такой варварский закон! Настроение слегка поднялось. Стоктон сказал:
- Я, пожалуй, отправлюсь в машинное. Приятно было побеседовать, - и
быстро удалился.
Рейд вздохнул, облокотился о перила и затянулся. Ночное море негромко
шумело. Завтра Пам будет чувствовать себя лучше. Он надеялся на это,
надеялся, что Япония окажется сказочной страной, как на туристских
проспектах, а потом...
Потом? Его мысли заскользили по всему земному шару. Помимо развитого
пространственного воображения, необходимого всякому архитектору, Рейд был
наделен исключительной памятью. Он мог бы мысленно проложить курс гораздо
дальше, чем Йокогама. Но корабль дальше не пойдет. Владельцам виднее. А
дальше - Юго-Восточная Азия. Невозможно представить, что там сейчас люди
убивают других людей и даже имен их никогда не узнают. К черту идеологию!
Когда это кончится? Или каждому году суждена своя трагедия? Рейд вспомнил
другого молодого парня, погибшего на другой войне, в предыдущем поколении.
Вспомнил его стихи.
Тот день любви
Родился зимним утром,
Коснулся нас
Прекрасною рукою
И незаметно, исподволь, украдкой
Воспламенил нас - а потом сгорел
Тот зимний день.
И нечего добавить.
Руперт Брук мог сказать это. Спасибо за него, папа. Преподаватель
английского в маленьком колледже на Среднем Западе, он не мог обеспечить
своих детей. Поэтому Рейду пришлось год потратить, чтобы заработать на
свое образование. На зато он стал упорным, любознательным, подружился с
книгами - может быть, слишком тесно, так что мало времени оставалось для
Пам... Хватит об этом, решил Рейд. Пройдусь еще раз вдоль палубы. Памела,
должно быть, уже спит. Пора и ему ложиться.
Он покрепче сжал трубку в зубах и разогнулся.
Его подхватили вихрь и черный грохот, и он, не успев даже вскрикнуть,
исчез из нашего мира.
2
Там, где Днепр сворачивает к востоку, травянистая степь сменяется
высокими утесами, и прямо сквозь них устремляется река, оглушительно
ревущая на порогах и водопадах. Здесь корабли приходится разгружать и
тащить бечевой, а кое-где и волоком по суше. Раньше это было самое опасное
место на всем торговом пути. Поблизости прятались печенежские племена,
чтобы наброситься на пеших и беззащитных корабельщиков, разграбить товары
и увести в рабство тех, кому не повезет пасть в сражении. Олегу
Владимировичу в молодости довелось участвовать в такой схватке. Тогда,
слава Богу, русские отбросили степняков и сами захватили много крепких
пленников для продажи в Константинополе.
Но с тех пор, как великий князь Ярослав - что за воин, даром что
калека! - усмирил язычников, дела пошли на лад. Он нанес им у самых ворот
Киева такое сокрушительное поражение, что вороны обожрались падали и не
могли взлететь. И с тех пор ни один печенег не показывался в его
владениях. Олег был в княжьей дружине в тот памятный день, тринадцать лет
назад, и тогда-то он и понял, что такое настоящая война. Был он в ту пору
семнадцатилетним юнцом с первым пухом на щеках. Потом воевал с литовцами,
а позднее участвовал в том самом злополучном морском походе на столицу
Византии. Но по ремеслу он купец и войны считает делом разорительным
(драки в византийских тавернах не в счет, от них только кровь играет, если
успеешь убраться до прихода императорских стражников). Он доволен, что
греки проявили благоразумие и, отразив нападение русских, возобновили
торговлю с ними.
- Да, - сказал он, обращаясь к кружке кваса в руке. - Мир и братская
любовь благоприятствуют торговле. Как и учил Господь, когда ходил по этой
земле.
