закрытые полки.
- Не мог бы ты сказать мне, почему? Я знаю о библиотечных книгах.
Некоторые из них могли бы напугать людей, а некоторые...
- Некоторые из моих книг тоже могли бы напугать тебя, Тим. Если ты
хочешь, я расскажу тебе немного о психопатологии на днях, и тогда, я
думаю, что до тех пор, пока ты действительно не научишься иметь дело с
подобными случаями, тебе лучше не знать слишком много о них.
- Я не хочу болеть, - согласился Тим. - Ладно, я буду читать только
то, что ты мне дашь. И в дальнейшем я расскажу тебе главное. Знаешь, было
еще кое-что помимо газеты.
- Я так и думал. Может быть ты продолжишь свой рассказ?
- Это началось тогда, когда я впервые написал письмо в газету,
конечно, под литературным псевдонимом. Его напечатали. На время наступил
довольно бурный период - почти каждый день письмо, используя все виды
литературных псевдонимов. Затем я расширил свое дело до журналов, и опять
письма редактору. И рассказы - я пытался писать рассказы.
Он взглянул на Уэллеса с легким сомнением, который сказал только:
- Сколько тебе было лет, когда ты продал свой первый рассказ?
- Восемь, - ответил Тимоти. - И когда пришел чек, на котором было мое
имя, "Т.Пол", я не знал, собственно, что делать.
- Да, действительно. И что же ты сделал?
- На одном окошечке в банке была надпись. Я всегда читаю разные
надписи, и я сразу вспомнил эту: "Банковские услуги по почте". Ты можешь
понять, я был почти доведен до отчаяния. Поэтому я узнал название банка
через Гудзонов залив и написал туда, на своей пишущей машинке, сообщив,
что я хотел бы открыть счет, и для начала приложил чек. О, я был напуган
до смерти, и все время говорил про себя, что в конце концов никто ничего
особенного не мог сделать мне. Это ведь были мои собственные деньги. А, ты
не знаешь, что это такое, быть маленьким мальчишкой! Они вернули мне чек,
я чуть не умер, когда увидел его. Но в письме было дано объяснение. Я не
сделал на нем передаточную надпись. Мне прислали еще бланк для заполнения
сведениями об мне. Не знаю, сколько же неправды мне пришлось написать. Но
это ведь были мои деньги и я должен был их получить. Если я мог положить
их в банк, то значит в один прекрасный день я смогу их забрать. Я указал
своим занятием профессию писателя и написал, что мне двадцать четыре года.
Я думаю, что это ужасно большой возраст.
- Мне бы хотелось посмотреть рассказ. У тебя есть поблизости
экземпляр журнала?
- Да, - ответил Тим. - Но никто не заметил этого - я имею в виду, что
"Т.Полом" мог быть любой. А когда я увидел в газетных киосках журналы для
писателей и купил их, я стал применять литературный псевдоним для
рассказа, а свои собственные имя и адрес указывал в углу. До этого я
пользовался литературным псевдонимом и никогда не получал работы назад и
не слышал о них. Хотя, как-то был случай.
- И что было тогда?
- О, тогда я сделал передаточную надпись на чеке, подлежащего оплате,
и указал псевдоним, а затем подписался своим собственным именем под этим.
Как же я был напуган всем этим! Но это ведь были мои деньги.
- Только рассказы?
- Статьи тоже. И другие произведения. На сегодня достаточно. Только я
просто хотел сказать, недавно Т.Пол сообщил банку, что хотел перевести
часть денег на такой счет в банке, чтобы выписывать на него чеки. Для
покупки книг по почте и тому подобное. Так что, я мог бы заплатить вам,
доктор Уэллес... - прозвучало вдруг официально.
- Нет, Тим, - твердо сказал Питер Уэллес. - Удовольствие полностью
мое. Что я хочу, так это посмотреть тот рассказ, который был опубликован,
когда тебе было восемь. И некоторые другие произведения, которые сделали
Т.Пола достаточно богатым, чтобы держать практикующего психиатра в
платежной ведомости. И, ради меня, Питера, не скажешь ли ты мне как все
это происходит, что твои бабушка и дедушка совершенно ничего не знают об
этом?
