встревожило меня: я ожидал прибытия капера к началу октября.
Переждав еще неделю, очень обеспокоенный, я вместе с Уэнтом и
Реджинальдом вышел в море на розыски. В трехстах милях от
острова мы встретили подбитый капер и узнали от Диего и Антони о
судьбе доверчивых парламентеров.
Я поручил Джону Бутби, бывшему боцману с "Окрыленного",
довести "Трех идальго" до нашей островной бухты и приготовить
остров к обороне на случай высадки врагов. Диего, Антони, Дика
Милльса, Уэнта и Кольгрева я взял на борт "Толосы" и пустился
догонять эскадру Грелли. В Капштадте мы застали два подбитых
судна этой эскадры - бриг "Орион" и фрегат "Король Георг III".
Мы узнали, что наши доверчивые парламентеры отправлены в Англию
на фрегате "Адмирал Ченсфильд". В Плимуте, куда мы пришли за
фрегатом, нам удалось установить, что "Адмирал" проследовал в
Бультон. Газеты уже поместили подробности боя эскадры с
"пиратским крейсером" и сообщили, что король повелел назначить в
помощь лорду Ченсфильду целую комиссию для ускорения суда и
следствия по делу преступного Брентлея и злодейских пиратов. По
сведениям газет, комиссию возглавил новый канцлерский прокурор
сэр Голенштедт, лишь недавно прибывший в Лондон после
двадцатилетней службы в Индии. Это означало, что никто в
Бультоне, в том числе и лже-Райленд, не знал этого господина в
лицо...
- Яхта зайдет в испанские воды и высадит в Кадиксе маленький
десант. Дику Милльсу, братьям Бингль и Антони Ченни придется
совершить путешествие в Италию. Джордж открыл нам удивительные
вещи о происках некоего Кремпфлоу.
- Алекса Кремпфлоу? Совладельца "Белого медведя"? Приспешника
лжемилорда?
- Похоже, синьор Брентлей, что это слуга двух господ, как
говорится в одной доброй старой комедии... В Италии мои мальчики
сядут ему на хвост... А "Толоса" возьмет курс на известный вам
остров. Там, в моем доме, синьора Доротея с радостью окажет вам
гостеприимство, капитан. Меня, Чарльза и Реджинальда ожидает
потом дальняя дорога, и мистер Уэнт, махнув рукой на приисковое
золото, намерен проделать ее вместе с нами: мы выжмем из
"Толосы" все ее двадцать узлов, чтобы побывать в Калькутте и
летом вернуться в Бультон.
- А... ваш сын, синьор Диего?..
- Диего вернется на командный мостик "Трех идальго". Мальчик
найдет этому кораблю доброе применение во Франции, где народ
поднялся против тиранов. Вымпел корабля украсится девизом
восставшего народа: "Свобода! Равенство! Братство!"
Ночная катастрофа на Терпин-бридже вызвала смятение в
Бультоне. Граждане гадали о личности нового Гая Фокса. Иные
проповедники усмотрели в этом событии новые происки Вельзевула,
под чьим черным знаком протекал весь конец мятежного,
богомерзкого века. Другие голоса не возводили напраслины на
черта с его устаревшим арсеналом козней. Эти голоса по-иному
толковали все происшествие: кто-то, мол, побряцал увесистой
мошной, чтобы обратить в прах лондонских инспекторов...
За истекшие две недели после взрыва граф Ченсфильд всего один
раз покидал поместье: чтобы почтить своим присутствием похороны
погибших. Бультонцев поразила страшная перемена в его облике.
Прихрамывая, он пешком проследовал за гробами от собора до
кладбища. Команда "Адмирала" почтила похороны своего капитана
пушечным залпом. Он грянул с фрегата в ту скорбную минуту, когда
граф Ченсфильд бросил первую горсть песка в могилу Джозефа
Лорна. При звуке залпа лорд-адмирал вздрогнул... После
возвращения с похорон потянулись дни затворничества. Изредка
милорд прогуливался пешком по парку. В эти минуты никто не смел
приближаться к нему. Лицо графа сделалось изжелта-бледным,
взгляд - горящим и злым; он стал сильно сутулиться и на ходу
смотрел не вперед, а в землю.
В конце второй недели после сочельника, перед самым днем
"Трех святых королей", бультонцы зашептались о прибытии из
Лондона полковника Хауэрстона, начальника секретной канцелярии
при военном министре.