Олег стоял на холме над рекой. Негоже судовладельцу тянуть бечеву или
таскать тюки. У него теперь три корабля - не так уж плохо для мальчишки в
лаптях, проверявшего некогда звероловные ямы в северных лесах. Кормщики
присмотрят за работой. Но и караул необходимо выставить. Не то чтобы он
ожидал разбойного нападения - просто меха, шкуры, янтарь, сало и воск на
юге стоят недешево и могут соблазнить каких-нибудь проходимцев.
- За твое здоровье, Екатерина Борисовна, - сказал Олег, поднимая
кружку. Кружка была походная, деревянная, хоть и отделанная серебром,
чтобы показать белому свету, что владелец ее - не последний человек у себя
в Новгороде.
Прихлебывая кислый квас, он, впрочем, думал вовсе не о супруге или
многочисленных рабынях и служанках, а о некоей игривой шалунье, с которой
встречался в прошлом году. Удастся ли договориться с Зоей на этот раз?
Если удастся, то будет лишний повод (помимо заключения новых сделок с
заморскими купцами) зазимовать в Константинополе. Хотя за несколько
месяцев Зоя влетит в копеечку.
Жужжали пчелы в клевере, под солнечным небосводом ярко синели
васильки. Где-то внизу люди Олега суетились вокруг ладей, чьи носы были
украшены изображениями головы лебедя либо дракона. Всем хотелось поскорее
добраться до Черного моря, а там сесть за весла, поднять парус - пусть
ветер несет, быстрину можно не искать, а о возможном крушении пусть
печалится хозяин. Команды и божба разносились далеко вокруг и сливались с
гулом батюшки Днепра. На холмах царили покой и жара; пот стекал ручейками
по спинам и впитывался в стеганые одежды под кольчугами. Высоко-высоко над
головой поет жаворонок, его веселая песня плывет к земле, а навстречу ей
поднимается мирное гудение пчел.
Олег улыбался всему, что сулил ему завтрашний день.
И вихрь подхватил его.
На этой равнине, куда с боями прикочевали предки Ульдина, зима не так
сурова. Снега здесь выпадает немного и нет необходимости смазывать лицо
жиром от холода. Но беспечный и здесь может потерять скот из-за бескормицы
и непогоды, особенно когда приближается время отела.
С Ульдином было только шестеро, считая двух безоружных рабов.
Восточные готы бежали в пределы Римской империи, где их вряд ли ждет
хороший прием. Некоторые, конечно, остались - те, кто были убиты или
пленены. В течение последних трех лет гунны жили мирно, осваивая
завоеванные земли.
Земля белела под низкими серыми тучами. Тут и там торчали голые
стволы деревьев. Почерневшие от огня остатки ограды были единственным
признаком былого жилья. Ограду разобрали на костры, пахотные поля заросли
травой. Пронзительный ветер пахнул дымом. Копыта лошадей хлюпали в снегу,
стучали по промороженной земле. Скрипели седла, звенели поводья.
Рядом с Ульдином ехал его сын Октар. И сам Ульдин был молод, а сын
едва достиг возраста, когда садятся на коня. В мальчике была заметна
аланская кровь матери - высокий рост и светлая кожа. Она была первой
женщиной Ульдина, рабыней, ее дал ему отец, когда Ульдину приспела пора.
Потом Ульдин проиграл ее товарищу на Празднике Солнца и не знал, что с ней
сталось, хоть и вспоминал временами.
- Если поторопимся, сможем добраться до стойбища еще сегодня, - важно
сказал мальчик и, заметив, что Ульдин поднимает арапник, поспешно добавил:
- Благородный господин.
- Нет, - ответил Ульдин. - Я не стану загонять лошадей, чтобы ты мог
дрыхнуть в теплой юрте. Мы развяжем седельные мешки, - он быстро,
по-степняцки, прикинул, - возле Кучи Костей.
Глаза Октара расширились, он с трудом глотнул. Ульдин хрипло
рассмеялся:
- Что, боишься готских скелетов? Их давно растащили волки. Готы при
жизни не могли остановить нас - нам ли бояться призраков? Ты только
прикрикни на них, - он кивком отпустил мальчишку, и Октар отстал.
