его власти, если он действительно так образован, что может указать Вам Ваши
ошибки.
Долго шли мы молча, рассвет сразу перешел в чудесное утро. Я взглянул в лицо
ученого и был потрясен его видом. Он был желт, глаза провалились, и под ними
лежали темные круги. Нос его заострился, весь он, казалось мне, еле держится на
ногах.
Франциск остановился и поджидал нас. Когда мы подошли, он снова протянул ученому
коробочку с шоколадными квадратиками.
- Это ничего, профессор. Вы только устали от непривычно долгого пути. Скушайте
еще одну конфетку, и Вы сможете, позавтракав, переговорить с доктором И., что
Вас сразу же - я уверен - успокоит. Левушка, будь гостеприимным хозяином, отведи
профессора в свою комнату и поручи его заботам Яссы. Ясса - это слуга Левушки,
профессор. Он знает такой массаж и такие растирания в ванной, что Вы даже
забудете, что провели ночь в бессонном походе. Будьте здоровы, друг и брат, мы с
Вами еще увидимся. Ты, Левушка, скажешь И., что профессора я привел, а дальше
исполнишь то, что тебе скажет И.
Мы входили, наконец, в парк, и, признаться, и я, и мой друг Эта были порядочно
утомлены. Я отвел профессора к Яссе, который уже о нем знал и ждал его с готовой
ванной.
Я прошел в душ и, тщательно умывшись, переодевшись и еще тщательнее
причесавшись, уложил спать Эта и только тогда отправился к И.
По дороге я сам над собой посмеивался, вспоминая, сколько уроков истратил на
меня И., чтобы привести меня к самообладанию в этом маленьком секторе простой
воспитанности.
Глава 11
И. принимает ученого. Аннинов и Беата Скальради. Наставление мне и Бронскому
Когда я вошел к И. и посмотрел в прекрасное лицо моего дорогого друга, я
внезапно почувствовал, что я все еще не знаю лица моего обожаемого наставника.
И. показался мне юношей, прекрасным воплощением силы, жизни, мудрости. Он
улыбнулся мне и ласково сказал:
- Ты делаешь успехи, дорогой мальчик, ты почти не устал.
- Это сейчас я вдруг почувствовал себя сильным. Но не могу похвастать, что дошел
обратно легко. И не могу, отдавая Вам отчет, сказать, что встречи, давшие мне в
эту ночь уроки на век, не истощили моих духовных сил, пока я жил в общении с
сегодня виденным и понятым страданием. Примеры слепоты людей временно ослепили и
меня самого. Сегодня я понял, что самое начало страдания, как и развитие его,
лежит в невозможности человека охватить в каждый летящий момент всю Жизнь. Чем
прочнее привязана мысль к земле, к своей страстно любимой среде, труду, друзьям,
тем больше ослеплен человек сиянием одной земли. И тем ему труднее - большее для
него страдание - вырваться к Свету Жизни. В числе сегодняшних уроков не все были
уроками от противного. Покорившие меня своим величием внутреннего мира и любви
люди тоже по-разному проникали в мое сердце, о полном раскрытии которого дважды
напоминал мне Франциск в эту ночь. Дважды ему пришлось сказать мне, чтобы ни
единый лепесток, прикрывши вход в сердце, не помешал бы мне вобрать в него
встречных. И в самом деле, ни один лепесток не помешал литься моей любви и
сосредоточиваться моему вниманию. Но... мне была очень тяжела и трудна встреча с
Терезитой. Я сознавал и сознаю сейчас, как дух ее высок, непоколебима верность,
как вся она чиста и любяща, и все же что-то, чего я понять не могу и по сию
минуту, отдаляет меня от нее. "Отдаляет" это даже не то слово. Между нею и мною
я чувствую какую-то стену. Я преклоняюсь перед нею, но не могу чувствовать себя
с нею легко и просто. И в то же время, как это ни странно, обуянный раздражением
и слепотой профессор мне не тяжел.
- Я вполне понимаю тебя, Левушка. Путь Терезиты - религиозный путь. И ты еще не
можешь подняться так высоко, чтобы обряд - всякий обряд, всякий ритуал, - стал
для тебя лишенною цепей благодатью. Для Терезиты труд ее жизни, труд веков, труд
освобождения - все идет только через луч обряда и религии. Она пока живет в них,
как в сияющем, но все же чехле. Если бы один из вас был уже раскрепощен до
конца, стена ее сияющего чехла не могла бы стеснить вашего единения. Чем выше
каждый из вас будет подниматься в своем освобождении, тем проще, ясней и ближе
будут ваши отношения. Что же касается профессора, то там ничто в его ступени
сознания не может коснуться тебя как начало недоумения, протеста или задержки
для твоего доброжелательства. Поэтому ты и не ощущаешь его тяжелых испарений.
