совсем с другим выражением лица. Я взял карточку у Валеры и прочитал. На
одной стороне было написано: "Пописташ Самуил Парфгнович, врач-венеролог", а
на другой стороне теперь значилось "Розенкранц Пафнутий Адамович, профессор
черно-белой магии".
-- Ну ни хуя ж себе! - удивился Валера и снова вынул нож - Ща я ее на
мелкие кусочки изрублю!
-- Ты что, Валера, решил "Жглтые страницы" выпускать? - сказал я и
сунул карточку в карман - С карточкой мы потом разберемся. Пошли трубу
искать. А все же, хотел бы я знать, что это за Пунтиллятор Шмульдерсона...
Не нравится он мне...
Мы вышли снова в коридор и двинулись вперед. Коридор казался
бесконечным: мы шли и шли, лампы на потолке встречались все реже, и поэтому
становилось все темнее. По всем разумным понятиям мы уже давно должны были
упереться в какую-нибудь стену, потому что шли явно по прямой и прошли не
менее километра, ни разу никуда не сворачивая. Постепенно темнота так
сгустилась, что мы почти перестали различать, где мы идем. С обеих сторон
были сплошные металлические стены, без дверей, вдобавок сам коридор сильно
сузился.
-- Может назад повернем? - спросил я Валеру.
-- А как же труба?
-- Может она вовсе и не здесь, может мы зря ее тут ищем?
-- А где же по-твоему эту чгртову трубу искать? В Пунтилляторе
Шмульдерсона?
-- Валера, ты зря смеешься! Я тебе говорю, не нравится мне это, ну ее
на хуй, эту трубу, давай съгбывать отсюда назад, пока не поздно!
-- Может еще пройдем чуть-чуть? А, Матюша! Ну обидно, столько времени
уже проискали!
Но больше нам искать трубу не пришлось, труба нашла нас сама. Пока мы
шли вперед, обсуждая паскудную карточку и непонятный Пунтиллятор
Шмульдерсона, мы не замечали, как пол становился все более наклонным и
скользким. Заметил я это слишком поздно, когда я вдруг неожиданно
поскользнулся и поехал вперед и вниз со все увеличивающейся скоростью. Звук
падения и сопение сзади подсказало мне, что с Валерой случилось то же самое.
Мы катили по наклонному желобу все быстрее и быстрее, и желоб становился все
круче. Через какое-то время я обнаружил, что я падаю отвесно вниз по
огромной трубе, больно задевая твердые гладкие стенки трубы коленками,
локтями и головой. Воздух сразу стал твердый и упругий, как невидимая
подушка, и засвистел в ушах. От ощущения невесомости меня слегка затошнило.
Рядом со мной, чуть выше, сопя и страшно матерясь, падал Валера.
Я проваливался вглубь неведомой трубы, крутясь и периодически ударяясь,
и вспоминал летящий вниз по трубе мусоропровода цветной телевизор.
-- Валера, как ты думаешь, куда мы падаем? - проорал я.
-- Да наверное, в этот самый Пунтиллятор, блядь, Шмульдерсона, еби его
мать! - ответил Валера откуда-то сверху.
Вокруг было совершенно темно, хоть глаз выколи. Неожиданно что-то
больно ударило меня между ног, в самое интимное место. Я взвыл и, схватив
ударивший меня предмет, ощупал его в темноте руками. Это оказался огромный
разводной гаечный ключ. Я, не подумав, со злобой отшвырнул ключ от себя, и
немедленно услышал Валерин вой, а затем злобную матерщину.
-- Валера! Не бросай ключ - заорал я, но было поздно. Валера ключ уже
бросил.
На этот раз разводной ключ больно ударил меня по копчику и промежности
и застрял между ногами.
-- За такой эротический массаж убивать надо! - в ярости завопил я.
-- Ты сначала из трубы выберись - резонно ответил Валера, ойкая от
ударов об стенки.
-- Главное до низа долететь и не разбиться - сказал я.
-- А ты вообще уверен, что в этой трубе низ есть?
-- Что же мы, всю жизнь будем теперь лететь по этой гбаной трубе?
-- Матюша, ты кого - меня спрашиваешь?
