просто можно убивать людей -- война через две недели закончится и все мое
сложное хозяйство погибнет. А моя родина только собирается воевать. Оставим
это на крайний случай. Я вам дам возможность сделать ваши аппараты, если вы
обещаете пока не употреблять их". Подумав немного, Учитель согласился. Он
сказал, что действительно все, что он . видел в последние дни, достойно
развития и поощрения. Мне известно, что аппараты он изготовил и оставил на
сохранение мистеру Кулю. Когда год спустя он захотел наконец их
использовать, мистер Куль начал всячески оттягивать дело, уверяя, что отвез
аппараты в Америку, а поручить привезти их никому нельзя и прочее. Я
полагал, что мистер Куль руководится при этом соображениями финансового
характера, но как-то он признался, что немцев можно добить французскими
штыками, а фокусы Хуренито лучще оставить впрок для японцев. Впоследствии
обстоятельства сложились так, что Учитель не вспоминал никогда об этом
изобретении, но во всяком случае -- я знаю это доподлинно, -- аппараты и
объяснительные записки находятся сейчас в руках мистера Куля. Получив от
Хуренито соответствующее обещание, мистер Куль снова пришел в хорошее
настроение, внимательно выслушал о различных усовершенствованиях,
придуманных Учителем в области военной,-- о новых газах, быстроходных танках
и другом, предложил Хуренито работать впредь с ним, расширяя и модернизируя
дело. Учитель высказал свое полное согласие. Тогда встал вопрос обо мне и об
Айше. Оба мы ничего не понимали в военной технике и не обладали никакими
организаторскими способностями. Было решено, что Айша займется продажей
бисерных венков,-- мистер Куль находил, что его искусственная рука, военная
медаль, черная кожа и громкий титул доктора "гонорис кауза" Лиссабонского
университета будут как нельзя более способствовать удачной торговле
патриотическими изделиями. Мне же было предложено занять место кассира в
одном из публичных домов Амьена, устроенном мистером Кулем.
Через три дня я уже сидел в передней небольшого особняка за столиком,
выдавая каждому посетителю билет, в зависимости от платы, часовой или на всю
ночь, и назидательную листовку "Бог есть любовь!". Я сидел вечером, ночью,
глядел на нетерпеливые жесты входящих, на зевки уходящих. Слушал долетавшие
из зала звуки военных маршей, смех, порой ругань, стоны. Иногда раздавались
пронзительные женские крики. Раз солдат, подвыпив, начал стрелять в портрет
голландской королевы, висевший почему-то в одной из комнат. Но в общем было
тихо. Мимо меня проходили ежедневно сотни посетителей. Иногда я встречался с
женщинами, они утомлялись работой, но условиями были довольны. Многие
заболевали, их увозили, привозили других. Я просыпался часов в шесть вечера,
обедал, просматривал газеты и шел на работу. Там я, тупо глядя на проходящих
мимо солдат, отрывал билетики и в промежутках писал свою книгу "Стихи о
Канунах", о которьй потом благожелательно отозвались многие маститые
критики, в том числе и В. Я. Брюсов. Но через месяц я уже не мог писать
стихи и проявлял ко всему полное безразличие. Как-то зашел навестить меня
Учитель, Я встрепенулся, начал жаловаться на скуку, на мерзкий запах, на
тапера, на пьяную икоту гостей. "Я не могу больше так жить! Зачем все это?"
кричал я. "Мой друг, не ты ли в мирной "Ротонде" среди ряженых натурщиц
мечтал о бомбе, о крохотной бомбочке, которая уничтожит все? Теперь ты
служишь на огромном заводе, который ежедневно уничтожает десятки тысяч
людей! "
Я не возразил, только жалостливо всхлипнул и оторвал билетик очередному
посетителю.
