в них людей.
- Хорошо, что Вы сейчас ведете частный разговор, не требующий от Вас ни
логических обоснований, ни доказательств, - саркастически звучал голос ученого.
- Вы вскоре получите столь яркий опыт ума и сердца, что вся потребность во
внешней логике для Вас исчезнет, - спокойно ответил ему Франциск. - Мы подходим
к целому ряду домиков. Какого цвета они Вам кажутся?
- Ваш вопрос очень странен. Из всех пор камня, со всех стен идут светлые лучи.
Но цвета их я определить не могу. Самый обычный беловато-молочный цвет, какой
может испускать пористый камень. Обычно он не виден, но здесь очень ясен.
Ответ профессора был мне очень смешон, так как домики были совершенно
определенного ярко-алого цвета и чудесно сверкали во тьме. Я посмотрел на
умиленное лицо Мулги, шедшего рядом со мной, и понял, что и он также видит
домики алыми и понимает смысл их цвета.
- Дайте мне Вашу руку, профессор, и разрешите мне коснуться Вашего затылка, -
снова сказал Франциск, беря протянутую ему руку ученого и касаясь второй рукой
головы ученого. - Что Вы сейчас видите?
Ученый молчал несколько минут, остановившись как пораженный внезапным параличом.
- Что же это за фокус Вы мне показываете? Дома пылают как огонь!
- Смотрите дальше. Что Вы видите? - опять спросил Франциск, не отнимая руки.
- Я вижу насквозь, через пылающую стену. Вижу, что в комнате сидит пожилая
женщина. Послушайте, ведь это ужас! Она же сгорит! Все стены внутри комнаты, все
предметы в ней уже охвачены пламенем. Кричите скорее, чтобы она спасалась, я не
в силах ни кричать, ни бежать ей на помощь, - все так же тихо говорил ученый.
- Не беспокойтесь, этот огонь не сжигает тела. Это духовная сила, которая может
сжечь и испепелить Вас, если Вас ввести внутрь этого дома. Не будучи
подготовленным к овладению теми силами огня вселенной, которыми полна эта
комната, Вы задохнетесь в ней в течение нескольких минут. Не рассеивайтесь,
соберите все свое внимание на фигуре женщины и сосредоточьтесь на желании
увидеть ее мысли и прочесть их.
Ученый, стоявший очень близко к Франциску, тяжело и прерывисто дышал, точно
бежавший к нему от Франциска ток был ему тяжел. Помолчав, он сказал:
- Женщина сидит перед раскрытой книгой, но мысли ее вовсе не у книги. Она думает
о какой-то далекой дороге, о доме, наполненном детьми. Теперь в ее мыслях
рисуются два образа девушек-красавиц, похожих друг на друга, как близнецы. Но -
как это странно - одна из них совершенно седая. Очень смешно и странно: седа,
как лунь, и юна, как Венера. Рядом с ними мужчина, статный, воинственного вида.
Но в каком это все сочетании, я разгадать не могу. Ах, вот я ясно вижу там Ваш
образ, но тоже очень странно, у Вас в руках красная чаша, на Вас белая одежда...
Франциск отнял свои руки, ученый вздрогнул, слегка пошатнулся.
- Какого цвета теперь домики перед Вами? В котором из них Вы видели женщину? -
спросил его Франциск.
- Дома все молочно-белые. И, если бы я не видел пылающего дома мгновение назад,
я утверждал бы, что между ними нет красного дома. Ваш гипноз потрясающе силен, и
я от него так устал, что не могу идти дальше.
- Хорошо, посидите здесь с Мулгой, он охранит Вас от ночных ящериц и скорпионов.
Не бойтесь ничего, посидите под этими пальмами, там есть скамья. Скушайте эту
конфетку, она прекрасно Вас освежит. Уверяю Вас, что через четверть часа, когда
мы с Левушкой вернемся к Вам, Вы найдете силы не только идти, но даже весело
идти.
Франциск протянул ученому коробочку, где лежали довольно крупные квадратики, на
вид вроде шоколада. Ученый молча положил квадратик в рот. Взяв меня под руку,
Франциск повел меня к тому месту и дому, где профессор видел женщину и читал се
мысли. Он видел только ряд образов, не умея связать их, я же видел, что женщина
страстно ждала Никито и обеих его племянниц. Мы приблизились к домику, и
Франциск постучал в окно.