Тогда как эманации Терезиты, будучи очень высокими, давят тебя однобокостью. Мы
поговорим еще с тобою об этом в пути. Надо собираться. Как только я усажу
профессора за науку, мы уедем. Ты удивлен, что ученый, так мало совершенный
вовне, может здесь жить, тогда как многим и многим, всю жизнь жаждавшим сюда
попасть, ворота закрыты. Вглядывайся глубже во встречи, Левушка. Ученый, ничего
не зная умом о жизни в двух мирах, на самом деле жил в них. Он до конца отдал
свою преданность науке. Не задумываясь о благе людей, он вносил весь свой труд
для них, мечтая о том, чтобы во вселенной ни один человек не знал ни страха, ни
нужды. Он закрепощен в долге и любви к науке, но дух его чист и свободен. Он
мечтал всегда, чтобы все люди могли учиться, как и чему хотел каждый, без помехи
бедности. Иди, друг. Ясса уже, вероятно, отмыл профессора от ночной пыли, теперь
он голоден. Окажи ему всю любезность и гостеприимство воспитанного человека.
Будь вежлив, как должен быть ученик, и приведи гостя ко мне. Не обращай
внимания, если он будет не в духе. Приглядись к нему. По всей вероятности, он
сущий ребенок во всех бытовых вопросах.
Я пошел выполнить приказание моего любимого друга. Какое-то воспоминание,
вернее, отголосок каких-то константинопольских переживаний вставал во мне. Мне
вспомнилось, сколько раз в моей жизни я отрывался от дорогих мне людей, как
часто, когда мне хотелось особенно сильно побыть с И. и выслушать от него ответы
на беспокоившие меня вопросы, мне приходилось его покидать, чтобы выполнить то
или иное дело.
Сейчас я как-то особенно ощущал необходимость побыть с И. -и снова должен был
идти по делу другого человека. Но не вздох сожаления был в моем сердце, не
раздражение, о котором я без улыбки над самим собой уже не вспоминал, - о нет,
эти времена уже миновали. Но мне было как-то неловко перед самим собой, что у
меня не было сию минуту ликования в сердце, не было буйной радости, что я могу
быть полезен человеку. Я шел мирно и спокойно, очень ровно и доброжелательно
настроенный, но я сознавал, что активной, действенной радости во мне нет.
Подходя к ванной комнате, я услышал веселый смех. Я ожидал всего, но чтобы Ясса
сумел привести ученого в такую веселость, не мог себе и представить. И смех
профессора, чистый, детский и заразительный, тоже немало меня удивил.
Дверь из ванной открылась, и я увидел фигуру профессора. Его безукоризненный
белый костюм, который Ясса вытащил, должно быть, из запасов И., сиял, лицо было
свежевыбрито и выражало полное удовольствие, и... вдруг совершилось мгновенное
превращение в. недовольную, кислую гримасу, как только ученый увидел меня.
- Ах, это Вы, юноша. Я ночью плохо Вас разглядел. Теперь я вижу, что Вы сущий
Геркулес, только у того кудри были не черные. - Профессор говорил ворчливо,
критически рассматривая мое индусское платье. - Вот как! Вы опростились, даже до
сандалий на босу ногу, - прибавил он, дойдя в своем обзоре до моих ног. - Ведь
Вы не монах, как брат Франциск, и обетов, очевидно, еще не успели дать никаких.
Для чего же эти босые ноги?
- Мне очень трудно объяснить Вам логически, для чего-то или иное во мне или на
мне существует, профессор. Но я еще не привык к здешнему климату, и жара
действует на меня так, что мне хочется поменьше носить на себе всякой одежды.
Кроме того, все живущие здесь одеты так. И я не составляю исключения в этом
отношении. Доктор И. носит точно такую же одежду. Кстати, простите меня, что до
сих пор я не спросил Вас о Вашем имени и не знаю, как мне представить Вас
доктору И., - ответил я профессору, преспокойно стоявшему посреди коридора и
рассматривавшему меня, как обезьяну в клетке.
