которая устроила там салон-магазин. Оставшись без работы, мы с Валерой
обосновались сперва в "Техасском рейнджере". Ближе к вечеру мы заходили со
служебного входа, я одевался ковбоем, а Валера - рейнджером. Я садился за
специально отведенный нам столик, в стороне от других, и наливал себе виски
(спрайт, конечно) из огромной рекламной бутылки высотой в метр двадцать. Но
это было еще не все. Когда в баре собиралось побольше народа, я выхватывал
бутафорский пистолет и начинал палить в потолок. В это время в бар врывался
Валера, набрасывался на меня, мы долго и зрелищно дубасили друг друга, потом
катались по полу, шикарно опрокидывали стол, а затем Валера с торжеством
надевал на меня старинные наручники и уводил в служебную дверь, где мы
переодевались, и отдышавшись, получали свои деньги и шли домой. Плюс
бесплатное пиво и порция стейка.
Я со страхом думал, как бы посетителям бара не надоело наше
представление, и однажды предложил поменять реквизит. Я стал изображать
крутого, а Валера - милиционера. Первое наше выступление с новым реквизитом
вызвало в баре небывалый ажиотаж. Народ поверил в реальность событий и вел
себя соответственно. Когда мы вставали с пола, Валера снимал с меня
наручники, и мы раскланивались посетителям, сперва никто ничего не понимал.
На четвертый день нам пришлось за это сильно поплатиться.
В тот вечер мы начали представление как обычно, но не успели мы дать
друг другу несколько пробных, разминочных оплеух, как вдруг могучая рука
отодвинула меня в сторону, и я увидел ужасающих размеров морду. Крутой
братела, во всем своем прикиде, с мобилой, весь в коже, с желтой собачьей
цепурой, казаках с загнутыми носами и черепом орангутанга, пришел мне на
помощь:
-- Браток, отдыхай, я сам с ментярой разберусь!
Валера едва успел сгруппироваться, как по его корпусу был нанесен удар
кулаком ужасающей силы. Валера - бывший военный, прошел Афганистан,
разумеется он не был новичком в драках, не только сценических, но и самых
настоящих, но массы противников были слишком не равны. От удара Валера
отлетел шагов на десять и упал рядом со стойкой. Крутой подошел к нему,
поднял и схватил за горло с такой силой, что у Валеры глаза выкатились из
орбит. На ближайшей ко мне стене висели различные рейнджерские атрибуты -
конское седло, стремена, наручники, и среди них - старинная подзорная труба,
которая устанавливалась на треножник. Не теряя ни секунды я сорвал со стенки
трубу и что было сил треснул ей по бычьему затылку. Тяжелая труба ударилась
о мясистую шею с тупым звуком и разлетелась на две половины, одна из которых
осталась у меня в руках. Туша качнулась, выпустила Валеру и повернулась ко
мне. Братела посмотрел на меня замутившимся от удара,
ошеломленно-укоризненным взглядом:
-- Пацан, ты че в натуре, охуел?
-- Уйди отсюда, урод! Мы же не по-настоящему! Ты че, не понял, мы здесь
актеры! Для рекламы!
На тупом, зверском лице бандита вдруг появилась широкая, ласковая,
по-детски добродушная улыбка:
-- А, бля, актеры? Для рекламы? Так хули же ты сразу не сказал? Ну
получи, браток, для рекламы! Сильнейший удар отшвырнул меня обратно к моему
столику. Я снес столик и, крутясь, лег на пол. Я не мог ни подняться, ни
дышать. В глазах у меня потемнело, но все же я каким-то образом заметил, что
бандит быстро развернулся в сторону Валеры и размахнулся. Валера поднырнул
под удар и ответил точным, сильным ударом в пах. Крутой согнулся пополам и
упал. Валера, ощупав горло, хлебнул воздуха, подбежал ко мне и помог мне
подняться:
-- Матюша, ты в порядке?
-- Да вроде,- неуверенно ответил я, массируя ребра и убеждаясь, что они
не сломаны.
-- Ну тогда бежим, пока не легли!
Мы нырнули в служебный выход. Вслед нам донесся озлобленный рык:
-- За трубу ответишь, сука!