- Бабушка думает, что я вожусь крышками коробок и заполняю отрывные
талоны, - ответил Тим. - Она не приносит почту. Она говорит, что ее
мальчуган испытывает такое большое наслаждение от этой небольшой
неприятной работы. Так или иначе, это то, что она сказала, когда мне было
восемь. Я играл в почтальона. И были крышки коробок, я показывал их ей,
пока она не сказала, кажется на третий раз, что на самом деле не очень-то
интересуется подобными делами. Она до сих пор имеет привычку ждать, чтобы
я принес почту.
И Питер Уэллес подумал, что это был, в самом деле, день разоблачений.
Он провел тихий вечер дома, держась за голову и тяжело вздыхая, пытаясь
разобраться во всем этом.
И этот коэффициент умственного развития - 120 - просто чепуха!
Мальчишка что-то скрывал от него. Очевидно, что Тим предостаточно читал о
тестах с коэффициентом умственного развития, о головоломках и необычных
вещах в журналах, и тому подобное, что давало ему возможность успешно
увиливать.
Что он бы мог сделать, если бы сотрудничал?
Уэллес решил, что узнает.
Он не узнал. Тимоти Пол быстро прошел через весь диапазон
сверхсложных тестов для взрослых без какой-либо ошибки. Еще не были
разработаны такие тесты, которые могли бы измерить его интеллект. Пока он
все еще писал свой возраст одной цифрой, Тимоти Пол один стоял перед
трудностями и один преодолевал эти трудности, которые могли бы сбить с
толку нормального взрослого. Он приспособился к самой трудной из всех
задач - казаться вполне обычным средним маленьким мальчиком с отметками
"хорошо".
И должно быть было еще что-то, что следовало узнать о нем. Что он
писал? И что он делал помимо чтения и писания, изучения плотницкого дела,
разведения кошек и великолепного одурачивания всего своего окружения?
Когда Питер Уэллес прочитал некоторые произведения Тима, он с
удивлением обнаружил, что рассказы, написанные мальчиком, были яркими,
человеческими, что являлось результатом пристального наблюдения за
человеческой природой. С другой стороны, статьи были подробно
аргументированы и свидетельствовали о всесторонних изучениях и
исследованиях. Тим, явно, прочитывал каждое слово в разных газетах и в
двух десятках или больше периодических изданий.
- О конечно, - ответил Тим, когда его спросили. - Я читаю все. Время
от времени я возвращаюсь и перечитываю также старое.
- Если ты можешь так писать, - спросил Уэллес, указывая на журнал, в
котором появилась степенная, ученая статья, "и так" - это была откровенная
политическая статья с аргументами за изменение и против него всей системы
конгресса, - то почему ты всегда говоришь со мной языком посредственного
недалекого школьника?
- Потому что я всего лишь малыш, - ответил Тимоти. - Что произошло
бы, если бы я ходил везде и говорил так?
- Ты мог бы попробовать со мной. Ты ведь уже показал мне это.
- У меня никогда не хватало духу так говорить. Я могу забыться и
говорить так с другими. Кроме того, я не могу произнести половину слов.
- Что!
- Я никогда не смотрю произношение, - объяснил Тимоти. - Если я
обмолвлюсь и скажу слово, стоящее выше среднего уровня, я могу так или
иначе надеяться, что произнес его неправильно.
Уэллес громко рассмеялся, но опять успокоился, так как представил
себе скрытый смысл услышанного.
- Ты прямо как путешественник, живущий среди дикарей, - сказал
психиатр. - Ты тщательно изучил дикарей и пытаешься подражать им, чтобы
они не поняли, что есть различия.
- Что-то вроде этого, - признался Тим.
- Вот почему твои рассказы такие человеческие, - проговорил Уэллес. -
Тот рассказ об ужасной маленькой девочке...
Они оба фыркнули.
