Кастанда. Все, что Вам будет нужно, чем Вы будете недовольны, со всем
обращайтесь к нему, все в руках всемогущего Кастанды. Он только по виду суров,
на деле же это любезнейший и самый обворожительный хозяин.
- Я буду счастлив служить Вам, как и каждый из нас, дорогой профессор, ответил
Кастанда, пожимая руку гостя. - Садитесь, пожалуйста, сюда. Если наша еда будет
Вам не по вкусу, заказывайте себе все, что Вам захочется. Мы постараемся достать
Вам все то, к чему Вы привыкли.
- Вы чрезвычайно любезны. Но я всю жизнь не замечал, что ел, и почти всегда был
голоден. Думаю, что не доставлю Вам хлопот в этом смысле. Голод мне так же
привычен, как сухой хлеб и вода, составлявшие почти всегда мое регулярное
питание.
Профессор опустился в креслице между И. и мною и с удивлением рассматривал
окружавшие нас фигуры и лица. Довольно долго он жевал то, что И. положил ему на
тарелку. Я видел, что все его внимание поглощено людьми, а ел он, действительно,
не понимая, что ест.
- Скажите, доктор И., откуда Вы здесь собрали такую уйму людей? С тех пор как я
окончил университет, я ни разу не бывал в этаком скопище, в этакой культурной
толпе. Здесь нет ни одного вульгарного лица. Что это? Это все ученые?
- Нет, профессор, здесь собрались люди не по признаку учености или талантов,
хотя талантов здесь немало. Это те люди, сознание которых раскрыто не только как
ум, но и как гармоничное целое, как творческое сочетание ума, сердца и духа.
Свет духовной жизни - вот отличительный признак объединенных здесь людей. Силы
их духа сияют Вам, а Вы, следуя Вашей западной привычке, хотите их осязать и
расставить по графикам логических посылок и предпосылок. В Вашей жизни здесь Вы
будете постоянно натыкаться на затруднения, если духовная сила сознания не будет
вами учитываться как первая сила человека.
Сидевшая на своем обычном месте Андреева внезапно пронзила Зальцмана своими
электрическими колесами. Я внутренне съежился, так как ждал от не сейчас же
какой-нибудь "штучки" бедному профессору. Но она перевела свои глазищи на меня,
и вся штучка досталась мне. Я был рад, что бедный ученый, и без того испытавший
немало "феноменов" за одни сутки, избежал еще одного удара по нервам.
- Да, Левушка, защитником и милостивцем быть, конечно, очень приятно. Но, это
вовсе не Ваша роль. Вы помешали не только моему остроумию, но и скорейшему
прозрению этого старца. И чего это Вам вздумалось играть роль милосердного
самаритянина? - пронзая меня огнем своих глазищ, сказала Андреева.
- Или я не совсем понял Вас, или Вы не совсем поняли мою мысль, Наталья
Владимировна. Должно быть, я уже научился немного защищаться от Вас. Но я
убежден, что Вы не высказали того, что хотели, не только потому, что я Вам
помешал, а больше всего потому, что И. Вам запретил, - ответил я смеясь.
- Извольте радоваться, во что превращаются невинные птенчики через несколько
месяцев в обществе И:, - и Андреева тоже смеялась самым добродушным образом.
Ученый, не понимавший языка, на котором обратилась ко мне Андреева, смотрел
пристально в ее глаза, потом перевел взгляд на меня и, повернувшись наконец к
И., сказал:
- Если бы я встретился с этой дамой один на один, я бы, по всей вероятности,
испугался. В Вашем обществе я чувствую себя точно в защитной сети, но все же
думаю, что эта дама обладает не совсем нормальной психикой.
- Эта дама знает прекрасно все те языки, на которых говорите Вы, профессор. И,
кроме того, обладает столь не нравящимся Вам свойством: угадывать мысли другого.
Я готов утверждать, что она отчетливо знает, о чем Вы сейчас думаете, -
усмехаясь, ответил И.
- О, это было бы ей весьма малоприятно, - беспечно улыбнулся ученый. - Но, слава
Богу, она не угадает того, о чем я думал.
- Вы думали, что в моих глазах пляшут те огни, за которые инквизиторы Испании
приговаривали грешников к костру, - раздался добродушный голос Натальи
Владимировны. Вокруг многие рассмеялись, профессор смутился и растерянно смотрел
на Андрееву.
