любимая поэма?
-- О, есть одна,-- ответила она, и лицо ее оживилось. Иво дал ей лет
сорок, или даже больше, во время первой встречи, затем узнал ее истинный
возраст, сейчас же она, казалось, сбросила лет шесть. Люди кажутся более
живыми, когда говорят о том, что любят.-- Это очень грустная поэма, но все
выглядит так, как в жизни. Я не помню ее наизусть, но она все же моя любимая.
Это про Иисуса Христа, как они убили его, когда он вышел из лесу. Как бы я
хотела вспомнить хоть немного...
В лес вошел хозяин мой
Полон любви и стыда,
-- "Баллада о Хозяине в Лесу",-- сказал он.-- Ланье.
-- Да, да, я все забыла, но это она! А откуда вы знаете?
-- Я немного знаком с его поэзией. Ну, это длинная история, сейчас это
не имеете никакого значения.
-- Да конечно же имеет, Иво! Он такой прекрасный поэт, я точно знаю...
вы должны досказать стих. Думаю, я вспомню... Когда Смерть и Позор добьют
его...
Когда он вышел из леса,
Они затащили его под деревья
И на дереве его распяли.
На глазах ее были слезы, но они не капали в невесомости.
-- Он нашел покой в лесу, а они распяли его на дереве. Какой ужас,--
она на секунду задумалась.-- Но вы не сказали мне, откуда знаете Сиднея
Ланье.
Иво был тронут ее искренним вниманием и интересом.
-- Это была просто детская игра. Видите ли, никто из нас не знал
настоящих родителей.
-- Вы не знали? Иво, где же вы были?
-- Участвовал в проекте. Они собрали представителей всех рас и
смешивали их в течение двух поколений, в результате получились дети, которые
были чем-то средним. Идея была следующая -- получить реликтового человека,
по крайней мере его эквивалент, по крайней мере до того, как произошло
разделение на расы. Чтобы узнать, будет ли он лучше, чем... ну, белые, черные,
желтые или коричневые. Они стремились уменьшить культурное влияние и
уравнять всех, так что у нас не было родителей. Только воспитатели.
-- Это же кошмар, Иво! Я ничего об этом не знала...
-- Все было не так уж и плохо. На самом деле жилось нам здорово. Мы
были сыты, одеты, ухожены, у нас было все самое лучшее. Все это
способствовало развитию способностей, как и предполагалось. Но только
когда я покинул проект, я осознал себя не нормальным американцем.
-- Не...
-- Нас считали цветными.
-- Это же не имеет никакого значения, по крайней мере, в Америке.
Он не стал развивать тему.
-- Как бы там ни было, у нас не было родителей или родственников, и
некоторые из нас выдумали их. Все было всерьез. Мы выбирали персонажи из
истории и достраивали свою родословную, начиная с них. Можно было,
разумеется, выбирать со всего света, из любых времен и народов. И каждый
должен был показать, что чем-то похож на своего предка, а чем-то -- нет. Моим
белым предком был Сидней Ланье.
-- Это так мило, Иво. Но почему вы выбрали именно его?
-- Причиной, думаю, была игра на флейте. Ланье был прекрасным
флейтистом, наверное, лучшим в мире на то время. Прежде, чем стать
серьезным поэтом, он несколько лет зарабатывал на жизнь как флейтист в
одном известном оркестре, хотя у него был туберкулез.
Она нахмурилась:
-- Флейта? Я не понимаю, Иво. Вы что, играете на флейте? Вы взяли ее с
собой? Вы, должно быть, хороший музыкант?
-- Да. Флейта -- единственное, что я взял с собой. Ланье поступил бы
так же. Думаю, что у меня способности к музыке. Еще одна моя врожденная
способность, наряду с логическим мышлением, и хотя я над ней не работал, на
флейте играю лучше, чем любой другой.
После очередного сеанса макронной связи, уступив ее просьбам, он
собрал флейту и заиграл. Звуки странно искажались в ограниченном
помещении, но она слушала восхищенно.