- Мое имя, юноша, Ганс Зальцман. Для Вас оно ничто, но если Ваш доктор И.
человек образованный, ему оно кое-что скажет. Вы меня ведете прямо к нему? - Да,
доктор И. ждет Вас. Мы пересекли коридор, перешли в другую половину дома, и я
ввел профессора Зальцмана к И. Мысли мои были крепко сосредоточены на том, чтобы
всей силой своего доброжелательства помочь ученому воспринять И. не так, как он
воспринял Франциска. Но с первого же движения И. навстречу входившему
профессору, с его улыбки, с протянутой необычайно приветливо руки, с тона
голоса, полных светскости, обаяния, любезности, я понял, что мои усилия были
детски беспомощны и не нужны, что И. был действительно титаном, и ученый
почувствовал это мгновенно. Весь его облик, повадки - все изменилось. Он весь
собрался в комок, точно тигр, готовившийся к прыжку, и я вспомнил его разговор с
Франциском, как он обещал защищаться, как лев.
- Я очень рад, профессор, приветствовать в Вашем лице всю науку Запада. Примите
мой глубокий поклон Вашему труду и Вашим знаниям, - сказал И., протягивая
ученому обе руки и усаживая его в кресло. По всей вероятности, Ваше путешествие
на Восток и все пребывание у нас Вас очень утомило. Но я надеюсь, что Ваша
преданность науке будет вознаграждена. Книги, не только те, о которых Вы
мечтали, но и такие, о которых Вы ничего не знали, ждут Вас в нашей библиотеке.
Я позаботился, чтобы Вам была предоставлена при одном из самых обширных филиалов
библиотеки отдельная небольшая квартира. Полная тишина в той части парка, где
расположен отдел библиотеки, который я Вам предлагаю, даст Вам гарантию, что
ничто и никто извне не сможет нарушить Ваших занятий.
И. усадил профессора в удобное кресло. Незаметное ударение, сделанное И. на
слове "извне", заставило профессора Зальцмана насторожиться.
- Если извне не будут мне мешать, то уж изнутри, наверное, ничто не нарушит моей
устойчивости и трудоспособности в науке, - произнес он неожиданно для меня
быстро, точно торопясь и волнуясь.
- Как знать, - улыбаясь сказал И., пристально глядя в лицо ученому.
- Я надеюсь, - снова торопясь сказал тот, - что Вы не замерены показывать мне
феноменов гипнотизма, как это сделал по дороге ночью брат Франциск? Что мог себе
позволить невежественный монах, обладающий магнетической силой, до того не может
дойти ученый. Я хотел бы сразу же начать наше научное собеседование.
- Сейчас Вам, прежде всего, необходимо позавтракать и подкрепить свои силы. Если
после завтрака Вы пожелаете немедленно отправиться в библиотеку, мы пойдем с
Вами туда сейчас же. Но я советовал бы Вам подождать до вечера. Наше солнце
существенного вреда Вам не причинит, но может утомить Вас так, что желанная
беседа со мной отодвинется на несколько дней, - ласково говорил И., приглашая
ученого в столовую.
- О, нет, я гораздо крепче, чем Вы предполагаете, доктор И, - перебил его
Зальцман, следуя за нами в столовую. - Но вот разрешите мою загадку: когда Вы
успели получить докторскую степень и где? Вы так юны, что можете позировать для
статуи греческого бога, и у нас на Западе Вы, конечно, ее получить не могли. У
нас детям ученых степеней не дают, а скинуть с Вас лет шесть-семь, и Вы будете
ровесником сему полуребенку, хотя он сложением и Геркулес, - прибавил он, смеясь
и указывая на меня.
- Тем не менее степень я получил именно у вас в Германии одну, в Риме - вторую и
в Лондоне - третью, - улыбаясь, ответил И.
- Поразительно, - скорее фыркнул, чем сказал профессор.
- Я хотя и не так прекрасно читаю мысли людей, как мой брат Франциск, тем не
менее вижу ясно, как в Вашем мозгу мелькает слово "шарлатанство". Потерпите
немного, вскоре Вам предстанут факты моей неоспоримой учености, - весело смеялся
И.
Зальцман остановился, пресмешно уставившись глазами на И. и даже раскрыв от
удивления рот. Но И. не дал ему времени оставаться в столбняке, взял его под
руку и, представляя подошедшему к нам Кастанде, сказал:
- Вот, позвольте Вас представить. Это наместник нашего хозяина в Общине, брат