- Пейте Ваше какао, друг, и, если Вы настаиваете, вопреки моему совету, пойдемте
в библиотеку. Оставим эту саркастическую даму без удовольствия пиявить Вас
дальше, - ласково сказал И.
Очень мало евший, профессор от какао отказался, попросил разрешения взять в
карман фруктов, и мы отправились в путь. И. приказал мне надеть шляпу с вуалью и
принести такую же профессору. Протестовавший и возмущавшийся вначале ученый с
восторгом напялил ее на голову, как только мы вышли из тени в палящий жар.
И. повел нас новой для меня дорогой. Мы не спускались по скатам в долину и не
поднимались снова в горы. Каким-то неожиданным образом, перейдя по двум узеньким
и дрожащим мостикам над глубокими пропастями, пройдя три туннеля, мы очутились в
большом парке минут через сорок ходьбы.
Для меня это было большим сюрпризом, потому что мы вышли сразу на широкую
кедровую аллею, очень близко от оранжевого домика И. Никак не обращая внимания
профессора на чудесный домик, И. перевел нас через жаркую аллею в другую,
тенистую часть парка, сделал несколько поворотов по дорожкам, и... мы оказались
у входа в библиотеку, но совсем с другой стороны. Мы вошли непосредственно в
круглый зал, за столами которого сидели, углубись в работу, люди, не обратившие
на нас никакого внимания.
Профессор был так поражен видом зала, многих людей в нем и гор книг, что
остановился, и И. пришлось взять его за руку, шепнув:
- Здесь можно только заниматься, но ни останавливаться, ни разговаривать нельзя.
Мы прошли еще одну комнату, где тоже было занято много столов, но где были и
свободные столы и где также никто не оторвался от своей работы, чтобы посмотреть
на нас.
Несмотря на то что И. вел профессора за руку, тот шел медленно, лицо его было
умиленно и даже расстроенно, и он шептал:
- Счастливцы, счастливцы! Избранники науки! Море света и книг. А я-то, я-то! За
каждую книжонку должен был платить часами труда, отрывая время у науки!
Мы вошли в тот зал, где Лалия и Нина выдавали книги. Теперь вместе с ними
трудились еще три девушки, и мне показалось, что сейчас все делали именно они, а
Лалия и Нина только руководили ими и проверяли их труд.
K моей огромной радости, за одним из столов я увидел Никито за грудами книг и,
забыв все на свете, помчался к нему, к милому другу, которого я так давно не
видел.
Не успел я подойти к столу и протянуть руку Никито, как услышал за собой
сдавленный крик и шум сразу отодвинувшихся нескольких стульев. Повернувшись на
шум, я увидел несколько фигур, быстро шедших на помощь И., державшему на руках
бесчувственного профессора.
- Это ничего, друзья, - говорил И. трем братьям, бросившимся ему на помощь и
выносившим тело ученого в прохладный холл. - Положите его сюда, на диван. Наше
солнце несколько повредило северянину, но это не солнечный удар. Он вскоре
очнется. Не беспокойтесь, идите к вашим занятиям. Со мной останутся Левушка и
Никито. Если что-либо понадобится, я к вам обращусь.
Занимавшиеся в читальне братья, бросившиеся на помощь И., вышли с глубоким
поклоном, и мы остались одни у тела бесчувственного профессора. Лицо его было
совершенно зелено-бледным, нос заострился, у меня даже мелькнула мысль, что он,
пожалуй, умер.
Лицо И. было сосредоточенно и серьезно. Он повернулся ко мне и сказал:
- Левушка, пройди наверх, в мою комнату, которую ты знаешь. С левой стороны от
двери, на пятом шаге, ты найдешь стенной шкаф. Вот тебе от него ключ. Открой,
подними вверх дверцу пятой снизу полочки, возьми там две аптечки и пузырек, что
стоит между ними, и принеси все сюда. С величайшим вниманием и осторожностью
открывай и закрывай шкаф. Помни все время, в каком месте ты находишься и что
твое промедление или неаккуратность могут стоить человеку жизни.
Я поклонился, взял ключ и, побеждая свое волнение, собрав все внимание, пошел
выполнять приказание моего Учителя. Теперь я не думал ни о красоте лестницы, ни
об аромате цветов, ни о сходстве этой лестницы с лестницей в Б. в доме сэра Уоми
- я шел, как идут, вероятно, воины в битве выполнять приказ своего
главнокомандующего. Я знал одно: И. спасет профессора, если я немедленно подам
ему нужные лекарства.