Через минуту на пороге открытой двери стояла женщина, которую ученый назвал
пожилой. Теперь я увидел, что она не была пожилой, ей не могло быть более
тридцати лет. Но отпечаток какой-то драмы, тяжело проехавшей по ее жизни и
раздавившей ее, лежал на всей ее фигуре. Необычайная кротость и радостность, с
какими она приветствовала Франциска, поразили меня, хотя я видал немало кротких
и радостных лиц в Общине. Низко поклонившись Франциску, женщина пригласила нас
войти.
- О, Учитель, ты сам пришел ко мне. Тебе вреден такой долгий и утомительный,
путь. Разреши мне сходить хотя бы за молоком для тебя и твоего юного спутника, -
говорила женщина, когда мы вошли в комнату, придвигая нам стулья.
- Не беспокойся, Терезита, я пришел за тобой. Я обещал тебе, что, если любовь
твоя найдет силы вынести испытание три года, ты увидишь и Никито, и Лалию, и
Нину. А ты прожила здесь пять лет и ни разу не спросила меня, почему
откладывается свидание, почему ты все остаешься здесь и даже не едешь в дальнюю
Общину к своим внукам.
- Я. счастлива была, Учитель, жить здесь. Все, что ты давал мне для исполнения,
было так важно людям, что, пожалуй только сегодня в первый раз я думала о Никито
и девочках. Ах, если бы можно было их спасти, я была бы рада прожить здесь до
конца дней.
- Нет, друг, в деле любви не стоят на месте. Любовь - живая сила, и ее надо все
время лить по новым и светлым руслам. Ты созрела к действию. Новые силы
очистились и развились в тебе. Держать их бездейственными в своей чаше нельзя.
Ты поедешь в дальние Общины, возьмешь с собой Лалию и Нину и приготовишь их к
новой жизни. Нине, ищущей подвига целомудрия, ты объяснишь, что ей придется
изменить свой путь, который ей так радостен и так ее пленяет. То материнство,
что должна была нести Лалия и которого она не выполнила, не перенеся своего
легкого испытания, ляжет на Нину. Придется ей идти в широкий мир и создать
семью, где суждено родиться тому, кого владыки карм приготовили к воплощению и
высокому подвигу Любви. Объяснишь девушке всю важность ее новой жизни. Скажешь,
что подвига не выбирают, но легко несут ношу, от нас подаваемую, если хотят
действенно служить Истине. Я уверен в Нине. Это будет тебе урок легкий. С Лалией
будит труднее. Но... в тебе самой уже нет борьбы со своими страстями, а потому
все новые повороты жизни уже не затруднят тебя и не будут чрезмерно тяжелыми.
Иди со мной, друг, оставь это место легко и просто, а не тяжко и мучительно, как
ты покидала все те места, где жила до сих пор. Перед новыми поворотами в пути
страдают только те, кто носит в себе еще не растворенным в любви свое "Я". Твое
же все растаяло, все превратилось в Свет. И потому я веду тебя в то место, где
ты будешь действенной силой для встречных. Мир тебе, друг мой, передавай мой мир
каждому и ощущай ежеминутно, что несешь в руках чашу красную, чашу Любви.
Приложи уста свои к ней и пей кипящую Любовь моего сердца. Неси ее как
деятельность простого дня и передавай в труде не пот подвига и долга, но
легкость знания.
Терезита опустилась на колени и смотрела на Франциска, держа его руку в своих.
- Идя по труду дня, никогда не иди одна, дитя мое. Но подавая руку встречному
человеку, подавай обе наши руки и отирай очи человека платком Любви. Пойдем,
друг, нас ждут.
Много я видел чудесных лиц в экстазе за последнее время, но ни на одном из них я
не видел такого счастья и мира, какие видел здесь сейчас на лице Терезиты. Лицо
- далеко не красавицы - было прекрасно и так сияло, что даже моим глазам, уже
привыкшим к сияющим аурам, хотелось зажмуриться.
Не взяв ни единого предмета из дома, Терезита вышла с нами. Ее привет профессору
и Мулге меня поразил. Мулге она протянула обе руки, которые тот неловко
поцеловал одну за другой, а профессору она поклонилась и сказала:
- Много вопросов придется Вам еще решать. Но такого сильного негодования, какое
Вы испытываете сейчас, в Вас уже не будет никогда. - Терезита рассмеялась таким
милым и заразительным смехом, что я не смог удержаться и залился своим хохотом,
а моему примеру последовал и Мулга.
