испорченный мальчишка. Не стану этого отрицать и
скажу даже вам как другу и благодетелю, что мало
того, что он пьяница. Это было еще ничего-с. Не
негодяй! И уворует, ежели что плохо лежит, и
подчистить мастер, и наябедничать готов... Такой
паршивец, что и выразить вам не могу! Вы ему
сегодня одолжение делаете, а завтра он донос на
вас пишет. Сволочь человек... Мне его нисколько не
жалко. Коли бы моя воля, я бы его давно к чертям
на кулички... Но мне, ваше - ство, мать его жалко!
Для матери только и прошу. Обокрал, подлец, мать,
пропил все...
Молодой человек отошел от двери и прошелся по
приемной. Через пять минут он опять подошел к
двери и приложил ухо.
- Для старушечки сделайте, ваше - ство, - говорил
дядя. - Она с тоски умирает, что ее подлец без
дела ходит.
- Ну, ладно, так и быть. Только с условием: чуть
что малейшее, сейчас же вон!
- Сейчас и выгоняйте, ежели что, подлеца этакого.
Молодой человек отошел от двери и зашагал по
приемной.
- Молодец дядька! - прошептал он, в восторге
потирая руки. - Трогательно расписывает!
Необразованный человек, а как все это умно у него
выходит...
Из кабинета показался дядя.
- Тебя приняли, - сказал он угрюмо. - Дрянь...
Пойдем.
- Благодарю вас, дяденька! - вздохнул молодой
человек, мигая глазами, полными благодарности, и
целуя руку. - Без вашей протекции я давно бы
пропал...
Оба вышли на улицу и зашагали к себе домой.
Старичок был нахмурен и сосредоточен, молодой
человек сиял и был весел.
РАССКАЗ, КОТОРОМУ ТРУДНО
П
ОДОБРАТЬ НАЗВАНИЕ
Был праздничный полдень. Мы, в количестве двадцати
человек, сидели за большим столом и наслаждались
жизнью. Наши пьяненькие глазки покоились
на прекрасной икре, свежих омарах, чудной семге и на
массе бутылок, стоявших рядами почти во всю длину
стола. В желудках было жарко, или, выражаясь по-арабски,
всходили солнца. Ели и повторяли. Разговоры
вели либеральные... Говорили мы о... Могу я, читатель,
поручиться за вашу скромность? Говорили не о клубнике,
не о лошадях... нет! Мы решали вопросы. Говорили
о мужике, уряднике, рубле... (не выдайте, голубчик!).
Один вынул из карамана бумажечку и прочел
стихи, в которых юмористически советуется брать с
обывателей за смотрение двумя глазами десять рублей,
а за смотрение одним - пять рублей, со слепых
же ничего не брать. Любостряжаев (Федор Андреич),
человек обыкновенно смирный и почтительный, на этот
раз поддался общему течению. Он сказал: "Его превосходительство
Иван Прохорыч такая дылда... такая
дылда!" После каждой фразы мы восклицали "Pereat!"
Совратили с пути истины и официантов, заставив их выпить
за фатернитэ... Тосты были шипучие, забористые,
самые возмутительные! Я, например, провозгласил тост
за процветание ест... - могу я поручиться за вашу
скромность?..- естественных наук.
Когда подали шампанское, мы попросили губернского
секретаря Оттягаева, нашего Ренана и Спинозу, сказать
речь Поломавшись малость, он согласился и, оглянувшись
на дверь, сказал:
- Товарищи! Между нами нет ни старших, ни младших!
Я, например, губернский секретарь, не чувствую
ни малейшего поползновения показывать свою власть
над сидящими здесь коллежскими регистраторами и
в то же время, надеюсь, здесь сидящие титулярные и
надворные не глядят на меня, как на какую-нибудь чепуху.
Позвольте же мне... Ммм... Нет, позвольте... Поглядите
вокруг! Что мы видим?
Мы поглядели вокруг и увидели почтительно улыбающиеся
холуйские физиономии.
- Мы видим,- продолжал оратор, оглянувшись на
дверь, - муки, страдания... Кругом кражи, хищения,
воровства, грабительства, лихоимства... Круговое пьянство...
Притеснения на каждом шагу... Сколько слез!
Сколько страдальцев! Пожалеем их, за... заплачем...
(Оратор начинает слезоточить.) Заплачем и выпьем за...
В это время скрипнула дверь. Кто-то вошел. Мы
оглянулись и увидели маленького человечка с большой
лысиной и с менторской улыбочкой на губах. Этот человек
так знаком нам! Он вошел и остановился, чтобы
дослушать тост.
