другого. Здесь тоже не у ног Учителя бьются сердца, чтобы жить только в
творчестве Вечного, в двух мирах, но в мире только одной земли.
Я совсем не говорю о тех бесчисленных случаях уродства, называемого дружбой, где
главным звеном живет требовательность к людям. Об этом, как и о любви,
основанной на требовательности, говорить не стоит. Это еще та низкая ступень
духовного развития, где ни о каком ученичестве, ни о каком Свете на пути и речи
быть не может. Это еще преддверие, где только начинают зарождаться высокие
человеческие чувства самоотвержения и преданности, но которые выливаются в
действие как эмоции и порывы и никак не переходят даже в силы, не только в Свет.
Что же такое дружба учеников? Это простая и высшая доброта, лишенная условностей
и предрассудков. Если ученик принес другу своему помощь в его трудном Дне, - он
нес ее не ему как таковому. Не своею рукой, от своих щедрот, но нес как гонец
Учителя, ибо был им послан и нес его дар встречному.
Если он брал на себя обязательство перед другим, он брал его не на себя, а на
весь круг невидимых помощников и защитников, то есть он был гонцом двух миров и
выполнял задачу живого неба на земле. Сам же он только таким гонцом живого неба
себя и ощущал, забыв, что между ним и его другом была целая куча условных
перегородок, называвшаяся социальным положением, годами, бедностью, богатством и
так далее.
Дружба учеников не может состояться по заказу, потому что оба идут ученическим
путем и "надо" развивать - от ума идущее - дружелюбие. Каждый из учеников, если
он действительно стоит в своем дежурстве перед Учителем, понимает все
неисчислимое множество путей Света. Поэтому он знает, что нет никакой
возможности сблизиться с теми из учеников, что идут путями строптивцев.
Это совсем особый путь, и в данной точке твоего развития ты не сможешь ухватить,
почему и как люди приходят к этому пути. И я упомянул о нем только для того,
чтобы ты знал и понимал, как часто ты будешь натыкаться на людей, очень высоко
развитых, но с которыми сблизиться - не только сдружиться - ты не сможешь.
В начале ученичества и самому ученику, и очень многим из окружающих его, знающих
о его ученичестве, кажется, что он должен стать чуть ли не святым по своей
доброте, выдержке и такту. Но этого легкомысленно и самому от себя требовать, и
другим с ученика спрашивать каких-то экстренных перемен.
Это так же легкомысленно, как воображать, что смерть физического тела вносит
какое-то ураганное изменение в дух человека и он становится или святым и идет в
рай, или грешником и идет в ад, покончив в одно мгновение счеты с прежней
жизнью. Нет ни рая, ни ада. Есть все та же Жизнь, продолжающаяся в облегченной
форме, так же точно, как нет революционных толчков в пути ученичества. Все
толчки, все взлеты и падания - это преддверие ученичества.
Каждое глубочайшее переживание вталкивает человека в ущелье, где он мечется во
тьме, пока не увидит светлеющих ворот впереди. Увидя, он идет к ним по тропе той
ровности, какую создал сам своею Мудростью в период метаний и страданий.
Что необходимо ученикам, чтобы между ними засияла дружба? обоим стоять в
верности перед лицом Учителя. В верности до конца. Это единственное условие.
Остальное не играет роли.
Но путь строптивца и здесь исключение. Строптивец может быть верней всех верных,
и все же он пройдет свой путь земли не приобретя себе ни одного друга, и по тем
или иным поводам со всеми перессорится.
Проверяя свой день дежурства, бдительно - бдительнее всего остального - разбирай
свои ошибки такта. Многое можно упустить в труде дня, многое можно не довести до
конца, но есть три момента в поведении ученика, где ошибок допускать нельзя. Эти
моменты - с первого дня ученичества - должны стоять в центре внимания: такт,
обаяние манер поведения и отсутствие язвящего слова в речи.