Трогательный шепот ученого, его умиленное лицо и несознаваемая зависть к
счастливцам, утопавшим в море книг и света, осветили мне еще ярче эту жизнь
труженика, отдавшего все, каждое свое дыхание своему Богу - науке.
Мне удалось выполнить все приказания И. Шкаф открылся благополучно, несмотря на
мою неловкость, я ничего не разбил и не превратился в Левушку "лови ворон",
когда открылась дверца пятой полочки. В прежнее время я непременно забыл бы обо
всем, увидав сокровища, впереди которых стояли аптечки и граненый пузырек, в
котором играла красная жидкость. Теперь я выполнил точно приказание и через
несколько минут стоял перед И., подавая ему ключ и принесенные вещи. И. поставил
их на стол, велел мне и Никито приподнять профессора и поднес к его ноздрям
пузырек. Тело его вздрогнуло и снова омертвело.
Мы подняли старика еще выше, и И. снова поднес к его ноздрям пузырек. Тело
профессора вторично вздрогнуло сильней, он стал дышать. И. приготовил смесь
какого-то порошка, положил его на кусочек мрамора, поджег и держал у носа
больного. Дыхание его стало чаще и ровнее, челюсти разжались, и веки задрожали.
И. влил ему в рот лекарство, которое оказало магическое действие. Профессор
закашлялся, открыл глаза, издал какой-то звук.
- Полежите спокойно профессор. Я предупреждал Вас, что наше солнце может
подействовать на Вас плохо. Так оно и вышло. Если бы Вы пришли сюда вечером, Вы
избегли бы того, что с Вами сейчас случилось, - сказал И.
- Это не солнце, - ответил профессор, но таким слабым и больным голосом, что я
понял серьезность его положения и снова подумал, что он умирает. Помолчав, тем
же слабым голосом он продолжал: - Это те две женщины и мужчина, которых я видел
в пылающем доме, когда шел с Франциском. Я был так поражен, увидев мысли женщины
живыми, ходящими по земле, что почувствовал точно два удара: один в затылок,
другой внизу спины. Это они свалили меня, а солнце здесь совершенно ни при чем.
Он еле договорил, закрыл глаза и снова стал дышать тяжело, заметно бледнея. И.
взял каплю красной жидкости из пузырька на тончайшую стеклянную палочку и
впустил ее в рот ученого в один из моментов, когда тот ловил воздух. Мгновенная
судорога прошла почему его телу; и он впал в такой глубочайший сон, что я даже
не слышал его дыхания.
- К сожалению, профессор немолод, организм его переутомлен, и проспит он не
менее трех дней. Изнеможение всей его жизни сказалось сейчас. Я не могу его
оставить, пока он не очнется. Очнется же он здоровым и крепким и даже помолодеет
лет на двадцать, к своему удовольствию, - усмехнувшись, прибавил И. - Но
оставить его сейчас я не могу. Когда он отоспится, я налажу его работу, и только
тогда мы уедем. Ты, Никито, все время проводишь здесь. Я велю отнести твои книги
в жилище, приготовленное недалеко отсюда для профессора. И ты убьешь двух
зайцев: и труду твоему никто не будет мешать, и за больным ты присмотришь. Лалия
и Нина будут носить тебе еду и менять книги. Быть может, тебе трудно проходить
снова урок молчания и уединения, хотя он и будет коротким?
Никито радостно улыбнулся и ответил, что будет рад отдать старый долг ученому и
что встреча с ним раскрепощает его от последнего старого долга миру.
Я смотрел с удивлением на Никито. Я никак не мог предположить какой-либо связи
между стариком, добравшимся сюда из центра Германии, и Никито, грузином,
прожившим ряд долгих лет вблизи вершин Кавказа. Я едва удержался от изумленного
восклицания. И еще больше я был рад, что не выразил своей просьбы остаться с
больным и поухаживать за ним в его болезни, хотя меня очень печалила моя
бесполезность.
- Тебе, Левушка, найдется немало дела в эти дни, - сказал мне И., по обыкновению
прочитав мои мысли.
И. сам отыскал двух братьев, принес с ними носилки, сам уложил на них больного
и, указав каждому из нас место и обязанности во время пути, стал в голове
