- Это уже пройденный этап.
- Газ взорвался, нефть пошла. Метеорит тут ни при чем.
- Это ма-аленькая-ма-аленькая комета!
- Ой, я газовую плиту потушил, когда меня забирали?!
- Мура это все. Тунгусского метеорита никогда в жизни не
существовало.
- Как вы сказали?
- Как сказал, так и сказал. Не было его.
- Оригинально! А очевидцы?
- Друзья мои...
- Не было очевидцев.
- Ор-ригинально! А поваленные деревья в тайге?
- Не было деревьев. Я не видел.
- Ор-ригинальная гипотеза!.. А фотографии, а научные экспедиции?
- Всего этого не было. НЕ БЫ-ЛО.
- А экспедиция Кулика!?
- Кулик ходил по болоту.
- А Аристарх Кузанский?!
- Ой, не могу!
- Ор-ригинально... Вы ищите Тунгусский метеорит, чтобы доказать, что
его не было...
- Я его не ищу. Что вы заладили - ор-ригинально, ор-ригинально...
- А что вы все - небылонебылонебылонебылонебылонебылонебылонебыло...
- Друзья мои, перестаньте ссориться! - в который раз призвал Федор
Федорович.
И так до самого ужина.
Наконец все было при нем: справка о выходе в космическое
пространство, двубортный костюм, чемодан и сломанный вечный двигатель.
Федор Федорович раздал своим членистоногим друзьям окаменевшие пирожки с
повидлом и пожелал им счастливого пути и мягкой посадки в Крабовидной
туманности.
Он спешил домой, но вернулся слишком уж поздним вечером, когда у Дома
на набережной еще не рассеялись запах духов "Черная магия" и дымок от
черного "форда". Федор Федорович насторожился, но не поверил запахам. Во
тьме наощупь поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру... Потом
постучал, но стука не услышал. Зажег спичку. Дверь почему-то превратилась
в черный дермантиновый пуфик, оббитый серебристыми гвоздиками, - при
желании эту дверь можно было бы сравнить со звездной панорамой в
планетарии. Но Федор Федорович испугался. Он пнул эту странную дверь
ногой, хотел открыть ключом - но замок тоже сменили.
Все изменилось, хотя номер квартиры остался прежним.
Федор Федорович разогнался, вышиб плечом звездную дверь и ворвался в
квартиру.
Это была и его и не его квартира. Он не мог сообразить, что здесь
изменилось... Шлепанцы в прихожей были его, и огнетушитель - тоже; но все
остальное изменилось. В комнате на крюке висела граненая, как стакан,
люстра... Стол стоял, полированный... Вместо книжных стеллажей какие-то
полированные и стеклянные то ли шкафы, то ли буфеты, в которых многократно
отражался Федор Федорович. Скользкий пол какой-то...
Вошел на кухню - там черт знает что. Вся в белом кафеле, как мужской
туалет в психдиспансере. Опять кто-то газовую плиту притащил...
Заглянул в совместный санузел - знакомый рыжий таракан бежал по
голубому унитазу.
Федор Федорович на коньках подъехал к окну и выглянул. На улице тоже
что-то не так... Луна, думая, что ее не видят, нюхала духи "Черная
магия"... Вечный мусорник куда-то исчез...
Все, все изменилось!
"Книги!" - вспомнил Федор Федорович.
Книги он обнаружил в югославском буфете - целую полку блистающих
макулатурных книг, которые Мама с Людмилой Петровной рекомендовали ему
читать взамен сожженных. Федор Федорович с жадностью стал разглядывать
корешки... Тут были "Анжелика", "Проклятые короли" и прочие пирожки с
повидлом.
Федор Федорович беспомощно заскользил по паркету.
Ага, вот, кроме шлепанцев, еще что-то знакомое... Все-таки это его
квартира!
Он схватил лежащую на софе "Аэлиту".
"Дорогому папочке, - прочитал он, - от любящей доченьки. Вышла замуж
за Сына Неба. Не обижайся. Ждем тебя в Сан-Франциско. Кеша пришлет вызов.
Твоя Аэлита".