- ... заплачем и выпьем, - продолжал оратор, возвысив
голос, - за здоровье нашего начальника, покровителя и
благодетеля, Ивана Прохорыча Халчадаева!
Урраааа!
- Урраааа! - загорланили все двадцать горл, и
по всем двадцати сладкой струйкой потекло шампанское...
Старичок подошел к столу и ласково закивал нам
головой. Он, видимо, был в восторге.
РЕЧЬ И РЕМЕШОК
Он собрал нас к себе в кабинет и голосом, дрожащим
от слез, трогательным, нежным, приятельским, но не
допускающим возражений, сказал нам речь.
- Я знаю все,- сказал он.- Все! Да! Насквозь
вижу. Я давно уже заметил этот, так сказать э... э... э...
дух, атмосферу, дуновение. Ты, Цицюльский, читаешь
Щедрина, ты, Спичкин, читаешь тоже что-то такое.
Все знаю. Ты, Тупоносов, сочиняешь... тово... статьи,
там, всякие... и вольно держишь себя. Господа! Прошу
вас! Прошу не как начальник, а как человек...
В наше время нельзя так. Либерализм этот
должен исчезнуть.
Говорил он в таком роде очень долго. Пронял всех
нас, пронял теперешнее направление, похвалил науки и
искусства, с оговоркой о пределе и рамках, из коих наукам
выходить нельзя и упомянул о любви матерей...
Мы бледнели, краснели и слушали. Душа наша мылась
в его словах. Нам хотелось умереть от раскаяния.
Нам хотелось облобызать его, пасть ниц... зарыдать...
Я глядел в спину архивариуса, и мне казалось, что
эта спина не плачет только потому, что боиться нарушить
общественную тишину.
- Идите! - кончил он. Я все забыл! Я не злопамятен...
Я... я... Господа! История говорит нам... Мне
не верите, верьте истории... История говорит нам...
Но увы! Мы не узнали, что говорит нам история.
Голос его задрожал, на глазах сверкнули слезы, вспотели
очки. В тот же самый момент послышались всхлипывания:
то рыдал Цицюльский. Спичкин покраснел,
как вареный рак. Мы полезли в карманы за платками.
Он замигал глазками и тоже полез за платком.
- Идите! - залепетал он плачущим голосом.- Оставьте
меня! Оставьте... Ммда...
Но увы! Выньте из часов маленький винтик или
бросьте вы в них ничтожную песчинку - и остановятся
часы. Впечатление, произведенное речью, исчезло
как дым, у самых дверей своего апогея. Апофеоз
не удался ... и благодаря чему же. Ничтожеству!
Он полез в задний карман и вместе с платком вытащил
оттуда какой-то ремешок. Нечаянно, разумеется.
Ремешок, маленький, грязненький, заскорузлый, поболтался
в воздухе змейкой и упал к ногам архивариуса.
Архивариус поднял его обеими руками и с почтительным
содраганием во всех членах положил на стол.
- Ремешок-с,- прошептал он.
Цицюльский улыбнулся. Заметив его улыбку, я,
и сам того не желая, прыснул в кулак... как дурак,
как мальчишка! За мной прыснул Спичкин, за ним Трехкапитанский
- и все погибло! Рухнуло здание.
- Ты чего же это смеешься. - услышал я громовой голос.
Батюшки-светы! Гляжу: его глаза глядят на меня,
только на меня... в упор!
- Где ты находишься! А! Ты в портерной! А! Забываешься!
Подавай в отставку! Мне либералов не надо.
РОМАН С КОНТРАБАСОМ
Музыкант Смычков шел из города на дачу князя
Бибулова, где по случаю сговора "имел быть" вечер с
музыкой и танцами. На спине его покоился огромный
контрабас в кожаном футляре. Шел Смычков по берегу
реки, катившей свои прохладные воды хотя не
величественно, но зато весьма поэтично.
"Не выкупаться ли?"- подумал он.
Не долго думая, он разделся и погрузил свое тело
в прохладные струи. Вечер был великолепный. Поэтическая
душа Смычкова стала настраиваться соответственно
гармонии окружающего. Но какое сладкое
чувство охватило его душу, когда, отплыв шагов на сто в
сторону, он увидел красивую девушку, сидевшую на
крутом берегу и удившую рыбу. Он притаил дыхание
и замер от наплыва разнородных чувств: воспоминания
детства, тоска о минувшем, проснувшаяся любовь...
Боже, а ведь он думал, что он уже не в состоянии любить!