Для ученика первой ступени уже не может существовать духовной розни, как
разъединения с кем бы то ни было. Конечно, я не говорю об учениках луча Любви,
где нужно уже высокое духовное совершенство, чтобы двигаться в этом луче,
атмосфера которого выше и более давяща для людей, чем атмосфера прочих лучей. Но
для каждого ученика уже нет возможности зацепиться за чужой грех или страсть,
как бы он ни был внешне не выдержан. Внутренне каждый принятый в ученики
непременно член слиянного тела Единой Жизни.
Но будучи вполне доброжелательным внутри, ученик может быть лишен такта. И тогда
при его продвижении вперед со всех сторон, как цепи, сплетенные из шипов роз и
акаций, встают внешние препятствия. И он может, раскрывшись во всю полноту сил
Мудрости во многих отношениях, превосходя знаниями и внутренним совершенством
многих и многих, все стоять на месте в своей первой ступени.
Что бы ни делал в своем простом дне ученик, - если он ежедневно не достигает
успеха во внешней форме подаваемого дела; если такт его развивается плохо,
вернее сказать, и не развивается и не повышается, он мало успел в дне перед
Учителем, хотя бы наделал много дел, по мнению людей.
В манере внешней подачи своего дежурства ученик никак не может идти в сравнение
с обывателем. Нельзя сразу дойти до обаяния, если оно не дано как дар природы.
Но можно бдительно следить за отсутствием неряшества в доме, безобразия в платье
и белье, чавканья во время еды, за порядком пуговиц и тесемок, и так далее.
Каждая встреча, где была одна внешняя лицемерная вежливость, а в душе думал:
"Скорей бы ты ушел", была таким же выпадом из дежурства, как и встреча, где ты
подал ковш добра, но раздражился или был неприятен в обращении.
Третий момент - язвящее слово, которое сорвалось с уст ученика, должно показать
ему самому его неполное доброжелательство. Следовательно, надо понять, что в
такой момент человек не только выпал из ученического дежурства перед Учителем,
но и выпал из единения со всеми кольцами невидимых сотрудников.
Как развить в себе бдительное внимание к этим трем, наиважнейшим в
самодисциплине приспособлениям?
Если ты будешь давать своему вниманию эти три задачи как таковые, то весь твой
трудовой день пройдет еще более затрудненным, чем тебе подали его твои
обстоятельства. Но если ты будешь просто стоять в своих мыслях рядом с Учителем
и будешь действовать, все время ощущая себя в Его присутствии, то никаких
специальных задач твоей бдительности тебе прибавлять не придется.
Кроме того, каждому неофиту в его первых шагах дается всегда такое большое
количество невидимых покровителей, следящих за всеми его действиями, что ему
проходить свои первые шаги сравнительно легко.
Перед тобой, мой друг, лежит еще много рубиконов, но один из них важнее всех.
Вот он: ты привык к полной независимости, к полной свободе передвижений, к
поискам Истины без всяких направляющих тебя рук. Теперь, если беседы мои
всколыхнули в тебе огонь творящего духа и сердца; если ты понял меня и поверил
мне, иди за мной, но иди так, как буду видеть и указывать тебе я.
Я объяснял тебе, что закон беспрекословного повиновения, добровольного, не
создан в ученичестве, чтобы давить волю ученика; но чтобы защищать его от
чересчур рьяного его же желания служить всем и каждому и - по недостатку знания
- набирать долгов и обязательств свыше меры. Этот закон ограждает ученика от
разбрасывания. Он помогает ему стойко и радостно стоять у тех мест, где его
поставил Учитель, и не бегать от одного места к другому только потому, что
кто-то ему прокричал, что он нуждается в его помощи больше другого, и надо все
бросить и бежать оказывать помощь именно ему.
Ученик в дне своего дежурства у Учителя должен сознавать себя стоящим на страже
с примкнутым штыком именно у того порохового погреба, где его поставил Учитель.
Он не может перебегать с места на место. Если же получит указание Учителя
переменить место, даже изменить весь метод или путь, - то здесь указаний
мелочного характера ждать не должно.
Надо самому понимать, что у порохового погреба не годятся подошвы с гвоздями, а
по горам не карабкаются на резиновых подошвах.