Для нее? Он играл для себя, потому что любил флейту. Он лелеял
инструмент, звуки лились из него, казалось, что он и флейта это всего лишь две
промежуточные остановки на пути мелодии от композитора к слушателю. Он
жил каждой нотой, его душа очищалась и рвалась наружу, он воскресал вместе
с мелодией. Эта музыка приближала его к Сиднею Ланье.
После этого случая музыкальные паузы стали постоянными -- он
получал удовлетворение от игры, а Беатрикс искренне восхищалась. Он играл
для холодных равнин Шена-спутника, для гигантского Нептуна, нависшего над
горизонтом Тритона (Тритон всегда был повернут одной стороной к Нептуну,
а вращение Шена давало возможность иногда наблюдать эту впечатляющую
картину) -- он привнес в их ссылку дух Земли.
Иногда он отвлекался от галактических потоков и рассматривал Землю,
читал заголовки газет, так как Беатрикс всегда живо интересовалась делами,
происходящими дома. По многим причинам эти вахты с ней становились для
него настоящим отдыхом.
А в это время внизу происходили значительные перемены. Если
коньком Иво была игра на флейте, то Гротон всей душой отдавался
строительству.
-- Проблема в следующем,-- пояснял он.-- Информация -- это еще не все.
Объемы конкретной работы, необходимой для возведения элементарного
убежища в таком месте, принимая во внимание температуру, гравитацию и
атмосферный состав, колоссальны. Резка, подгонка, доводка, уплотнение,
подъемные работы, испытания -- все вместе многие тысячи человеко-часов, не
говоря уж о необходимости механизации! Так вот, я хотел бы знать, как
колония типа нашей, имея макроскоп, атомный двигатель и планетарный
модуль может преобразить мир вроде Тритона, скажем, за шесть месяцев. Где-
то должна быть такая программа, вот и найдите ее!
Иво нашел ее. Одна из дальних галактических станций передавала
полное описание, от А до Я, начиная с того, как направить тепло работающего
ракетного двигателя технологии первого типа для использования его на
планете и кончая правилами этикета на дружеской вечеринке.
Гротон целый месяц возился, создавая электронное чудовище -- что-то
вроде управляемого дистанционно галактическим лучом робота. Это
устройство существенно облегчало сборку других машин, и дела пошли лучше.
Небольшая фабрика плавила скалы Тритона, смешивала расплав с веществом,
извлекаемым из океана, в результате получался твердый, прочный,
газонепроницаемый, непроводящий материал, который образовывал надежное
соединение с куском такого же материала за несколько часов, при любой
температуре, достаточно было только прижать поверхности.
Другие устройства подтаскивали огромные блоки "галактита", легкие в
условиях неполной гравитации, но обладающие все той же инерцией -- ведь
гравитационная и инерционная массы равны, к месту на берегу озера, которое
Гротон избрал в качестве форпоста человечества на Тритоне. Вскоре здесь
вздымалась уже пирамида из блоков сорока футов в поперечнике, полностью
герметичная. Со шлюзами было несколько сложнее, но через неделю работ,
направляемых галактической передачей, они были изготовлены.
Затем замок был накачан воздухом, освещен, обогрет и, в конце концов
мог принимать земную колонию под свои гостеприимные своды.
К тому времени пришло время дежурств Афры. Беатрикс отстояла
несколько вахт подряд, и все решили, что необходимо сменить ее. В это время
Иво разгребал завалы информации, необходимой для программирования
машин Гротона. Он с трудом представлял себе значение многих терминов и
вынужден был часто брать уроки по элементарной электронике у Гротона. Но
он не осмеливался черпануть хоть немного знаний из самой программы, ведь
рядом находился разрушитель. Он вынужден был действовать в полном
неведении, и это было чертовски утомительно.
Кроме того, было нелегко оставаться наедине с Афрой. Она была
слишком красива, слишком умна, слишком остра на язык. Иво вряд ли бы смог
ее в чем-то обвинить, но невозможно было воспринимать равнодушно ее
утонченную холодность.
-- Вы никогда не знали своих родителей? -- спросила она во время
одного из перерывов.
-- Никто из нас не знал.
Очевидно, Беатрикс рассказал остальным об их беседах. Ну что ж, он не
просил ее молчать.
-- Сколько вас было там?