По правде говоря, Ульдину и самому не хотелось располагаться там
лагерем. И вообще мало радости путешествовать по горному хребту в такое
время года. Летом другое дело, все племя движется вместе со стадами, и
мужчина в любом месте чувствует себя как дома после дневных трудов или
охоты. Хорошо: скрипят телеги, пахнет дымом, жареным мясом, лошадиным
потом и навозом, люди кажутся друг другу ближе на бескрайней зеленой
равнине под бескрайним небом, где вьются ястребы. Когда спустится тьма,
хорошо сидеть у костра: пламя трещит, освещает лица верных друзей, идет
беседа, серьезная либо с похвальбой; кто-то расскажет предание о временах
героев, что вдохновляет молодежь на подвиги, о древних временах, когда
Срединная Империя трепетала перед гуннами; а то зазвучит веселая
непристойная песня под барабан и флейту, и мужчины начнут топтаться в
неуклюжем танце... А кумыс - чаша за чашей густого перебродившего
кобыльего молока, от которого мужчина в конце концов начинает чувствовать
себя жеребцом и отправляется на поиски своей юрты и своих женщин... Да, не
гроза бы с молниями (Ульдин поспешил сделать знак, отгоняющий демонов, -
этому знаку научил его шаман во время посвящения), так лето - лучшее время
года, вот приехать бы сейчас домой да помечтать о лете...
Но нельзя позволять никаких поблажек. Это нарушение дисциплины, а
чего стоит племя без дисциплины? Ульдин достал из-под седла палочку, на
которой отмечал численность своего скота, и принялся изучать ее.
Не так уж мало. Но и не так уж много. Он не глава рода, а только
глава семьи - несколько молодых сыновей да должники со своими семьями,
жены, наложницы, слуги, рабы, лошади, крупный скот, овцы, собаки, повозки,
упряжь да добыча...
Добыча. Немного ему досталось, когда гунны победили аланов к востоку
от реки Дон, потому что был он еще молод и только начал постигать военное
искусство. Зато добыча, взятая у готов, обогатила его. Сейчас, при хороших
пастбищах, он предпочел бы обменять серебро и шелка на скот, чтобы сама
природа приумножала единственное настоящее богатство человека.
Взгляд его обратился к западу. Он слышал, что там, далеко, стоят
высокие горы, а за горами живут римляне, и мостят эти римляне, по слухам,
улицы своих городов золотом. Там человек может создать для себя империю,
великую, как державы предков, такую, чтобы и тысячи лет спустя народы
трепетали при звуках его имени.
Нет, вряд ли Ульдину представится в жизни такая возможность. Нет
причин у гуннов двигаться походом дальше, пока не возрастут они числом.
Конечно, без сражений боевое ремесло забудется и племена станут легкой
добычей врагов; потому-то и будут постоянно вершиться набеги на земли
готов и других народов, а в этих набегах появятся свои возможности.
Остановись, сказал он себе. Почитай предков, слушайся князя и
исполняй его волю, как исполняют твою волю члены семьи, мудро веди свои
дела. Кто знает, что ждет тебя в грядущем?
И вихрь подхватил его.
Снова настала пора Эриссе отправиться к вершинам в одиночку.
Она сама не знала, что за сила посылает ее туда. Возможно, шепот
Богини или, если это кощунство, другого, младшего по чину божества -
правда, в этих путешествиях видения ее не посещали. А возможно просто
хочется побыть хоть недолго наедине с луной, солнцем, звездами, просторами
и воспоминаниями. В такие минуты и дом, и Дагон, и широкие поля и леса, и
милая обуза детей представлялись ей рабской конурой, из которой надо
немедленно бежать. И так сильна была эта тяга, что нельзя не признать ее
божественной. Понятно - это жертва, которую она должна приносить снова и
снова, чтобы очиститься для Воссоединения, которое было ей обещано
двадцать четыре года назад.
- Завтра на рассвете я уйду, - сказала она Дагону.
Тот знал, что возражать бесполезно, но добавил своим обычным
спокойным голосом:
- Возможно, как раз в это время вернется Девкалион.