В тот вечер мы так и не получили свой гонорар, спасаясь бегством.
Только через пару недель Валера тихо нырнул в служебный вход, но ему ничего
не заплатили, ссылаясь на то, что хозяевам бара пришлось улаживать конфликт
и заплатить братве за обиду, нанесенную трубой в область затылка, намного
больше, чем все, что мы заработали в этом баре за четыре недели выступлений.
После этой истории я перебивался с хлеба на квас месяца полтора.
Покупая на последние деньги газеты по трудоустройству, я овладевал
торгово-коммерческим слэнгом, и трясся от каждого звонка в дверь и по
телефону, боясь, что бандиты придут ко мне домой мстить за ушибленный
подзорной трубой бычий затылок - отберут квартиру, а самого изобьют и
выкинут вниз головой в грязную вонючую трубу мусоропровода, и я буду долго
лететь, разбивая себе голову, коленки, локти и бока, а когда долечу наконец
до самого низа в крайне искалеченном состоянии, то уж там, внизу,
обязательно разобьюсь в мелкие дребезги, как цветной телевизор.
Наконец я набрался побольше наглости и совершенно неожиданно для себя
устроился в шикарный обувной салон менеджером по торговому залу. Я пришел на
интервью в солидном костюме, который надевал только на премьеры, и тщательно
скрывая голодный блеск в глазах, вдохновенно наврал коммерческому директору
про свой торговый опыт такое, что меня сразу взяли на неплохой оклад без
испытательного срока. Голод делает с человеком чудеса. Я принял зал не то,
чтобы с достоинством, а скорее даже с апломбом. Собрав своих новых
подчиненных, я прошелся по вверенным мне владениям и громко орал, что все не
так, и что торгуя в таких условиях, фирма обязательно вылетит в трубу. При
этом я явственно представлял себе эту трубу, и потому мой голос звучал
громко, нагло и уверенно. В результате моих воплей в зале перенесли зеркала,
развернули секции, изменили освещение, поменяли драпировку и еще много чего
другого.
И зал преобразился - исчезла кричащая нелепая реклама, свет перестал
бить в глаза, в расположении товара появилась осмысленность и соразмерность,
и во всем облике зала появилась спокойная, величавая, взвешенная солидность.
Зал ненавязчиво, уважительно и с достоинством показывал покупателю весь свой
ассортимент. Зал перестал быть затрапезной сценой, он обрел характер и стал
действующим лицом, пожалуй даже главным действующим лицом в магазине. Через
полтора месяца после моих нововведений оборот по залу возрос почти в три
раза, причем преимущественно за счет дорогой номенклатуры, в то время как
оборот по филиалам не изменился, а кое-где даже уменьшился. Мне прибавили
оклад сразу на триста долларов в месяц и поручили курировать три филиала.
"Режиссер - всюду режиссер" - злорадно подумал я.
И все-таки боль по театру не проходила. Устроиться в другой театр мне
было абсолютно без мазы. Меня слишком хорошо знали, мои постановки были
слишком скандальны, да и вообще театральная профессия переживала трудные
времена. И я решил устроить себе театр прямо в торговом зале. С разрешения
администрации я начал обучать продавцов и младших менеджеров, как следует
двигаться, как надо улыбаться, что следует и чего не следует говорить
клиенту, и что надо сделать, чтобы клиент всегда был доволен. Я не могу
точно сказать откуда это было известно мне самому. Я просто воображал себе
ситуацию, пользуясь системой Станиславского, и нужные вещи приходили в мою
голову незамедлительно.