...Граф Ченсфильд, ссутулясь, сидел у огня и слушал ветер в
трубе. Груда нечитаных газет валялась на столе и уже покрывалась
пылью и трубочным пеплом. Владелец поместья гнал из кабинета
прислугу, избегал расспросов дочери. Блюда камердинер приносил в
кабинет; уносил он их почти нетронутыми.
На столике около камина лежала длинная глиняная трубка. Граф
потянулся за нею и нечаянно расплескал вино из серебряной чаши.
Красный свет углей падал на пролитую жидкость... Зрачки лорда
Ченсфильда расширились. Несколько мгновений он тупо смотрел на
пятно. Ему казалось, что оно растет и что под ним не белая
скатерть, а почернелый от копоти снег...
Голос камердинера вывел графа из задумчивости.
- Полковник Эмери Хауэрстон, сэр.
- Что такое?
- Угодно ли вашей милости принять полковника Хауэрстона?
- Хорошо. Проси. Стой! Убери эту проклятую скатерть...
Лорд-адмирал подошел к письменному столу и открыл ящик;
маленький двуствольный пистолет молниеносно перекочевал оттуда в
карман сюртука...
Полковник, входя, по-военному отдал честь, а затем сердечным,
дружеским жестом протянул обе руки навстречу хозяину.
- Граф, позвольте выразить вам мое глубокое соболезнование.
Сколько горестных утрат! Его величество скорбит вместе с вами,
милорд! Наконец, эта неслыханная по наглости история с
лондонской комиссией...
- На действия комиссии я буду жаловаться его величеству,
прося заступничества против низкой и возмутительной клеветы,
сбором которой эта ваша комиссия занималась в Бультоне!
- Да помилуйте, милорд, ни один член нашей комиссии не
покидал Лондона. Вся история с комиссией - это же чистейшая
мистификация! Тайные злоумышленники, очевидно, сообщники
арестованных пиратов, обманули весь город и освободили пленников.
Граф Ченсфильд, ошеломленный, не устоял на ногах. Он почти
упал в кресло. Мозг его был еще не в силах охватить случившееся.
Он, лорд-адмирал Ченсфильд, одурачен!.. Напрасно погублены
ближайшие друзья. Он одурачен! Но кем же, кем?..
Лицо собеседника расплывалось в глазах Грелли. Сохранить
самообладание почти не было сил! Полковник пожал плечами:
- Ни одно судно в тот вечер не покидало Бультонского порта.
Кортеж выехал из города и был взорван на Тепин-бридже. Где же
узники и их сообщники из мнимой комиссии или, по меньшей мере,
их трупы? На небо они вознеслись, что ли?
Владелец Ченсфильда ничего больше не слышал. Он задыхался и
готов был рвать на себе одежду. Трубка, задетая его локтем,
упала и разбилась.
- Поверьте мне, милорд, сколь велико всеобщее сочувствие
вам... - продолжал полковник. - Перед лицом революционных
потрясений во Франции... Милостивое расположение к вам его
величества и сэра Питта... Боже мой, сэр, позвольте поддержать
вас! Люди! Слуги! Эй, кто там! Скорее сюда!
Камердинер вбежал в кабинет.
- За доктором, быстрее! Мне кажется, у милорда удар!
Изабелла сидела у постели больного. Ее батюшка выздоравливал,
но левая сторона его лица и левая рука отнялись. Консилиум
врачей из Голландии и Англии предписал больному полный покой,
успокоительное чтение вслух, а затем продолжительное лечение на
водах. Изабелла сама посвящала все вечера успокоительному чтению
для больного.
- Папа, хочешь, я прочту тебе хорошую детскую сказочку про
зверей? Ее напечатал "Бультонс Адвертайзер" в своем
рождественском приложении. Она очень смешная, немножко страшная
и совсем не длинная.
- Читай, девочка, - покорно согласился больной.
Изабелла развернула цветное рождественское приложение и прочла
заглавие занимательной новеллы:
- "Сказка про кита, который раньше был леопардом, а потом
сделался гиеной"... Папа, да что с тобой?
Изабелла выронила газету и опрометью бросилась за леди Райленд.
- Ему опять хуже! - закричала Изабелла в испуге. - У него
опять перекосилось лицо!..