После того как он потерял веру в человечество
(его горячо любимая жена бежала с его другом, фаготом
Собакиным), грудь его наполнилась чувством
пустоты, и оно стал мизантропом.
"Что такое жизнь?- не раз задавал он себе вопрос.
- Для чего мы живем? Жизнь есть миф, мечта...
чревовещение..."
Но стоя перед спящей красавицей (нетрудно было
заметить, что она спала), он вдруг, вопреки своей воле,
почувствовал в груди нечто похожее на любовь. Долго
он стоял перед ней, пожирая ее глазами...
"Но довольно...- подумал он. испустив глубокий вздох.
- Прощай, чудное виденье! Мне уже пора идти
на бал к его сиятельству..."
И еще раз взглянув на красавицу, он хотел уже
плыть назад, как в голове его мелькнула идея.
"Надо оставить ей о себе память!- подумал он.-
Прицеплю ей что-нибудь к удочке. Это будет сюрпризом
от "неизвестного".
Смычков тихо подплыл к берегу, нарвал большой
букет полевых и водяных цветов и, связав его стебельком
лебеды, прицепил к удочке.
Букет подошел ко дну и увлек за собой красивый поплавок.
Благоразумие, законы природы и социальное положение
моего героя требуют, чтобы роман кончился на этом самом
месте, но - увы!- судьба автора неумолима: по
независящим от автора обстоятельствам роман не кончился
букетом. Вопреки здравому смыслу и природе вещей
бедный и незнатный контрабасист должен был сыграть
в жизни знатной и богатой красавицы важную роль.
Подплыв к берегу, Смычков был поражен: он не
увидел своей одежды. Ее украли... Неизвестные злодеи,
пока он любовался красавицей, утащили все, кроме
контрабаса и цилиндра.
- Проклятие!- воскликнул Смычков.- О люди,
порождение ехидны! Не столько возмущает меня лишение
одежды (ибо одежда тленна), сколько мысль, что
мне придется идти нагишом и тем преступить против
общественной нравственности.
Он сел на футляр с контрабасом и стал искать выхода
из своего ужасного положения.
"Не идти же голым к князю Бибулову!- думал
он.- Там будут дамы! Да и к тому же воры вместе
с брюками украли и находившийся в них канифоль!"
Он думал долго, мучительно, до боли в висках.
"Ба!- вспомнил он наконец.- Недалеко от берега
в кустарнике есть мостик... Пока настанет темнота, я
могу просидеть под этим мостиком, а вечером, в потемках,
проберусь до первой избы..."
Остановившись на этой мысли, Смычков надел цилиндр,
взвалил на спину контрабас и поплелся к кустарнику.
Нагой, с музыкальным инструментом на
спине, он напоминал некоего древнего мифического полубога.
Теперь, читатель, пока мой герой сидит под мостом
и предается скорби, оставим его на некоторое время и
обратимся к девушке, удившей рыбу. Что сталось с
нею? Красавица, проснувшись и не увидев на воде поплавка,
поспешила дернуть за леску. Леска тянулась,
но крючок и поплавок не показались из воды. Очевидно,
букет Смычкова размок в воде, разбух и стал
тяжел.
"Или большая рыба поймалась,- подумала девушка,
- или же удочка зацепилась".
Подергав еще немного за леску, девушка решила,
что крючок зацепился.
"Какая жалость!- подумала она.- А вечером так
хорошо клюет! Что делать?"
И, не долго думая, эксцентричная девушка сбросила
с себя эфирные одежды и погрузила прекрасное тело в
струи по самые мраморные плечи. Не легко было отцепить
крючок от букета, в который впуталась леска, но
терпение и труд взяли свое. Через какие-нибудь четверть
часа красавица, сияющая и счастливая, выходила
из воды, держа в руке крючок.
Но злая судьба стерегла ее. Негодяи, укравшие
одежду Смычкова, похитили и ее платье, оставив ей
только банку с червяками.
"Что же мне теперь делать?- заплакала она.-
Неужели идти в таком виде? Нет, никогда! Лучше
смерть! Я подожду, пока стемнеет; тогда, в темноте,
я дойду до тетки Агафьи и пошлю ее домой за платьем...
А пока пойду спрячусь под мостик".
Моя героиня, выбирая траву повыше и нагибаясь,
побежала к мостику. Пролезая под мостик, она увидела
там нагого человека с музыкальной гривой и волосатой
грудью, вскрикнула и лишилась чувств.
Смычков тоже испугался. Сначала он принял девушку