-- Триста тридцать. Разумеется, были и другие группы, других
возрастов; все были собраны по годам, разница в возрасте не превышала
несколько месяцев.
Почему она вдруг так заинтересовалась его прошлым? Праздная
болтовня, желание просто убить время?
-- Так значит вы, Брад и Шен одного возраста?
-- Да.-- Он увидел ловушку лишь после того, как ответил. Брад говорил
ей, что группы были разные, а он только что признал обратное.
Повисла томительная тишина, и он в конце концов решился прервать
ее:
-- Замысел был в том, чтобы соединить...
-- Я знаю,-- и затем, как бы заглаживая резкость,-- Трудно поверить,
что Брад был цветным. Я об этом даже не подозревала.
Рудиментарный шовинизм Афры, о котором Иво боялся догадываться,
проявил себя, и для Иво это было потрясением.
-- Мы выглядели по-разному, но в среднем пропорции были одинаковы.
Брад, например, получился светлокожим, а были и намного темнее меня.
Неужели это имеет значение?
Дурацкий вопрос.
-- Да. Имеет, Иво.
Она отвернулась и долго смотрела на лед за иллюминатором.
-- Ах, да. Я знаю, я должна сказать, что я -- девушка, выросшая в
двадцатом веке в Джорджии, воспитанная без предрассудков. Я знаю, что
важно, каков сам человек, а не каково его происхождение, и что все равны в
нашем обществе. И что кажущаяся неполноценность цветного населения
является следствием их социального и экономического положения, а не
генетической основы. И я понимаю, что когда черные устраивают пожары в
своих гетто и грабят магазины, то это находит выход разочарование в жизни --
они видят, что самодовольное белое большинство более века правит всем. И все
мы должны работать вместе, все расы и народности, чтобы построить новое
общество и искоренить пережитки прошлого. Но я же хотела выйти замуж за
него! -- Она повернулась к нему, ухватившись за поручень: -- Я просто не могу
любить негра! Не знаю почему. Вся моя жизнь...-- Она отпустила поручень и
поплыла, закрывая руками лицо.-- Брад, Брад. Я ведь любила тебя.
Проклят всюду. Иво не раскрывал рта, памятуя о тысячах гадких
способах напомнить ему о его расовой неполноценности, он их хорошо изучил
с тех пор, как вышел из проекта. Либералы любили объявлять дискриминацию
достоянием истории, но что-то никто из них не жил по соседству с
негритянскими семьями. Официально сегрегация не существовала, но он
быстро обнаружил, что в жизни все по-иному. Он знал, что вакансии,
объявленные как рабочие места "равных возможностей", вдруг оказывались
"занятыми", когда появлялся цветной аппликат, и вновь открывались для
белых. Брад решил проскочить, пошел слишком быстро и оказался слишком
высоко, чтобы пострадать, когда просочилась правда.
И, по-видимому, правда не достигла на станции ушей Афры. Иво
проскакивать не рискнул и получил свое. Он был на одну треть европеец, на
одну треть негроид и на одну треть монголоид, а это означает -- негр.
4 = 1/3C + 1/3M + 1/3N = N
Он был глупее, чем чистокровный белый, хотя даже придуманные
белыми тесты показывали обратное, он был менее чистоплотен, хотя мылся не
реже, чем они, и чистил зубы популярной пастой; он был цветным -- и все тут, и
каждый в Америке знал это, что бы там ни заявляли публично. В жизни это
выглядело, как "Убирайся, ниггер!" в 1960, или твердая вежливость отказов в
1970, или спонтанная слепота в 1980,-- он был чужим в этом обществе.
На это просто нельзя было реагировать. Ненависть порождала
ненависть, и каждый раз, когда он видел мертвенно-бледную кожу у
незнакомца, он тут же напрягался и думал: "Белый!" -- каким бы объективным
он не старался быть. Тем не менее, он безоглядно влюбился в женщину с самой
белой кожей в мире...
Афра опомнилась и продолжила:
-- Я знаю, я не права. Но не могу изменить это так быстро. Я могу
называть себя белой шовинисткой, чувствовать вину -- но это внутри меня, это
моя природа.-- Она посмотрела на него так, что ему стало больно.