Ученый вознегодовал на меня с такой страстностью, что даже не дал Терезите
времени сказать мне что-то, о чем она думала и хотела обратиться ко мне. Он весь
представлял собой комок раздражения, и мне стало очень горестно, что моя
добродушная веселость была так неуместна. Излив на меня первый жар возмущения,
он обратился к ней:
- Что Вы можете понимать в моем негодовании, весьма уважаемая дама? Уж не
занимаетесь ли и Вы чтением чужих мыслей, как это практикует брат Франциск? Или
Ваша дружба с Богом идет только в мечтах о тех фигурах, которые я видел в Ваших
мозгах через гипноз Вашего друга? Надо надеяться, что ложных задач моего
мышления Вам не решить, если бы даже Вы и оказались чтицей мыслей. Все же было
бы весьма любопытно узнать, как поняты Вами причины моего негодования? -
Профессор рычал с таким сарказмом, что Франциск бросил на него взгляд
сострадания и сказал Терезите:
- Ну, вот, сестра, и начинай свой новый путь общения с бунтарями. Никогда не
бойся раздраженного и не принимай его речей в свое сердце. Только стой крепко
сознанием у черты Вечности. Стой ногами на земле так устойчиво, точно они к ней
приклеены. Но мыслью и сердцем живи в высоком Свете и не нарушай моего завета:
иди всегда со мною, протягивай свою руку вместе с моею, чтобы не мешать Свету
проходить через тебя, как через новый и чистый путь.
Франциск подозвал Мулгу, шедшего все время сзади, ускорил шаги и стал
разговаривать с ним на языке, которого я не понимал. Я невольно снова подумал,
сколько же наречий на свете, которых я не знаю.
Между ушедшими вперед и нами образовалось некоторое расстояние, так как ученый
идти так скоро не мог. Он тяжело дышал и шел с трудом. Я подумал, что он просто
устал, но, когда расцветавший день осветил его лицо, я понял, что он почти
болен, что ему трудна атмосфера не только Франциска, но и Терезиты. Незаметным
маневром я постарался идти между ним и сестрой и уже собирался предложить ему
опереться на мою руку, как Терезита сказала:
- Я очень опечалена, друг, что смех мой был понят Вами как насмешка, как мое
самомнение и желание показать Вам какие-то феномены своих чрезвычайных сил. Я
никакими особыми силами не владею. Но действительно в ту минуту я думала, как
может быть слеп человек, достигший величия в какой-то области знаний, которые он
чтит выше всех сокровищ Жизни. Ваши неосторожные слова о моем великом Учителе и
друге могли бы в другом месте соткать зло и принести Вам вред. Но здесь
благодаря его присутствию, благодаря его всесжигающей Любви, которая льется из
его сердца, Ваши слова развеялись прахом. Вы хотите узнать, прочла ли я причину
Вашего негодования и раздражения? Да, я ее прочла. Но выскажу я ее словами
только в том случае, если Вы сами еще раз скажете, что желаете услышать из моих
уст столь неблагородные мысли, которые для Вас самого неожиданны, так как Вы
человек верный и благородный.
- Это уже переходит границы всего серьезного и становится веселым фарсом. Я
очень был бы Вам благодарен, почтенная дама, если бы Вы удостоили меня чести
услышать все же Ваше мнение о причинах моего негодования, которого я, кажется,
ничем Вам не выказал.
- Их три, тех причин, что так язвят сейчас Ваше сердце, друг, и заставляют Вас
язвить меня не формальным смыслом Ваших слов, но тем едким тоном злобы, которым
они произносятся. Я еще раз спрашиваю Вас: хотите ли Вы, чтобы я их сказала?
- Да, конечно, хочу. - Тон голоса профессора совершенно изменился, голос
прозвучал неуверенно, даже недоуменно и вместо сарказма в нем слышалась
растерянность, и весь его внешний вид показался мне озадаченным.
- Первая причина - это вообще раскаяние, что Вы сюда приехали. Вторая -
оскорбление и унижение, что какой-то малограмотный монах, каким Вы считаете
брата Франциска, мог заставить Вас подчиниться его гипнозу, с которым Вы спутали
его дар прозрения и способность владеть силами природы. Третье - ревность к тому
ученому, к которому Вы решились идти, ревность к его знаниям, если они есть, к
