необходимую сумму, чтобы разом расплатиться. Уже несколько раз он
заговаривал с Сэмом Роффо о том, чтобы тот согласился снять запрет со
свободной продажи акций на рынке ценных бумаг.
- Забудь и думать об этом, - сказал ему в ответ Сэм. - Едва мы
позволим посторонним стать нашими партнерами, как они тотчас начнут учить
нас, что нам делать. Мы и глазом не успеем моргнуть, как они захватят
сначала Совет, а затем приберут к рукам всю компанию. Тебе-то это зачем,
Алек? У тебя большой оклад, на карманные расходы, думаю, хватает. Открытый
счет в банке. Зачем же тебе наличные деньги?
В какое-то мгновение Алек чуть было не сказал Сэму, как остро он
нуждается именно в наличных деньгах. Но знал, что из этого ничего не
выйдет. Фирма для Сэма Роффа была всем, и это делало его абсолютно
бесчувственным ко всему остальному. Если бы ему стало известно, что Алек
хоть в какой-то степени скомпрометировал фирму, он сделал бы все
возможное, чтобы немедленно избавиться от него. Нет, Сэм Рофф был
последним человеком, к которому он мог бы обратиться.
К столу Алека приблизился швейцар "Уайта" в сопровождении человека,
одетого в серую униформу посыльного. В руке он держал большой запечатанный
конверт.
- Прошу прощения, сэр Алек, - почтительно обратился к баронету
швейцар, но этот человек настаивает, что обязан что-то передать вам лично
в руки.
- Благодарю вас, - сказал сэр Алек.
Посыльный вручил ему конверт и в сопровождении швейцара пошел к
выходу.
Алек долго смотрел на конверт, прежде чем вскрыл его. Перечтя
содержимое три раза, скомкал бумагу. Глаза его медленно наполнились
слезами.
6. НЬЮ-ЙОРК. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 СЕНТЯБРЯ - 11.00
Частный "Боинг 707-320" заходил на посадку в аэропорту "Кеннеди",
дождавшись наконец своей очереди на приземление. Полет был долгим и
утомительным, и Рис Уильямз вконец измучился: за все время полета он, как
ни пытался, так и не смог заснуть. На этом самолете он часто летал с Сэмом
Роффом. И теперь постоянно ощущал его незримое присутствие в нем.
Элизабет Рофф ждала его. В телеграмме из Стамбула Рис просто сообщил
ей, что прилетает на следующий день. Он, конечно, мог бы сообщить ей по
телефону о смерти отца, но считал, что она заслуживает большего уважения.
Самолет был уже на земле и подруливал к терминалу. У Риса почти не было
багажа, и он быстро прошел таможенный досмотр. Снаружи серое, блеклое небо
предвещало скорые заморозки. У бокового входа его ожидал лимузин, чтобы
отвезти на Лонг-Айленд, в дом Сэма Роффа, где его ждала Элизабет.
В пути Рис попытался отрепетировать те слова, которые он скажет
Элизабет, чтобы хоть как-нибудь смягчить удар, но едва Элизабет открыла
входную дверь, как все ранее заученные слова мигом вылетели у него из
головы. Всякий раз, встречая Элизабет, Рис как бы заново поражался ее
красоте. Внешностью она пошла в мать, унаследовав от нее те же
аристократические черты, те же жгучие глаза, обрамленные длинными,
тяжелыми ресницами. Кожа ее была белой и мягкой, волосы черные, с отливом,
тело точенным и упругим. Одета она была в кремового цвета шелковую блузку
с открытым воротником, плиссированную серую фланелевую юбку и
желтовато-коричневые туфельки. В ней ничего не было от той неуклюжей
маленькой девочки, гадкого утенка, которого Рис впервые увидел девять лет
тому назад. Она превратилась в красивую, умную, сердечную и знающую себе
цену женщину. Теперь она улыбалась, радуясь его приходу. Она взяла его за
руку и сказала:
- Входи, Рис.
И повела его в отделанную дубом библиотеку.
- Ты прилетел вместе с Сэмом?
Теперь от горькой правды не уйти! Рис набрал в грудь побольше воздуха
и сказал:
- С Сэмом случилось несчастье, Лиз.