21. ПАСТЫРЬ И АГНЕЦ
Около памятника герцогу Фернандо Медичи близ Ливорнского
порта на скамье, предназначенной для отдыха пешеходов,
развалился пожилой иностранец в коричневом плаще. Поза его была
небрежной, физиономия, чуть-чуть обрюзгшая, выражала скуку и
недовольство. Рыжую широкополую шляпу с пером он насадил на
собственное колено, подставив лысеющее темя февральскому солнцу.
Трость, довольно массивную, с набалдашником в виде головы борзой
собаки, иностранец прислонил к скамье.
Всякий раз, когда к его скамье приближался торговец фруктами
или просто беспечный ротозей из уличных мальчишек, владелец
трости брался за нее с таким сердитым видом, что зевака сразу
ускорял шаги и уже издали опасливо оглядывался на свирепого
синьора. Зато при виде каждой дамы, проходившей даже на самой
дальней дистанции, иностранец на скамье приосанивался и
победительно подкручивал усы, уже и без того напоминающие своей
формой венецианскую гондолу с высоко поднятым носом и кормой.
Искусственному черному колеру этих усов мог бы позавидовать
любой из четырех бронзовых мавров, украшающих ливорнский
памятник.
Башенные часы на площади пробили два; этим они, по-видимому,
положили конец продолжительному отдохновению усатого иностранца.
Он надел шляпу, сунул трость под мышку и отправился к отелю
"Ливорно".
Нищий старик в рваном плаще, взывавший к милосердию прохожик
только молчаливыми поклонами, поглядел вслед удаляющемуся
господину. Когда тот пересек площадь, старик взвалил на плечи
котомку и покинул свое место за памятником с четырьмя маврами.
Позади усатого господина двигалась в одном с ним направлении
кучка французских матросов. Они не спеша шли от набережной и
присматривали себе местечко, где бы скоротать время до вечера.
Нищий старик догнал матросов и побрел следом за ними, время от
времени поглядывая через матросские плечи вперед, на рыжую шляпу
иностранца.
Вскоре шляпа скрылась в подъезде отеля, а нищий старик,
отстав от матросов, завернул во двор какого-то торгового дома.
Выбрав укромный уголок между ящиками и тюками, нищий снял с плеч
поместительную котомку, выложил из нее вещи и вывернул
наизнанку, превратив нищенскую суму в очень приличный дорожный
мешок, куда он спрятал свои отрепья и жалкое подобие шляпы. В
числе извлеченных вещей оказался легкий синий плащ, берет,
кружевной галстук и зеркало. В две-три минуты нищий преобразился
в типичного старого артиста или художника. Он расчесал волосы,
удалил с лица бороду и придирчиво освидетельствовал перед
зеркалом свои баки, чтобы убедиться, надежно ли они приклеены.
Наконец, взяв за кожаную ручку дорожный мешок, старик бодро
зашагал к гостинице "Ливорно".
У хозяина отеля, восседавшего за конторкой, человек заказал
себе на сутки номер, записав в книге приезжих свое имя: "Карло
Морелли, художник. Верона".
Делая эту запись, гость пробежал глазами всю страницу с
именами постояльцев прибывших в последние дни; в верху листа он
нашел запись: "Тамазо Буотти, доктор богословия. Венеция".
Против этой фамилии стояла цифра "12".
Веронский художник проговорил с подкупающей вежливостью:
- В прошлом году я жил у вас в двенадцатом номере. Меня
пленил вид из окна. Я хотел бы занять снова именно этот номер.
- К сожалению, он освобождается только завтра. Но точно такой
же вид вы могли бы иметь из соседнего, десятого, номера, синьор.
- Спокойные ли там соседи? Мне очень не хотелось бы попасть в
соседство дам с детьми.
- Синьор, в таком случае - это наилучший выбор! Номер
двенадцатый, смежный с десятым, занят почтенным одиноким ученым.
Сейчас у него находится первый посетитель за несколько дней.
Лучшего соседа нельзя желать. Обычно мы сдаем оба номера вместе
- они связаны между собою дверью, - но я ручаюсь вам, что это
нисколько не нарушит вашего покоя, сударь.
- Отлично! Могу ли я уже занять свою комнату?
- Разумеется!
Оставив в руке хозяина серебряное скуди и удостоившись титула
"эччеленца", художник из Вероны поднялся во второй этаж. В
полутьме коридора он с большой осторожностью вставил ключ в
замочную скважину своего покоя, опасаясь вызвать малейший шорох.
Открыв дверь, он с такими же предосторожностями запер ее изнутри