В ученичестве нужна наибольшая самостоятельность в активных действиях простого
дня. И в этой самостоятельности необходимо научиться развивать все свои качества
и приспособления для действий на земле среди людей самых различных положений,
характеров, развития.
Сейчас тебе ясно, что такое путь ученического освобождения. Доведи понимание до
конца. Не обязанность или кабалу монастырского пострига берет на себя ученик. Но
вступает в новую, широкую и радостную полосу знаний, которые ему подает чья-то
любовь, услышавшая призыв его чистого сердца. В следующий раз я скажу тебе о
пути скорби".
Запись брата снова обрывалась, и, очевидно, между прочтенными мною только что и
следующими строками прошло какое-то время, так как и чернила и манера письма
были разными.
Я был так поглощен словами записи, так глубоко поражало меня ее содержание в
связи с пережитым мною самим, что я не замечал, как летело время, как Эта
принимался самостоятельно утолять свой аппетит и как за окном стали спускаться
сумерки. Я перевернул страницу и снова стал читать.
"Оставшись один, я не сразу пришел в себя. Мне все казалось, что я слышу низкий,
с характерным тембром голос моего чудесного гостя.
Странно я себя чувствовал. Вокруг меня в комнате стояла тишина, даже буран за
окном, казалось мне, выл как-то мелодично. Но тишина впервые в жизни показалась
мне не мертвой и молчащей, а говорящей, поющей, сияющей!"
О, как я понимал сейчас эти слова брата Николая! Для меня так недавно стало
красноречиво говорящим молчание природы. Так недавно я понял голос безмолвия,
так недавно ощутил жизнь цветов, трав, деревьев...
Моя мысль снова перенеслась к жизни брата-офицера. Я опять подумал, как трудно,
вероятно, было ему жить среди духовно и умственно убогого окружения. И какими же
необычайными духовными силами должен был обладать сам мой брат, чтобы дойти
самостоятельно до встречи с Али. А что это был именно Али, в этом я теперь уже
не сомневался.
Многое вспоминалось мне из слов и действий брата, что только сейчас я связывал в
стройную нить образов, все яснее понимал, кто был брат Николай и как я подле
него жил ряд лет, даже не предполагая, подле человека какой высоты я нахожусь...
Я не позволил себе улететь в воспоминания и стал читать дальше.
"Я стал вообще замечать в себе нечто новое: какое-то прозрение, - читал я. - Как
будто бы все мои нервы стали восприимчивее, слух тоньше, глаза видят зорче. Это
очень странно и удивляет меня самого. После бесед с моим чудесным другом
очертания его фигуры остаются надолго запечатленными в моей памяти, и мне все
кажется, что я вижу какое-то светлое облако на том месте, где он сидел.
Я мало начинаю сознавать время моего пребывания здесь и замечаю только, что я
вдруг прихожу в себя, точно с неба сваливаюсь, потому что немой слуга
прикасается ко мне и дает мне понять жестами и улыбкой, что надо есть или спать,
или пройти к коням или еще что-либо.
Странно - более странно, чем что-либо другое, - но я стал понимать совершенно
точно, что мой слуга совсем не немой. И второе - я стал читать решительно все
его мысли, точно его голова связана с моей нитью движущихся образов. В первую
минуту меня это поразило, и я остолбенел, смотря в лицо немого. Но заметив
искорки юмора в его глазах и плутовскую улыбку, с которой он смотрел на меня, я
пришел в себя.
В эту минуту я отдаю себе отчет еще в одной новой, открывшейся во мне силе: я
твердо знаю, когда придет "Он", мой чудесный друг. И не только знаю, когда
придет, но когда он еще далеко и только идет. Но ни разу мне не удалось
подметить самого момента появления моего гостя. То ли от слишком напряженного
ожидания я утомлялся и засыпал, то ли я чем-либо рассеивался. То ли меня
отвлекал своим говорящим молчанием слуга, но каждый раз я вздрагивал, совершенно
неожиданно встречаясь взглядом с незнакомцем.
Огонь его глаз все так же приковывает меня, но теперь я уже не страдаю от
невероятного давления его чистоты, которая так же превосходит меня, как
недосягаемая чистота и любовь Бога.