Я попытался стабилизировать свое тело в пространстве, чтобы как можно
реже задевать стенки, но добился только того, что ключ выскользнул у меня
между ног, отскочил от стенки и больно дал мне по голове.
-- Узнаю, чей это ключ, убью падлу! - в гневе завопил я от боли и
обиды.
-- Ключ, наверное, того же, чья и труба - ответил Валера.
-- А труба чья?
-- Да этого, блядь, Шмульдерсона!
По счастью, ключ, который в меньшей степени испытывал сопротивление
воздуха, постепенно обогнал нас и позвякивал где-то внизу. Зато появилась
другая неприятность: труба перестала быть абсолютно вертикальной. В ней
появились небольшие отклонения от вертикали, колена и извивы, и каждый из
них награждал нас чувствительным ударом. Постепенно мы с Валерой
приспособились проходить закругления. Ключ к тому времени обогнал нас
секунды на три. Услышав звук удара ключа об стенку очередного колена, мы с
Валерой сжимались в комок и закрывали голову руками. Колена в трубе
постепенно учащались и вскоре стали совсем непрерывными. Прямо внизу под
нами с грохотом несся разводной ключ, а за ним падали мы с Валерой,
аккомпанируя ключу воплями, стонами и отборным матом.
Часть II. Пунтиллятор Шмульдерсона
Избитые об стенки трубы бока, локти и колени немилосердно болели, и,
как пишут в нежных дамских романах, в моем сердце поселилось отчаяние.
Дурацкая и в то же время пугающая ситуация падения в бездонную трубу не
внушала ничего хорошего и напоминала кошмарный сон. Ругаться мне
расхотелось, к тому же, от боли я уже не мог придумать ни одного стоящего
ругательства и замолк. Притих и Валера. Теперь мы терпели удары и толчки
молча, сопя и стиснув зубы. Так прошло еще минут пять, и тут разводной ключ,
грохотавший где-то далеко внизу, неожиданно затих, а через несколько секунд
мы почувствовали, что труба стала идеально ровной и гладкой. Наше
стремительное падение как будто бы немного замедлилось, а потом стенки трубы
вообще куда-то пропали, во всяком случае, руками и ногами я до них
дотянуться не мог. Зато я кое-как дотянулся до Валеры и ухватил его за
рукав, а затем за обе руки, и мы продолжали падать вместе. Потерять друг
друга в такой малоприятной обстановке очень не хотелось. Затем я
почувствовал, что воздух перестал свистеть в ушах. Вероятно, наше падение
еще замедлилось.
-- Валера, давай о чем-нибудь поговорим, - предложил я - а то что-то
так падать уж больно тоскливо, мысли всякие нехорошие в голову лезут.
-- А о чем ты хочешь говорить?
-- Ну вот я книжку недавно прочитал. Фантастика, сюрреализм - короче
шиза.
-- Как книжка-то называется?
-- "Человек, который хотел знать все".
-- А, ну знаю, это Евгения Бенилова. Прикольно, только как-то уж очень
грустно.
-- А ты ее давно читал?
-- Да месяца три назад, когда у Люськи жил. Она всю фантастику подряд
читает. Я у нее и прочитал.
-- Ну и как?
-- Что как?
-- В смысле, как ты думаешь, чего этот Франц понять хотел? Зачем он на
четвертый ярус поперся?
-- А ты бы что сделал на его месте?
-- А я бы остался на третьем до тех пор, пока не понял бы, что я хочу
понять. Ты понимаешь, знать все, то есть вообще все на свете, как хотел
Франц - нельзя. Головы не хватит всг понять и всг запомнить. Значит, ему
вообще не надо было знать всг, ему надо было понять то, что для него лично
интересно и потом через этот свой личный интерес разбираться во всгм
остальном.
-- Ты понимаешь - задумчиво проговорил Валера - ведь как раз для него
лично и было интересно разобраться сразу во всгм на свете.
-- Так и мне интересно разобраться во всгм на свете. Я и пытался
разобраться во всгм, только я разбирался конкретно, через театр. А ты?
-- Я, Матюша, человек скромный. Мне бы в самом театре как следует
разобраться. Ну а в чем ты хочешь разобраться через театр? И почему именно
через театр?