Глава семнадцатая благословенный сенегал.-различные толкования французского слова "нуар"
Мне кажется теперь, что я впал бы в тихое умалишение, если бы в начале
1916 года Учитель, приехав в Амьен, не спас меня. Когда он пришел ко мне в
заведение, я уже выявлял такое безразличие к происходящему, что, взглянув на
него, протянул ему билетик. В ответ Учитель повелительно сказал! "Сдай кассу
управляющему, мы едем в Париж",
В автомобиле я нашел мистера Куля и Айшу, Выяснилось, что все страшно
устали от напряженной работы и чувствуют потребность в достаточно длительном
отдыхе. Куда? в СанРемо? в Виарриц? в Севилью?,, Выступил Айша; "Ко мне в
Сенегал!" Это не только всех развеселило, но и понравилось. А мистер Куль
там зря не потеряет времени: вопросы экспорта сырья, как человечеекого, так
и другого, Решено! Брест. Пароход "Провиданс". Солнце. Айша прыгает. Айша
рад, что едет к себе, он сможет похвастаться всем -- рукой "Ультима",
мистером Кулем, дипломом с печатью, шоколадными поросятами, которых он везет
в подарок.
Трудно передать всю сладость полного и глубокого отдыха, блаженной
дремоты в тени убогого шалаша, приятного холодка реки, как бы смывающей с
меня пыль, чад, мразь родной Европы, Я был когда-то молод, игрив, влюблялся,
ходил с букетиком на свиданье, писал стихи, краснел от восторга, когда
какой-нибудь провинциальный журналистик писал "ничего себе... поэт милостью
божьей",-- словом, испытывал что-то приятное. Но только пять недель в жизни
я был просто и всемерно счастлив, пять недель там, далеко, на берегах
широкого Сенегала!..
Я забыл все -- войну, искусство, родных и друзей, оставшихся в Европе.
Я убежден, что если бы в негритянских деревушках были бы городовые и один из
них подошел бы осведомиться о моей личности -- я бы промычал что-либо, или
хлопнул бы его дружески по животу, или убежал бы под скирды сухого
тростника,-- я не помнил своего имени. Я не разлучался с Айшой, вместе с ним
купался, пил овечье молоко, ел свежие финики и жирные полусырые лепешки, а
когда он в банге, то есть в зверинце для богов, близ хижины, начинал
молиться -- я тоже ползал на брюхе перед очаровательными уродцами,
сделанными из дерева, птичьих перьев, раковин, рыбьей чешуи, и рычал
"у-гу-гу", Айша быстро изменил европейскому костюму, он оставил на себе лишь
белый пикейный жилет и был очень своеобразен в нем с блестящей искусственной
рукой. Правда, он иногда перебрасывался несколькими словечками со своими
сородичами, чего я делать не мог. Но я не завидовал и не грустил; без слов я
понимал здесь больше, нежели при самых откровенных задушевных беседах с
белыми.
Я спрашивал Учителя -- не лучше ли и нам, по примеру Айши, скинуть
штаны и остаться навсегда в этой обетованной стране? Но Учитель отвечал:
"Недостойно человеку глядеть назад. Детство -- блаженное время, но что ты
скажешь о зрелом муже, вырывающем из рук ребенка погремушку, чтобы самому
поиграть с ней? Никогда о не прошедших еще через все скверны не говори
"счастливые", пожалей их. Айша снова наденет свои брюки. Не гром богов
пройдет по этой стране, не трескотня мотоциклеток, пулеметов, пишущих
машинок, На месте милых бангов прозревшие наивцы выстроят публичные дома
мистера Куля и иерархические кладбища мосье Дэле. И мы, отдыхающие теперь
здесь, в этом доисторическом Трувиле. должны будем им помогать. Что ж, еще
один потерянный рай, только начало трудно, теперь нам не привыкать! .."
Я запротестовал -- зачем помогать, надо сопротивляться. Но Учитель
сказал, что мы приехали сюда для отдыха, а не для споров, я очень плохо
выгляжу, и самое разумное -- идти купаться.