Федор Федорович постоял, подумал и пробормотал:
- А я остаюся с тобою... Не нужен мне берег турецкий...
Кажется, он по-настоящему начал сходить с ума. Всю ночь он ходил по
паркету и пел эту старинную песенку: "А я остаюся с тобою, родная навек
сторона..." Иногда замолкал, останавливался, открывал наудачу "Аэлиту" и
вслух прочитывал несколько фраз.
"Вот отчего текли слезы по морщинистым щекам Лося, - читал Федор
Федорович. - Птица пела о той, что осталась за звездами, и о седом
морщинистом, старом мечтателе, облетевшем небеса".
От этого чтения, пения и топота проснулось районное начальство. Свет
оно не включало и заходить в квартиру боялось. Так всю ночь и слушало: "Не
нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна".
Утром Федор Федорович под дождем без пиджака и без зонтика отправился
в "Продмаг". Поковырял пальцем черном фасад Дома на набережной. Специально
пересек асфальтированный мусорник и топнул по нему ногой. Там, под
асфальтом, что-то забулькало.
Федор Федорович утвердился в своем намерении. В "Продмаге" он
попросил продать черную бельевую веревку. Варвара Степановна испугалась и
ответила, что у нее в "Продмаге" никакой веревки нету, вот вам крест,
Федор Федорович. Выпейте водички, вы насквозь промокли.
Но Федор Федорович и в лучшие времена не пил, разве что бутылку на
четверых в кустах сирени. Он отправился в облупленный пустой универмаг, но
Варвара Степановна успела предупредить:
- Черную веревку не продавать! Никакую не продавать!
К его приходу все веревки попрятали, универмаг вообще опустел. Но
Федор Федорович и тут не настаивал и жалобных книг не требовал. Вообще, не
собирался превращаться из дон кихота в бонапарта, чтобы мстить за
поруганные книги и крушить районное начальство. Он просто ходил по пустому
универмагу и приглядывался к мужским галстукам. Ему понравились самые
длинные, цвета хаки. Примерил к шее, купил три штуки и вернулся домой.
Звездная дверь в потусторонний мир осталась открытой, но в нее никто носа
не сунул.
Федор Федорович связал два галстука морским узлом и опять примерил.
Третий галстук не понадобился. Он залез грязными ботинками на полированный
стол и принялся снимать люстру. Потолок был невысок, удобно. Аккуратно
отсоединил провода, снял люстру, подвис на крюке. Крюк держался мертво -
Вова-электрик, наверно, впервые в жизни не схалтурил.
Все правильно. В самом деле, что оставалось делать Федору Федоровичу?
Айзек Азимов не ответил, Рей Бредбери прислал отписку... Превращаться в
Бонапарта, уезжать в Сан-Франциско или идти начальником штаба гражданской
обороны сахарного завода?
Все правильно.
Федор Федорович начал вязать петлю, хотя мешал узел на галстуках. Но
узел - не беда.
"Кажется, все", - подумал Федор Федорович.
Он опять взгромоздился на стол и привязал галстуки к крюку - тоже
морским узлом.
Да, забыл, нужно написать предсмертное послание Дон Кихота скифским
запорожцам и сказать им все, что он о них думает.
Для этого дела нужны карандаш и бумага, соображал Федор Федорович, но
как их найти в этом потустороннем мире?
Пока Федор Федорович искал карандаш, на подоконнике трагически
зазвонил испорченный вечный двигатель... Как он туда попал? Возможно,
Федор Федорович поставил его туда? Может быть. Реальной представляется
другая версия - будильник САМ очутился на подоконнике. Все простые вещи
любили Федора Федоровича - и огнетушитель любил, и погибший в костре
черно-белый телевизор любил, и выброшенное на свалку самораскладное кресло
любило, а теперь вот испорченный вечный двигатель забрался на подоконник,
вопил благим матом и мешал умирать Федору Федоровичу. (А карандаш попросту
спрятался на софе под Аэлитиной подушкой и тянул время, чтобы Федор
Федорович одумался.)