Он видел, как краска мгновенно сошла с ее лица. Она молча ждала, что
он скажет дальше.
- Он погиб.
Она стояла, не шелохнувшись. Когда наконец заговорила, Рис едва
расслышал ее слова.
- Что... что случилось?
- У нас пока нет подробностей. Они шли по леднику, оборвалась
веревка. Он упал в пропасть.
- Удалось найти?
Она закрыла глаза, но тотчас вновь их открыла.
- Бездонную пропасть.
Ее лицо стало мертвенно-бледным.
Рис всполошился.
- Тебе плохо?
Она быстро улыбнулась и сказала:
- Нет, все в порядке, спасибо. Хотите чаю или чего-нибудь поесть?
Он с удивлением взглянул на нее, попытался что-то сказать, но потом
сообразил в чем дело. Она была в шоке и говорила, не понимая, что говорит.
Глаза ее неестественно блестели, и на лице застыла учтивая улыбка.
- Сэм был большой спортсмен, - сказала Элизабет. - Вы видели его
призы. Он ведь всегда был победителем, да? Вы знаете, что он уже
поднимался на Монблан?
- Лиз...
- Да, конечно, вы знаете. Вы же сами однажды были с ним, ведь так,
Рис?
Рис не мешал ей выговориться, защитить себя баррикадой слов от
момента, когда она один на один останется со своим горем. На какое-то
мгновение, пока слушал, его память живо воскресила образ маленькой, легко
ранимой девочки, какой он увидел ее впервые, слишком чувствительной и
робкой, чтобы уметь защитить себя от жестокой реальности. Сейчас она была
в таком нервном возбуждении, так напряжена и неестественно спокойна и
одновременно так хрупка и беззащитна, что Рис не выдержал:
- Позволь, я вызову доктора, - сказал он. - Он тебе даст что-нибудь
ус...
- Нет, нет. Со мной все в порядке. Если вы не возражаете, я пойду
прилягу. Я, видимо, немного устала.
- Мне остаться?
- Нет, спасибо, не надо. Уверяю вас, в этом нет никакой
необходимости.
Она проводила его до двери и, когда он уже садился в машину, вдруг
позвала:
- Рис!
Он обернулся.
- Спасибо, что заехали.
О _г_о_с_п_о_д_и_!
Много часов спустя после отъезда Риса Уильямза Элизабет Рофф,
уставившись в потолок, лежала на своей кровати и наблюдала за постепенно
сменяющими друг друга узорами, которые неяркое сентябрьское солнце
рисовало на потолке.
И боль прошла. Она не приняла успокоительного, так как хотела, чтобы
боль пришла. Этим она обязана Сэму. Она выдержит ее, потому что была его
дочерью. И она осталась неподвижно лежать и лежала так весь день и всю
ночь, думая ни о чем, думая обо всем, вспоминая и заново все переживая.
Она смеялась и плакала и сама сознавала, что находится в состоянии
истерии. Но это ее мало беспокоило. Все равно никто ее сейчас не видит и
не слышит. Среди ночи она вдруг почувствовала, что зверски голодна, пошла
на кухню, в один присест уплела огромный сандвич, и ее тотчас стошнило. Но
легче от этого не стало. Боль, переполнявшая ее, не утихла. Мыслями она
унеслась назад, в годы, когда отец был еще жив. Из окна своей спальни она
видела, как встает солнце. Некоторое время спустя в дверь постучала одна
из служанок, Элизабет сказала, что ей ничего не надо. Вдруг зазвонил
телефон, и сердце у нее радостно подпрыгнуло: "Это Сэм!" Но, вспомнив,
отдернула руку.
Он никогда больше не позвонит ей. Она никогда не услышит его голоса.
Никогда не увидит его.
Бездонная пропасть!
Бездонная.
Элизабет лежала, и ее омывали волны прошлого, и она вспоминала,
вспоминала все, как было.
7
Рождение Элизабет Роуаны Рофф ознаменовалось двойной трагедией.
Меньшей трагедией была смерть ее матери во время родов. Большей трагедией
было то, что Элизабет родилась девочкой.
