока я открывал крышку стола и разворачивал книгу, что я
делал умышленно медленно, артист собирался с силами. Но я все еще читал на его
лице растерянность от невероятного изумления. Я помолчал немного у раскрытой
книги, и наконец он сказал:
- Я готов, читайте, Левушка.
И это был уже обычный бодрый голос моего друга. Я стал сразу переводить ему
текст.
"Люди, ища ученичества, стараются соединить в своей обычной жизни идеи высокого
духа с самыми простыми делами дня. До тех пор пока они ищут "теоретически"
соединить небо и землю, их время пролетает бессмысленно, не принося плодов
творчества ни им, ни их встречным.
Только с того момента, как дух их освободится от гнета постоянной мысли: "Что
говорит и чему учит тот или иной Учитель человечества" и сам человек начнет
понимать, что "путь" - это и есть он сам, - с этого момента его жизнь земли
обретает смысл и он перестает тратить время в пустоте.
Передвигаясь день за днем, постепенно усваивая из опытов труда, в чем застревал
его собственный дух, где он мог поступить по высокому зову, а поступил по зову
плоти и самолюбия, человек приходит к первому знанию:
Он движется или останавливается только потому, что входит в волну движения всех
его окружающих любя, или проходит свой день, стараясь отстраниться от серых дел
земли и взвалить их на плечи тем, кто не ищет высот духа и доволен материальными
буднями.
Просыпаясь к духовной жизни, надо помнить, что встреча с Учителем есть всегда
результат радостно и легко проживаемой земной жизни. Только тот, кто умеет нести
свое тяжкое бремя дня, улыбаясь встречному и помня, что чужая скорбь священнее
своей, - только тот найдет Учителя. Ибо путь к нему ведет через любовь к людям.
Страстное желание быть учеником и такое же страстное и бурное изживание своего
дня не приведут к встрече до тех пор, пока страсть не перейдет в радость.
Без сомнений в самом себе, без измен и колебаний никто на земле не может
выработать верности до конца. Но однажды путем распознавания поняв, как шатка
верность в себе, человек устремляет все свое внимание на укрепление этого
качества. Когда такой момент пережит, человек, постепенно расширяясь сознанием,
вступает на путь освобождения и мира, то есть на путь ученичества.
Однажды поняв, что сила собственного раздражения и требовательности к людям
составляет главные крючки собственного закрепощения, ученик начинает сбрасывать
с себя условные ценности и вскрывает в себе источник Вечного, ту Любовь, что
таит в себе все чудеса и дает силу для чистого и бескорыстного действия".
Лицо Бронского было совершенно спокойно и радостно. Я стал переводить дальше.
СКАЗКА ДРЕВНЕГО СТАРИКА
Жил на свете мудрый старик. Жена его умерла рано и оставила ему трех сыновей да
маленькую дочь.
Росли мальчики легко, не знали ни болезней, ни слез, ни зависти. Мудрый отец
никогда их не бил, не наставлял длинными и умными нравоучениями, но собственным
примером научил трем правилам:
1. Никогда ничего не бояться.
2. Не думать о будущем, а трудиться изо всех сил сейчас.
3. Не брать чужого и быть милосердным, не осуждая людей.
Сыновья выросли и применяли правила отца в своей жизни. Девочка же росла, всего
боясь, никогда и ничем не была довольна, не замечала, как проходило ее "сейчас",
но все мечтала; когда наконец начнется для нее настоящая, блестящая и заманчивая
жизнь, шумная и прекрасная. На вопросы отца и братьев, о чем она мечтает, почему
не наслаждается жизнью, красотой гор и ручьев, реки и чудесной зелени, девушка
отвечала:
- Да какая же это жизнь? Живем мы в глуши, точно медведи. Правда, красиво здесь,
ах, как красиво! Даль широкая открыта, луга и сады, цветы и певчие птицы, песни
людские - все красиво. Но людей здесь мало, люди серые, одеты кое-как! Разве это
жизнь? Жизнь, наверное, там, где шумят в городах толпы народа, где люди много
чего-то знают, где песни иные, где наряды цветные, где вещи золотые.
Братья смеялись, не корили сестренку за ее детские мечты, но добродушно шутили,
что всех краше живет где-то принц, и он-то непременно за нею приедет, пленится
ее красотой и увезет в свое далекое и шумное царство. Один из братьев принес ей
однажды зеркальце, чтобы она могла любоваться собой не только в зеркале реки.
Возмужали сыновья, вошли в силу, и сказал им однажды их мудрый отец:
- Вот что, дети мои, должен я вам передать. Приходил ко мне старец из дальнего
монастыря и велел мне отпустить всех вас троих в широкий мир. Сказал он мне,
будто воспитал я вас в твердых правилах чести и доброты и что надо вам нести их
в мир, чтобы людям было легче и радостнее жить рядом с вами. Идите, дорогие мои.
Каждый из вас пусть идет один; не берите много вещей и пищи с собой. Вы молоды,
здесь и там зарабатывая, дойдете до шумного города. Там разойдетесь в разные
стороны, и каждый найдет себе город, где будет жить среди людей, им служа, как
сумеет. Так просил сказать вам старец.
Опечалились сыновья, что надо покинуть отца, родной дом, любимые места, леса и
горы, красоту которых они так ценили. Но утешил их мудрый отец, напомнив им, что
нет ничего вечного на земле, кроме тех любви и мира, что носит человек в себе.
Рано или поздно расстаться придется, смерть непременно разлучит. Ну, а любви и
мира, вероятно, людям в шумных городах не хватает; и служить ими людям - долг
каждого, кто дошел до такой радости, что сумел их обрести в себе.
Сыновья если и не сразу утешились, то примирились со своей судьбой, а вскоре и
успокоились, поняли, что не одна их деревня на свете, не один их дом или улица в
мире, но всюду люди, всюду жизнь, и надо все единить в любви.
Девушка же оставалась безутешна. Не разлука с братьями огорчала ее. Но то, что
братья пойдут в широкий мир, будут жить в блеске и шуме городов, а она останется
в глуши и неизвестности, в серых буднях. Ее душило раздражение на старца, что
велел уходить братьям, - правда, они статные, всеми признанные красавцы, - а ей,
самой первой по красоте не только в собственном доме, но и во всей округе, велит