Федор Федорович не собирался бить будильник по голове. Он ожидал,
когда тот охрипнет и замолчит. Но испорченный будильник завелся и не хотел
останавливаться: вопил, и вопил, и вопил... Нельзя же, в самом деле,
вешаться под этот вечный звон в ушах...
Федор Федорович подошел к окну и, как собаку, погладил испорченный
будильник по голове. Тот захлебнулся, закашлялся...
"Дождь вроде затих..." - глянул в окно Федор Федорович. И еще он
увидел в окне: на новую асфальтовую площадку, которая потихоньку опять
превращалась в мусорник, въезжал огромный грязный автомобиль.
"Мерседес-бенц", - подумал Федор Федорович, успокаивая будильник.
Из грязного "Мерседес-бенца" выбрался невысокий, толстоватый,
буржуазного вида пожилой человек с тяжелой тростью. Его встречала целая
свита из районного начальства. Мама раскрыла над этим буржуем черный зонт.
Людмила Петровна переводила, начальство внимало, а к подъезду Федора
Федоровича мчалась по лужам толстопятая Варвара Степановна с телеграммой
из Министерства иностранных дел.
- Мистер Герберт Уэллс спрашивает... - переводила Людмила Петровна, -
...какого черта вы тут делаете во мгле семьдесят пять лет?
- Переведите, что мы ему покажем сахарный завод, - отвечало
начальство.
Варвара Степановна вбежала в квартиру и отчаянно закричала:
- Федор Федорович! К вам Герберт Уэллс приехали!
Борис ШТЕРН
ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ
или
КРАТКИЙ КУРС СОЦРЕАЛИЗМА
"Где выражение зла, которого должно избегать? Где
выражение добра, которому должно подражать в этой повести?
Все хороши и все дурны.
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами
души, которого старался воспроизвести во всей красоте его
и который всегда был, есть и будет прекрасен, - ВРАНЬЕ."
Экономист Н.Ильин,
"Граф Толстой, как зеркало партийной
организации и партийной литературы"
1. РАЗВИТИЕ РЕВОЛЮЦИОННОЙ СИТУАЦИИ ВО ВСЕЯ-РУСИ
1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ СОЦРЕАЛИЗМА
В некотором ханстве, в некотором подпространстве, в ненашенские
времена жил да был во Всея-Руси богатырь с чуднЫм именем-отчеством
Соцреализм Максимильянович.
Как, спрашиваете, жить с таким именем?
Так вот и жить, пока не сгноят в лагерях или не прирежут цензурой -
не бросаться же под поезд, если ты не Илья Муромец, а какой-нибудь хрен с
бугра? Назвали - и назвали. Живи пока...
С папой и мамой богатырю Соцреализму повезло. Он родился под знаком
Буревестника на острове Капри в результате внебрачного романа популярного
пролетарского писателя Максимильяна Горькина с красивейшей цыганской
актрисой того ненашенского времени Ариадной Мариновой из Малого театра
МХАТ имени Немировского и Станиславича-Данченко одновременно.
2. ЧЕМОДАНЧИК С ДВОЙНЫМ ДНОМ
- Очень своевгеменный гоман! Пгекгасный получился гебенок! - слегка
картавя, воскликнул по сему случаю тогда еще мало кому известный
богатырь-экономист Н.Ильин (сказать по правде, его вообще никто не знал) и
буквально в одну ночь, не задумываясь, накатал молочными чернилами
эпохальную статью "Граф Толстой, как зеркало партийной организации и
партийной литературы", в которой ударил в Царь-Колокол и призвал Всея-Русь
к топору против Чудища Облого, Стозевого и Лаяйющего под лозунгом:
"ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВМЕСТНАЯ ВЛАСТЬ!"
Под утро перечитал написанное, схватился за рано облысевшую
сократовскую голову, прижмурил глаза, с наслаждением вытянулся в кресле и
воскликнул:
- Ай, да, Пушкин, ай, да, сукин сын! Какая глыба, а? Какой матерый
человечище!.. До этого графа подлинного мужика в литературе не было!
Допил молочные чернила, скушал хлебную чернильницу и, очень довольный