В течение девяти месяцев до того, как она появилась на свет из утробы
матери, она была самым долгожданным ребенком, наследником огромной
империи, мультимиллиардного гиганта, концерна "Рофф и сыновья".
Жена Сэма Роффа Патриция до замужества была черноволосой,
удивительной красоты девушкой. Многие женщины стремились выйти замуж за
Сэма Роффа из-за его положения в обществе, из-за престижа называться его
женой, из-за его богатства. Патриция вышла за него замуж, так как полюбила
его. Это было самой худшей из причин, ибо женитьба для Сэма Роффа была
чем-то сродни коммерческой сделке, и Патриция идеально отвечала его
замыслам. У Сэма не хватало ни времени, ни желания быть семейным
человеком. В его жизни ничему не было места, кроме "Роффа и сыновей".
Фанатично преданный компании, он требовал от окружающих того же.
Достоинства Патриции признавались лишь в той мере, в какой они должны были
способствовать облагораживанию образа компании. К тому времени, как
Патриция поняла, куда привела ее любовь, было уже поздно. Сэм определил
положенную ей роль, и она блестяще справлялась с ней. Она была
великолепной хозяйкой, великолепной миссис Сэм Рофф. Она не получала от
него никакой любви взамен и со временем научилась платить ему той же
монетой. Она просто обслуживала Сэма, то есть фактически была такой же
служащей компании, как самая последняя секретарша. Ее рабочий день длился
ровно двадцать четыре часа в сутки, по первому зову она была обязана
лететь туда, куда указывал ей Сэм, развлекать сильных мира сего, уметь в
кратчайший срок организовать званный обед на сотню персон, накрыв столы
свежими, хрустящими от крахмала, тяжелыми, с обильной вышивкой скатертями.
На них, переливаясь всеми цветами радуги, стоял хрусталь и тускло блестело
георгианское серебро. Патриция была одной из недвижимостей концерна, на
которую не распространялось право биржевого оборота. Она стремилась во что
бы то ни стало оставаться красивой и вела спартанский образ жизни. У нее
была великолепная фигура, одежду ей шили по эскизам Норелля в Нью-Йорке,
Шанель в Париже, Хартнелла в Лондоне и молодой Сибиллы Коннолли в Дублине.
Ее драгоценности специально создавались для нее Шлумбергом и Булгари.
Жизнь ее была расписана по минутам, безрадостна и пуста. Когда она
забеременела, все мгновенно переменилось.
Сэм Рофф был единственным наследником мужского пола династии Роффов и
она понимала, как отчаянно ему нужен сын. Теперь она сделалась средоточием
его надежды, королевой-матерью, ожидавшей рождение принца, который со
временем унаследует все королевство. Когда Патрицию везли рожать, он нежно
пожал ей руку и сказал:
- Спасибо тебе.
Тридцать минут спустя она умерла от эмболии, закупорки сосудов, и так
и не узнала, что не оправдала ожиданий своего мужа.
Сэм Рофф нашел в своем забитом деловыми свиданиями и поездками
графике время, чтобы похоронить жену, и затем стал думать, что ему делать
с новорожденной девочкой.
Через неделю после рождения Элизабет была привезена домой и отдана на
попечение няни, одной из целой серии нянь в ее жизни. В течение первых
пяти лет Элизабет редко видела своего отца. Он был не более чем
расплывчатое пятно, незнакомец, который изредка появлялся и тут же
бесследно исчезал. Он был в постоянных разъездах, и Элизабет служила ему
всегдашней помехой, которую приходилось возить с собой, как ненужный
багаж. Один месяц Элизабет могла жить в их доме на Лонг-Айленде, с
кегельбаном, теннисным кортом, бассейном и площадкой для игры в сквош.
Через пару недель очередная няня запаковывала ее вещи, и она оказывалась
на их вилле в Биаррице. Там было пятьдесят комнат и тридцать акров
обширного парка вокруг дома, и Элизабет постоянно не могли там нигде
отыскать.
Помимо этого Сэм Рофф владел огромной двухэтажной квартирой,
надстроенной на крыше небоскреба "Бикман плейс", и виллой на