-- Я не знаю, почему. Это нельзя объяснить. Так хочется, и с этим
ничего не поделаешь. Ты вот разбирался в театре, а я пытался разобраться
через театр с человеческой душой, с жизнью, что ли...
-- Это как?
-- Ну когда пытаешься понять, что за всем этим стоит, почему люди ведут
себя в каждом конкретном случае именно так, а не по-другому, то театр уже
становится вроде не как цель, а как средство. Типа как инструмент. И я
пытаюсь этим инструментом залезть в душу и что-то там померить, пощупать,
потрогать. И когда добрался до чего-то, открыл для себя, почему оно так, а
не по-другому, то как-то легче становится. Помнишь, как осгл сказал, что нет
никакой логики в том, кому и зачем всг это надо? Вот я и пытаюсь в театре
быть режиссером всего этого. Когда ты сам режиссер, то тебе поневоле
приходится понять, зачем тебе всг это надо. И вот тут я и вижу ответ на
ослиный вопрос, на который логика ответить не может. Короче, театр - это моя
точка входа.
-- Какая точка входа?
-- Ну, это наш программист на работе так говорит: "потерял точку входу"
или "нашел точку входа". Это что-то такое в компьютере, куда надо попасть,
чтобы начала работать программа. Я так для себя понимаю, что точка входа -
это как бы место, через которое ты можешь попасть куда тебе надо, чтобы
узнать или сделать что тебе надо. Но для этого надо сперва попасть в свою
точку входа. Без нее ничего нельзя ни узнать, ни сделать. Вот как театр
закрылся, так я и потерял свою точку входа в жизнь, а без нее жить плохо.
Точку входа никакие деньги не заменят. Для жизни эта штуковина - поважнее
денег.
-- Ты не совсем прав, Матюша. Для многих людей деньги - это как раз и
есть точка входа в жизнь.
-- Нет, Валера, вовсе нет. Просто многие люди думают, что с деньгами им
будет легче найти свою точку входа. Они думают, что за деньги до этой точки
можно вроде как на такси доехать, с удобствами. А пешком им неохота, ломает,
да и долго.
-- Так что, ты считаешь, что Франц просто не мог найти свою точку
входа?
-- Так конечно, Валера, это же очевидно. Вот у нас с тобой точка входа
- это театр. У программиста - компьютер. У банкира - банк и капитал. У
астронома - телескоп и звездное небо. А у Франца не было точки входа. Он
хотел пройти к своей истине напролом, прямо через стену. Вот поэтому на
четвертом ярусе его и посадили в одиночку - чтобы он в себе разобрался.
Чтобы нашел свою точку входа. Смотри, ведь там на четвертом ярусе у него был
полный комфорт - библиотека, музыка, кинозал, все было. Все ему дали, кроме
других людей. Чтобы никто не отвлекал, чтобы можно было покопаться в себе. А
он струсил, не стал изучать себя и разбился из окна. Поторопился.
-- Я понимаю, Матюша, о чем ты говоришь. Прав ты, конечно. Можно искать
истину снаружи и рваться куда-то вовне, а можно углубиться в себя и искать
ответ там. Только искать ответ - силы нужны, а он уже все силы истратил.
Помнишь, ты как-то слушал Макаревича: "Теперь ты устал, и тебе все равно,
Как жизни остаток дожить". И ты еще вспомнил про Монтеня, как он писал, что
устал от жизни, и больше не хочет искать истину, как-то так. И потом, ты
пойми, он же раненый был, ему еще какие-то таблетки давали на третьем ярусе,
у него крыша поехала.
-- Ты знаешь, Валера, я не думаю, что это от табле...
Тут я осекся. Мое тело резко вздрогнуло в воздухе, как у парашютиста
при раскрытии парашюта, и мои руки оторвало от Валериных. Одновременно
темнота вокруг нас начала расступаться, появилось слабое розовое свечение,
которое постепенно стало оранжевым, затем желтым, а еще через какое-то время
белым. Меня плавно развернуло и с размаху плюхнуло на что-то мягкое. Затем я
почувствовал еще один толчок - видимо, рядом со мной плюхнулся Валера.