- Да, это был мой первый рассказ, - сказал Тим. - Мне было почти
восемь и в моем классе учился мальчик, у которого был брат, имевший рядом
друга, с которым и произошла эта история.
- Сколько в этом рассказе правды?
- Первая часть. Я видел, когда обычно проходил там, как эта девочка
выбрала Стива, друга брата Билла. Она все время хотела играть со Стивом
сама, и когда он встречался с ребятами, она делала что-нибудь ужасное. И
родные у Стива были как раз такими, как я описал - они не разрешали Стиву
плохо относиться к девочкам. Когда она побросала все арбузные корки через
забор во двор, он только собрал их все и ничего не сказал в ответ; а она
смеялась над ним через забор. Она обвиняла его во всем том, чего он
никогда не делал, а когда у него была во дворе работа, она высовывалась из
своего окна и хохотала над ним, и дразнила его. Прежде всего я подумал,
что заставляло ее так поступать, а затем я изобрел для него способ, чтобы
расквитаться с ней, и описал это так, как могло бы произойти.
- Передал ли ты эту идею Стиву, чтобы он мог воспользоваться ею?
- Нет, черт возьми! Я был лишь малышом. Семилетние дети не дают
советов тем, кому десять. Это первое, что я познал - всегда быть тихим,
особенно если поблизости находится кто-нибудь постарше, мальчик или
девочка, даже если постарше всего лишь на год или два. Я научился смотреть
бессмысленно и держать свой рот открытым, и говорить "Я не понимаю этого"
почти на все.
- А мисс Пейдж думает, что странно, что у тебя нет близких друзей
твоего возраста, - сказал Уэллес. - Ты, должно быть, самый одинокий
мальчик, который когда-либо ходил по этой земле, Тим. Ты жил, скрываясь
как преступник. Но скажи мне, чего ты боишься?
- Конечно. Я боюсь того, что меня раскроют. В этом мире я могу жить
только маскируясь - до тех пор, пока я не стану взрослым, во всяком
случае. Сначала именно бабушка и дедушка ругали меня и говорили мне не
высовываться, а как окружающие смеялись надо мной, когда я пытался
говорить с ними. Потом я увидел, как люди ненавидят любого, кто лучше,
умнее или счастливее. Некоторые люди определяются с помощью компромисса:
если ты плох в одном, то хорош в другом, тебе простят то, что тебе удается
кое-что, потому что другое тебе не удается, и можно все компенсировать. В
чем-то тебя могут превзойти. Ты должен добиться равновесия. У ребенка же
возможности нет вообще. Ни один взрослый не может вынести того, что
ребенок знает то, чего взрослый не знает. О, крошка, если она забавляет
их. Но не более того. Есть одна старая история о том, как один человек
оказался в стране, где все были слепые. И со мной так же - только глаза
мне еще не выкололи. Я никогда не покажу, что могу видеть что-то.
- Видишь ли ты то, что взрослые не могут?
Тим махнул рукой в сторону журналов.
- Только так, как я сказал. Я слышу, как люди говорят в машинах, на
улице и в магазинах, и когда они работают, и повсюду. Я читаю о том, как
они поступают - в печати. Я такой же, как они, совершенно такой же, как
они, только я кажусь старше почти лет на сто - я более зрелый.
- Ты считаешь, что никто из людей не имеет достаточно здравого
смысла?
- Я не считаю так буквально. Думаю, что слишком мало из них имеет
хоть немного здравого смысла, или они не показывают того, что имеют его.
По-своему они люди не плохие, но что они могли сделать из меня? Даже когда
мне было семь лет, я мог понять их побуждения, однако они не могли понять
свои собственные побуждения. И они так ленивы - кажется, что они не хотят
знать или понимать. Когда я впервые пришел в библиотеку за книгами, книги,
из которых я черпал знания, редко читались кем-либо из взрослых. А они
были предназначены для обыкновенных взрослых людей. Взрослые ничего не
хотят знать - единственное, что им нравится, это болтаться попусту. У меня
такое же отношение к большинству людей, как у моей бабули к малышам и