Некоторые заботы причинял нам мистер Куль. Вначале, в поселках
береговой полосы, он чувствовал себя великолепно. Потом, чем выше мы
подымались по реке, направляясь к родине Айши, тем более и более он
высказывал недоумение, а часто и негодование. Он говорил, что Африка еще
хуже Европы. Его доллары не производили на негров никакого впечатления, и о
библии никто из них ничего не слыхал. Мистер Куль, обиженный, потребовал
наконец, чтобы мы немедленно повернули назад. Но Айше очень хотелось
побывать в родных местах, и он несколько успокоил мистера Куля, объяснив
ему, что вместо бумажек с портретами американских президентов здесь
существуют особые ракушки, а вместо библии -- амулеты. Все же мистер Куль
становился каждый день в тупик. Учитель получил от одного вождя лук с
резьбой по слоновой кости, при всей грубости работы оцененный мистером Кулем
в три доллара, но никаких ракушек в обмен не дал. Также совершенно бесплатно
Айша уходил под пальмы с черными женщинами, которые вместе с тем не являлись
его законными женами. "Величайший беспорядок! -- восклицал мистер Куль.--
Только теперь я вижу, насколько благоустроена Европа! Нужна гигантская
энергия, чтобы хоть немного просветить эту страну! А так как энергии у
мистера Куля был переизбыток, он при ступил немедленно к делу и, созвав
барабанным боем жителей ближайшей деревни, объяснил им с помощью Айши, что
главным предметом поклонения должны являться доллары, то есть золото, то
есть ракушки. Но неутомимого проповедника ожидало страшное испытание. Негры
оказались последователями религии Бори, поучающей, что в людей вселяются
злые духи, которых нужно всячески изгонять, и, на горе мистера Куля, не
менее рьяными в исполнении своих нравственных обязанностей, нежели он сам.
Услыхав поучения и поглядев на американца, важно подтверждающего кивками
головы слова Айши, они решили, что в бедного гостя вселился злой дух
Алладьену, и, окружив его тесным кольцом, стали изгонять духа. Для этого они
два дня и две ночи, сменяя одни других, в страшных масках, пели, плясали,
кричали, били в медные гонги, ударяли в набитые на шесты шкуры, стучали по
деревянным пластинкам, с привешенными к ним сухими тыквами, дергали зубцы
огромных металлических гребней и струны, натянутые на скорлупы кокосовых
орехов,-- словом, всячески пугали Алладьену. Мистер Куль пробовал
вырываться, бил играющих, кричал что есть мочи, но это лить подбодряло
негров, полагавших; что дух начинает буйствовать, отходя от человека, и они
еще громче пели и играли. На третье утро мистер Куль затих. По-моему, он
начинал сходить с ума, ибо, сидя на земле, бессмысленно, блаженно улыбался.
Тогда, убедившись, что Алладьену покинул человека, негры бросили инструменты
и напоили мистера Куля пальмовым вином.
Мы двинулись дальше и наконец достигли долины, где была деревня Аларум
-- родина Айши. Но вместо хижин мы увидали следы недавнего пожарища. Людей
не было. В окрестных полях мы нашли маленького негритенка лет пяти, который
сосал вымя пасущейся мирно козы. Мальчик, увидя нас, бросился прочь, а
настигнутый, ничего не смог объяснить. Айша плакал, ложась на живот, рыл
землю и целовал ее комья. Но как ни велико было его горе -- мы решили
повернуть домой. Вскоре в небольшом поселке напали мы на стоянку солдат
"иностранного легиона", которые и рассказали нам, что во время последней
охоты за рекрутами негры Аларума взбунтовались, произве'ли ночью злостное
нападение на лагерь, убив двух солдат. Эта вспышка, вызванная, вероятно,
коварными происками немцев, была быстро подавлена, преступники наказаны, а
деревня сожжена. В большой хижине помещался полевой лазарет, там лежали два
солдата, один раненный во время усмирения восстания, другой больной местной
лихорадкой, закутавшийся с головой в одеяло. Поговорив с первым о
занимательных эпизодах боя, мы собрались уходить, когда с соседней циновки
раздался порусски отчетливый крик: "Негритенок! Бедный, черный!.. С высоты
моего божественного "я" утверждаю человеческое достоинство... Пить, пить!.."
Я подбежал, отдернул одеяло: передо мной лежал Алексей Спиридонович. Он
глядел на меня, ничего не видя, и продолжал бессвязно бредить.
Мы остались в деревне, ожидая выздоровления больного. Через шесть дней