Однажды в магазин с помпой прикатила на шестисотом Мерседесе
потрясающая красотка в изумительном платье, в бриллиантовом колье на изящной
длинной шее, и с таким бюстом, что кровь бросалась в голову. Ее сопровождал
шикарный смуглый господин с множеством перстней на пальцах, в великолепном
костюме, и угрюмый детина с кобурой под мышкой. Примерка продолжалась больше
двух часов, и Виктор Анатольевич, наш коммерческий директор, который сам
вышел к важным покупателям, никак не мог склонить их к покупке. Красавица
брезгливо примеряла очередные тысячедолларовые туфли и надувала коралловые
губки, складывая их пухлой очаровательной трубочкой и выражая этим свое
недовольство фасоном и ценой. Я вышел в зал и сделал вид, как будто просто
иду мимо по своим делам. Проходя мимо красотки, я мило улыбнулся и сказал:
-- Я прошу прощения, мадам, но вы выбрали самые дорогие туфли в нашем
магазине. Они далеко не всем по карману, да вобщем и не нужны. Я вам
посоветую взять вот эти: точно такой же фасон и качество - их почти не
отличить, а цена почти в три раза меньше.
Я снова улыбнулся, откланялся кивком головы и сделал вид, что
направляюсь к двери напротив.
-- Молодой человек, вы меня за кого держите?! - разгневанно сказала
красавица, чуть не задохнувшись от возмущения.
Ее великолепный бюст поднялся, глаза метнули молнии, а на нежной шее
заиграли жилки. Боже! Как я люблю вот такую женскую красоту, даже просто
посмотреть! Зачем идти в Лувр и смотреть на неподвижное безрукое тело? Разве
можно променять это гневное содрогание жилок, эти молнии в глазах, этот
живой, пышный, дышаший бюст, этот отточенный нерв, эту энергию красивого,
полнокровного животного, бьющую через край, на любые, самые совершенные
пропорции, застывшие в мертвом мраморе? Если бы этот зал, этот товар был
моим, я упал бы на колени и умолял красавицу взять все, что ей нравится, за
право прикоснуться к этой очаровательной ножке моим почтительным поцелуем! А
я стою рядом с ней, и моя задача - вовсе не восхищаться ее красотой, а
пробудить в ней азарт покупательницы. Боже, какая пошлость!
-- Жорж! - повернулась она к своему импозантному спутнику -Я беру
именно эти! Две пары! Быстро плати, увалень!
-- Сейчас, дорогая! Не вопрос!
Шикарный Жорж, сверкнув многочисленными перстнями, взглянул на меня с
уничтожающим презрением и пошел к кассе, вынимая на ходу кредитную карту.
Виктор Анатольевич перевел дух и побежал к кассовому аппарату, делая
прелестной кассирше Светочке страшные глаза, сам встал за кассовый аппарат,
принял кредитку, проверил и упаковал коробки с обувью и выдал чек, улыбаясь
и раскланиваясь, как японец на приеме у императора.
-- Ну Матвеич, ну ты даешь, сукин ты сын! Настоящий режиссер! -
прохрипел он, уважительно глядя на меня и отирая с лица пот, когда Мерс с
покупателями отчалил, увозя в багажнике две тысячедолларовые коробки.
Я вопросительно воззрился на директора
-- Ты что, Матвеич, серьезно думаешь, что я не в курсах, кем ты раньше
работал? - сказал директор, пряча в карман батистовый платочек с
нарисованными на нем бабочками и стрекозками - Я ведь и сам - бывший
театральный критик, чтоб ты знал! А ты глянь все же, что только деньги не
делают, еби их мать! У него ведь один Мерс шестисотый - как мечта знойного
мужчины! На одну только выхлопную трубу глянешь - такая вся кругленькая, аж
с губками по краешку - сразу думаешь о минете. А телка у него - это вообще
отпад! Ты видел, как она губы трубочкой делает? Отпадные губищи, вот когда
она их так делает, только и думаешь, как бы в эту трубочку засадить...
Сердце кровью обливается! А я ей, блядь, туфли упаковываю и даже за сиську
взять не могу!
-- Не, Анатольич! - рассудительно ответил я. - Не горячи себя
понапрасну. Как говорил мой одноклассник Женька Вставилов, таких ебут только
отличники. Хотя, какие наши годы!..
Я пошел в туалет, вынул свою собственную небольшую трубу и вонзил
острую, злую струйку в решетчатое дно писсуара. Да, работа - это всегда
напряжение, хоть в театре, хоть в магазине... Поссать вовремя забываешь.
Хрен знает что за жизнь пошла... Выхлопная труба, минет, губы трубочкой... И
